О РЕПРОДУКЦИИ ВНЕШНЕГО ВОСПРИЯТИЯ

 

В результате развития свободы в рефлексии появи­лось воображение, как мы это видели. Это последнее может быть обращено также на восстановление внеш­него восприятия, так как все, что необходимо для тако­го восстановления, уже находится, как выше было дока­зано, в его свободной власти. Для удобства мы можем здесь рассматривать воображение как способность к восстановлению, ибо совершенно свободное творче­

ство его пока еще не имеет, по-видимому, никакой цели и было бы просто праздной игрой.

К тому же, говоря об этой репродукции, мы никоим образом не говорим о каком-нибудь новом развитии жизни, как это было относительно рефлексии, ибо все условия возможности такой репродукции уже даны в рефлексии.

1) Обдумайте сначала следующее: мы утверждаем, что такая репродукция возможна только благодаря со­вершившейся рефлексии. Эта возможность есть нечто постоянное, имманентное жизни, вечно присут­ствующее. Чем отличается действительность от этой возможности, и каким образом, обладая этой возмож­ностью, я могу присоединить к ней действительность? Я отвечаю: возможность может заключаться в крайнем случае только в правиле, которое содержится только в мышлении, тогда как действительное исполнение по этому правилу должно породить созерцание. Следова­тельно, возможность и действительность находятся здесь в таком же отношении, как свободное мышление и созерцание.

2) В чем же заключается предположенное правило такой репродукции? Внешнее восприятие было опре­деленным ограничением внешнего чувства и созерца­ния пространства. Следовательно, правило для воспро­изведения должно быть предписанием воображению самостоятельно создать образ именно этого ограни­чения. Там ограничение является само собой, без уча­стия свободы. Здесь неограниченное воображение рас­пространяется на всю область внешнего чувства и пространства и в этой области должно само опреде­лить себе границы. Главное условие при этом свобод­ном ограничении заключается в том, чтобы воображе­ние охватывало всю область и распределяло бы ее соответственно по видам и классам, например, все внешнее чувство распределяло бы на его пять основ­ных видов, каждый из этих последних узнавало бы по главным различиям их ограничений; пространствен­ное созерцание распределяло бы соответственно воз­можным ограничениям фигур; это необходимо для того, чтобы воображение могло по определенному правилу направляться в намеченные им границы. Пер­вое, т. е. классификация, необходимо для того, чтобы ничего не было пропущено; второе, резкое различе­ние различных определений одного и того же чувства, для того, чтобы в образе не полагалось неопределен­ным и смутным то, что в восприятии было вполне оп­ределенно. Это последнее различение требует, конеч­но, остроты чувства, которая частью заключается в способности живо возбуждаться чувственными каче­ствами и есть дар природы, частью же может быть сво­бодно изобретена путем напряжения внимания, что может даже заменить слабую естественную спо­собность, которая во всяком случае бесполезна, если к ней не присоединяется внимание.

3) Это — внутреннее содержание правила. Что же из всего многообразия должно воображение видеть в образе? Здесь выступает внешняя сторона правила: оно должно иметь в виду прообраз, данный в восприятии. Но как это возможно, раз мы предположили, что внеш­нее чувство не возбуждено (иначе, это было бы вни­мание, а не репродукция). Следовательно, воображе­ние должно обладать способностью вновь вызывать определенные части восприятия. Сосредоточивая вни­мание на том пункте, который имеется в виду, вообра­жение должно просто в самом себе иметь причинность для свободного воспроизведения этого ггункта совсем таким, каким он был раньше в действительном вос­приятии; здесь получается причинность воображения, вытекающая единственно из его бытия, иная, чем в вы­шеописанном болезненном состоянии. Так оно и про­исходит на самом деле, в чем каждый может убедить­ся на самом себе. Однако эта причинность находится под известными условиями свободы; необходимо, во-первых, присутствие вышеупомянутого внимания_> во-вторых, чтобы воображение имело некоторый навык

такого рода восстановления, что достигается только постепенно, наконец, чтобы пункт, который должен быть восстановлен, был с самого начала отчетливо и живо воспринят. Не следует также смешивать это вос­становление отдельной чувственной части, которое представляет нечто совершенно новое в нашем из­ложении, со свободной репродукцией всего образа. В последнем случае во всем акте построения участвует свобода, в первом — только внимание. Там были две части: вся сфера определяемого и то, в чем она опре­деляется; здесь только единое выступающее само со­бой, без участия свободы, совсем так, как это было в чувстве.

4) Вышеописанное внимание с самого начала на­блюдает для надобности репродукции и по правилам этой последней. Общее содержание оно уже имеет, оно на всем свободно останавливается, отводит наблюдае­мое в соответствующий класс, определяет границы качественного. Таким образом, становится совершен­но ясно, что такое свобода и обдуманность, о которой мы выше сказали, что она проникает во внимание. (Так, вы слушаете мою лекцию с намерением ее воспроизве­сти. Повторение ее будет гораздо легче и удобнее, если вы сразу направите внимание по правилу будущего вос­произведения, т.е. если вы будете схватывать не только то, что я говорю, но также, в каком порядке я говорю и почему именно в этом порядке, если вы особенно по­стараетесь запомнить переходы и на каком основании они делаются; одним словом, если вы овладеете не толь­ко содержанием моей лекции, но также правилами, ко­торым я в ней следовал).

5) Также становится ясно, чем непосредственное восприятие отличается от своего образа в репродукции. Последний всегда сопровождается сознанием самосто­ятельной деятельности, и в нем нет ни одной черты, о которой я не могло бы сказать: я ее делаю; напротив, действительное восприятие сопровождается сознани­ем несвободы и связанности.

6) Следовательно, воспроизведение есть самоогра­ничение воображения внутри всей его области по пред­писанию ограничения внешнего чувства. Правило это­го ограничения есть понятие — именно объекта внешнего восприятия, который воспроизводится. (Дай мне понятие о вещи, (мне неизвестной), значит, дай мне правило, по которому я могу построить вещь в сво­бодном мышлении). Отсюда вытекает верное ло­гическое правило для определения: оно должно дать genus, общую сферу воображения, и differentia specifica, часть, которой оно в ней должно ограничиться. Здесь также мы узнаем о значении логики в мышлении: а именно, она есть свободное построение по известному правилу. Следовательно, эта наука начинается только в области уже приобретенной свободной силы вообра­жения и игнорирует действительное основание всяко­го сознания. Под мышлением вы подразумеваете: думать о чем-нибудь, и так как при этом совсем не имеется в виду какой-нибудь образец во внешнем восприятии, то что-нибудь выдумывать; и это понятие о мышлении гос­подствует в философствующей публике и закрывает ей доступ к истинной философии; оно — знамение вре­мени, явившееся результатом переоценки логики и по­становки ее во главе преподавания философии и даже на место ее.

7) Появляется ли при этом в сознании нечто абсо­лютно априорное и новое? Я говорю: да. Ибо откуда зна­ние получает правило, чтобы действовать при репро­дукции так, а не иначе? Очевидно, только из самого себя, и именно из более точно определенного теперь (прав­да, это определение заключается пока только в ограни­чение) созерцания своей способности воспроизводить так, а не иначе. Вследствие этого созерцания знание дает самому себе качественный закон репродукции.

8) Цель репродукции заключается в том, чтобы ов­ладеть миром внешнего восприятия независимо от это­го последнего. Источник этого мира отдан теперь в нас самих во власть свободы, которая или предоставляет

течь его потоку, или задерживает его соответственно своим целям. Так, для всякой науки, например, есте­ствознания, весь ее мир есть свободная собственность, и она должна владеть им для того, чтобы в любую мину­ту можно было подвергнуть исследованию всякую его часть. Так мы должны сделать своей свободной соб­ственностью внутренний мир сознания, чего мы и ста­раемся достигнуть в этих лекциях, хотя именно поэто­му и не отдаем себе теперь в этом отчета.

9) Прибавлю еще следующее практическое замеча­ние. Полезно части таких свободных построений, осо­бенно если эти последние довольно велики, закреплять в твердую и прочную форму, ибо предоставленное са­мому себе воображение течет, спешит и легко теряет нить; его следует связывать для того, чтобы быть в со­стоянии иметь над ним надзор. При свободном мыш­лении такой закрепленной формой является письмен­ное изложение. Если мышление не было вполне определенно, то это замечается, когда начинаешь его записывать или когда перечитываешь записанное; на мысли, выдержавшей такое испытание, которая благо­даря закреплению не может уже быть позабытой, мож­но спокойно продолжать построение. Я нахожу, что ос­новательного и последовательного мышления нельзя достигнуть иначе, как с пером в руке.

Твердой формой для воспроизведения восприя­тий — зрения, по крайней мере, — является рисование. В репродукции видимого предмета должна быть преж­де всего схвачена фигура действительного естествен­ного предмета, часто с бесчисленными и почти неза­метными переходами от одной фигуры к другой; рисунок должен свидетельствовать о правильном по­нимании и воспроизведении. Затем репродукция дол­жна передать величину предмета. Что касается фигу­ры, то для ее построения имеется вспомогательное средство, так как геометрия рассматривает всевозмож­ные фигуры, и всякое ограничение в природе может быть сведено к геометрической фигуре. Для построе­ния же величины не имеется такого вспомогательно­го средства, она должна быть восстановлена с помо­щью вышеописанной (параграф 3) причинности во­ображения. Внимание должно упражняться, чтобы стать способным к такому возобновлению. Результат, достигнутый этим упражнением, называется глазоме­ром, его данные документируются рисунком. Наконец, видимый предмет окрашен; умение верно схватывать и передавать краски, как мне кажется, в настоящее вре­мя только случайно, и еще не найдено искусственно­го средства для его развития.

 

 

ГЛАВА ПЯТАЯ ВЫВЕДЕНИЕ ВРЕМЕНИ

1) if полагается мышлением безусловно: оно безус­ловно существует независимо от своего самосозерца­ния и именно как свободный принцип в том смысле, как мы выше определили это понятие.

2) Я утверждаю: принцип обязательно бесконечен. Ибо предположим, что он когда-нибудь перестал бы быть принципом и после некоторого завершенного ряда принципиатов совершенно израсходовался бы, в последнем из них уничтожился бы, тогда он не был бы положен безусловно, как принцип, и не в этом заклю­чалась бы его истинная сущность, но он был бы толь­ко безусловным принципом для такого ряда принци­пиатов.

(Какого рода это понимание, которое я только что в вас вызвал? Мой ответ: это есть понимание, порожден­ное анализом данного понятия, причем мы нашли, что в этом понятии принципа уже лежит второе понятие. А именно, если я произвольно связываю мысль о беско­нечности с мыслью о принципе и пробую, можно ли их объединить в мышлении, то оказывается, что я их не

только могу соединить, но даже, если только я желаю правильно мыслить, я должен это сделать. Но беско­нечность есть собственно созерцание. Поэтому я здесь должен выражаться так: из понятия принципа следует для созерцания — в случае, если принцип не только мыслится, но и созерцается, что вполне про­извольно - закон, что принцип может созерцаться только как бесконечное. Это основной закон анали­тического мышления, которое здесь априорно; мы приводим его попутно для потребности логики, кото­рой его не хватает). 3) Задача.

Построить с помощью свободного воображения этот бесконечный принцип в действительном принципи­альном бытии.

Этот принцип может быть только в отношении к са­мому себе, ибо кроме него ничего нет, и в отношении к самому себе он может быть только для развития или для связывания свободы, ибо он неспособен к иному назначению. (Мы уже выше говорили о развитии или связывании свободы, благодаря которой образуются различные основные формы сознания, и имели доста­точное основание предполагать, что этот принцип раз­вития свободы имеет определенный terminus a quo и ad quem и образует замкнутый круг, и что поэтому прин­цип по отношению к ним конечен. Здесь мы говорим о развитии через бесконечный принцип, поэтому следу­ет ожидать, что здесь свобода мыслится с иным опре­делением; поэтому не следует смешивать эти две сфе­ры, пока не будет дано более точное определение их различия).

Эти принципиаты взаимно исключаются, и когда имеет место один из них, то невозможно, чтобы был и другой, и наоборот. Поэтому, если должен наступить новый, то сначала должен быть уничтожен тот, кото­рый находится налицо: они следуют друг за другом. Уничтожение существующего есть условие для воз­можности бытия другого; таким образом, одно пред­шествует, другое следует. Таким образом, единое, ос­тающееся единым, проходит через ряд чередующихся изменений или через время. Этот ряд не может иметь конца, ибо принцип может оставаться принципом до бесконечности — бесконечное время. Одно измерение его для остающегося единым даже в бесконечном че­редовании взаимно исключающихся содержаний. Со­держания не представляют собой моменты времени, ибо эти последние, как части одного и того же време­ни, сами по себе одинаковы; они только делают нечто различимым во времени. Принцип и есть носитель вре­мени и центр единства; принципиаты же суть содер­жания времени и точки разделения.

4) Что хотели мы построить с помощью этой зада­чи? Очевидно, только принцип в его действительном принципиальном бытии, но никоим образом не вре­мя; этот образ присоединился к первому помимо нас. Поэтому мы должны сказать: время есть закон того по­строения, которое мы имеем в виду, и к тому же оно связывает нас не украдкой и бессознательно, как это часто бывает в мышлении, а выступает в то же время как образ. (Форма того построения, и притом только видимая форма) Поэтому нам предстоит еще это само собой возникающее сознание времени объяснить от­дельно.

Как только свобода действительно и на самом деле подымается над каким-нибудь ограничением, которым она была связана, так возникает сознание, как непос­редственное бытие возникшей свободы — это основ­ное положение, выставленное нами выше и из которо­го мы уже дедали выводы. Это основное положение находит здесь применение. А именно, свободное вооб­ражение, строя соответственно заданию тот принцип, в самом деле поднимается над действительным прин­ципиальным бытием, и жизнь не отдается ни подчи­ненному принципиальному бытию, ни созерцанию принципиатов, как она могла бы. Таково с этой сторо­ны внутреннее состояние жизни вследствие свободно­

го акта. Это состояние изображается в сознании, кото­рое, именно как непосредственное выражение внутрен­него состояния должно казаться уже данным.

Таким образом, время есть непосредственное созер­цание чистого принципа просто как такового. (Для уп­ражнения предлагаю вопрос: производим ли мы созер­цание времени, или мы его не производим? Мы не производим его посредством сознательной свободы воображения, как мы, например, произвели заданный образ принципа. Но мы производим основание этого созерцания, возвышение над действительным прин­ципиальным бытием с помощью подчиненного вооб­ражения. Вот что пока можно ответить на поставлен­ный вопрос; окончательный и решительный ответ может быть дан только в наукоучении).

 

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

 

Пока мы вывели собственно только чистое, очищен­ное от явлений время, и это случилось оттого, что по­ставленная нами задача свободного мышления тем са­мым отвела нас от естественного процесса сознания. Хотя мы и имели к этому основание в нашей лекции, но теперь мы должны вернуться назад и показать, ка­ким образом в сознании возникает действительное вре­мя. Мы ставим вопрос так: вынуждено ли знание (само собой разумеется, в какой-нибудь связи, ибо абсолют­но оно никогда не может быть вынуждено) полагать какой-нибудь из своих принципиатов совершающим­ся во времени, подобно тому, как во внешнем восприя­тии оно вынуждено было полагать объект находящим­ся в пространстве; вынуждает ли его точный синтез мыслить принципиат нераздельным от определенной части общего времени, заполняющим эту часть?

Для пояснения. Могут сказать, что сознание, конеч­но, развивается во времени и не может иначе разви­ваться для зрителя, находящегося вне сознания, кото­рый мыслит его единство и наблюдает смену его со­стояний; но могло бы быть, что это наблюдаемое со­знание в каждой точке, которая наблюдателю кажется моментом времени, само для себя входит целиком всей своей сущностью. Такое сознание было бы разорван­ным, в каждый момент совершенно новым; каждый мо­мент был бы для него своеобразным миром, замкну­тым в себе, не связанным ни с чем другим. Для такого сознания не существовало бы ни времени, ни момен­тов времени. Но если на самом деле этого нет, тоя дол­жно непосредственно и в том же самом состоянии, в котором оно постигает принципиат, постигать его как необходимую часть целого, и быть вынужденным не­посредственно связывать с сознанием части сознание целого; оно совершенно не может успокаиваться на части, но необходимо переходить от нее к целому. Но целое, охватывающее все, есть знание; следовательно, я должно другие части, принадлежащие к этой части, постигать также как знание, но как отличное от зна­ния единого и сохраняющего свое единство знающе­го, и таким образом попадать в вышеописанное созер­цание времени.

Но как оно приходит к этому необходимому выступ­лению из части? Часть совсем не могла бы быть понята как пребывающая, идея ее бытия должна была бы зак­лючать противоречие и представляться невозможной, если бы это бытие не связывалось с другим бытием, ко­торое, однако, не одновременно с первым; одним сло­вом, если бы данное не мыслилось только как обуслов­ленное другим. (Понятие обусловленности уже было выведено выше, и мы ниже дадим ему самое строгое оп­ределение).

Заметьте, что благодаря внесению понятия обуслов­ленности весь вышеописанный ряд времени получает новый и более определенный характер. Раньше мы предполагали, что различные принципиаты просто вза­имно исключают друг друга, и если наступает один, то

должен исчезнуть другой; к тому же их место в ряду было совершенно безразлично, и если случайно fc> следовало за а, то был возможен также и обратный порядок: а мог­ло следовать за Ь. Здесь же разные принципиаты не толь­ко исключают друг друга, но и обусловливают друг дру­га, и этим определяют свое место в ряду; уже нет, как раньше, общего до и после, а определенное до и после. Обусловливающее должно предшествовать обусловли­ваемому, и наоборот, обусловливаемое должно следо­вать за обусловливающим. Если знание замечает эту об­условленность наличного явления, то оно этим самым вынуждено будет мыслить об обусловливающем как о необходимо предшествующем, а от него опять перехо­дить к его условию и таким образом может от налично­го с подыматься к предшествовавшему Ь, а от этого пос­леднего к предшествовавшему а. Отсюда и возникает сознаниея как единого и неизменного в сменах своих состояний, а также необходимость в действительном времени, чтобы в действительности объединить эту противоположность. (Это единоел могло бы быть про­сто знающим, если бы сменяющиеся состояния опре­деленного мыслящего таким образом индивида были только внешние восприятия. Но ничто не ручается за бесконечность и самостоятельность такого только по­знающего, напротив, его существование зависит отдан­ного существования внешних предметов, а время при этом образующееся не бесконечно, а только неопреде­ленно. Если же наблюдаемая смена заключается в сво­бодном построении образов и в мышлении, то тогда единое я, несомненно, становится принципом, а его время действительно и бесконечно).

Здесь мы предполагаем Я не как просто знающее, но как принцип, и из этого выводим следующее: многооб­разные принципиаты обусловливают друг друга. Что это собственно значит? Принципиаты ведь не имеют ни­какого самостоятельного бытия и представляют собой не что иное, как чистое истечение свободы принципа; следовательно, они не могут, подобно вещам в себе, обладать своеобразными определениями. Все, что о них высказывается, высказывается собственно о принципе. Следовательно, вышеприведенное положение означа­ет: принцип условен по отношению к своим принци-пиатам, его саморазвитие связано определенной пос­ледовательностью (здесь до бесконечности). Он не может в действительности достигнуть некоторой цели у, если даже он ее ясно представляет и к ней стремится, иначе, как проходя через а, Ъ, с, d и т д.

Откуда Я получа~ет это знание об обусловленности?

Так как оно выражает ограничение принципа со сто­роны его способности к действительному обнаруже­нию, то, очевидно, из самосозерцания этой способнос­ти. И вот теперь стало возможным дать обещанное точное описание понятия обусловленности. Оно осно­вывается на непосредственном самосозерцании спо­собности, действительное развитие которой связано а priori определенной последовательностью.

Благодаря этому понятию можно с аподиктической уверенностью заключать из данной части времени о том, что ей должно было предшествовать во времени, хотя бы это предшествующее и не было пережито дей­ствительно и не кажется нам пережитым; следователь­но, возможно восстанавливать прошлое достоверно из оснований. Также становится возможным из такой же данной части времени заключать о том, что должно пос­ледовать, и таким образом представлять будущее, — понятно, только предполагая, что все будет идти в том же порядке, т. е. что принцип воспользуется всей своей способностью и не будет ограничен ничем, кроме аб­солютного закона саморазвития.

Спрашивается, вполне ли упорядочен этот ряд и име­ет ли каждый член его определенное место, с которого он не может уклониться, и, следовательно, твердо оп­ределенный момент в известном времени? Вы, конеч­но, ответите: да. Но дальше спрашивается, к какому вре­мени общего времени относится само это известное нам время, имеет ли оно и там определенное место? Вы

вынуждены будете ответить: нет, оно витает совершен­но неопределенно в бесконечном, в пустом перед ним и позади него времени.

 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ: О СПОСОБНОСТИ ВОСПОМИНАНИЯ

Мы будем говорить об этой способности вообще, и делаем это здесь, так как выяснение ее прекрасно до­полнит то, что было сказано нами о времени.

Во-первых, способность воспоминания существен­но отличается от только что описанной нами способ­ности яриоп воспроизводить содержание времени впе­ред и назад. Эта последняя способность утверждает, что время обязательно должно иметь некоторое содержа­ние независимо от того, было ли оно в действительно­сти пережито или нет, собственно о действительности даже совсем нет и речи: память же утверждает, что не­которое состояние действительно было в прошлом и было пережито.

На чем же основывается способность воспоминания?

Я утверждаю, что также, как и первая, на отношении обусловленности, только не абсолютной возможнос­ти действия по некоторому закону, а данной действи­тельности действия. В данный и предстоящий момент я нечто внутренне совершаю; я замечаю, что я это де­лаю благодаря новой рефлексии, возвышающейся над действительным актом: спрашивается, при каком субъективном условии уже совершившегося развития моей способности мог бы я это сделать? Я нахожу, что при таком-то и таком-то; следовательно, это условие, которое в то же время непосредственная причинность воображения представляет как действительное, было уже действительно выполнено мной. Может быть, с этой обусловленностью дело обстоит так, что она так же фактически обусловлена ранее выполненным не-обходимым условием, которое таким же образом пред­ставляется мне действительным, и т. д. Таким образом, я могу из одного данного момента моей жизни разви­вать состояния моей прошедшей жизни как действи­тельно пережитые, т. е. вспоминать их. Например, дан­ный момент моей жизни может быть внимание (ибо в чистом и простом внешнем восприятии, какое мы опи­сали выше, нет места воспоминанию, так как в нем нет свободы). В акте внимания определенное сводится к общему, вид к классу. Как только я сознаю это, возни­кает вопрос: каким образом я пришел к знанию этого общего и этого класса? Очевидно, при каком-нибудь более раннем представлении, которое, в силу выказан­ного здесь знания, должно было быть таким-то и таким-то и которое непосредственная причинность вообра­жения рисует возбужденному им высшему вниманию как действительное (и именно благодаря понятию как бывшее раньше).

Или настоящий момент есть построение свобод­ного воображения. Для этого, конечно, необходимо за­имствованное из внешних чувств материальное каче­ство, которое было дано мне в каком-нибудь внешнем восприятии. Следовательно, это внешнее восприятие я могу вышеописанным способом вывести из этого по­строения путем воспоминания. Или же, наконец, на­стоящий момент заключается в свободном мышлении. Оно совершается по какому-нибудь закону мышления, который я в настоящую минуту уже знаю, который я, следовательно, узнал в каком-нибудь предыдущем со­стоянии, это последнее и может, исходя из данного мо­мента, быть обращено вышеописанным способом в воспоминание.

Следовательно:

1) Вспоминающая сила есть свободная сила вообра­жения в ее способности к воспроизведению, которую мы описали в третьей главе.

2) Способность воспоминания есть совершенно сво­бодная сила, подчиненная воле и понятию, которая пу­

тем правильного упражнения может возвыситься до искусства.

3) Закон и нить, вдоль которой это воображение про­бегает и посредством которой оно указывает воспроиз­веденным состояниям их место во времени, есть обус­ловленность.

4) То, благодаря чему воспроизведенное состояние представляется действительно пережитым, а не необ­ходимым, как в вышеприведенном случае, когда уча­ствует только мышление, есть непосредственная при­чинность воображения, которая идет навстречу вниманию всегда, было ли пережито это состояние или нет, и тем самым сообщает воспоминанию его свое­образный характер.

5) Способность воспоминания не есть случайное явление в сознании, которое можно было бы предоста­вить психологии под названием памяти, но это необ­ходимая и нераздельная составная часть сознания и входит в описание единого и абсолютного сознания, каким является настоящее описание, и должно вместе с целым сознанием быть обосновано в наукоучении. Без этой способности сознание было бы разорванным на отдельные моменты, бессвязным, как было нами ука­зано выше, и оно не пришло бы даже к сознаниюя как того, что остается неизменным в смене состояний.

 

На основании всего сказанного можно установить следующее положение: во всяком последнем состоя­нии сознания вся его предыдущая жизнь есть обус­ловливающее. Поэтому это последнее могло бы быть выведено совершенно таким, каким оно было в действи­тельности, исходя от последнего состояния, переходя в обратном порядке от каждого обусловленного к каждо­му обусловливающему. Что в действительности в на­шем воспоминании происходит обратное, проистека­ет из следующего: для того чтобы вспоминать о чем-нибудь как о нашем действии, мы должны с самого начала производить это действие со свободной обду­манностью, так чтобы при этом сознавать закон, кото­рому мы следуем. Нельзя вернуть знанию то, что не было в нем с самого начала ясно и отчетливо. Следова­тельно, необходимо выпадает из сферы возможного воспоминания все то, что создалось в ранние годы соб­ственной непосредственной причинностью воображе­ния, а также то, что создалось впоследствии той же при­чинностью (гениальностью); хотя в последнем случае можно вспомнить внешние обстоятельства. Итак, мож­но сделать следующие замечания:

1) Условие всякого воспоминания состоит в том, чтобы было ясное сознание своего действия в тот мо­мент, о котором мы вспоминаем, ибо только с этим дей­ствием и связано мышление по закону обусловленнос­ти; чтобы мы спрашивали себя: как я это сделаю и как возможно для меня такое действие?

2) Чем яснее и свободнее вообще сознание, тем луч­ше оно собой владеет, тем обширнее и острее способ­ность к воспоминанию (истинный принцип мнемони­ки есть положение sapere aude).

3) В какого рода знании наиболее ловким и наибо­лее упражненным является сознание, в том теми же свойствами обладает и способность к воспоминанию; например, человек, приобретший навык к философ­ствованию, чрезвычайно легко будет восстанавливать мысленные ряды и вспоминать связь и переходы дока­зательств; напротив, его способность к воспоминанию имен и годов может быть слаба, так как эти области сами по себе не имеют никакой мысленной связи. Чтобы не забыть их, он должен прибегнуть к иному способу обус­ловленности, о чем речь пойдет ниже.

4) Наконец, для усиления способности к воспоми­нанию требуется прилежное упражнение его, именно, чтобы достигнуть искусства быстро и без замедления развивать члены, которые требуется развить.

- Вот в чем заключается истинная способность к вос­поминанию, способность, которой всякий обладает в одинаковой степени и которую всякий путем упражне­

ния может довести до полного искусства. На это не вли­яют особые природные данные, талант, гений или как бы их ни называли.

Что же подразумевают психологи, изучающие этот вопрос, когда они говорят о хорошей и плохой памяти? Можем ли мы что-нибудь позаимствовать из их учения или нет? Посмотрим.

Не будем говорить об их исследованиях следов об­разов, в чем проявляется ярко только их грубый мате­риализм. Сохраняются не образы, а само построение образов, развитие способности, которую человек носит в себе, так как она стала его составной частью. Эта спо­собность анализируется, и этот анализ побуждает к новому созданию образов. Таким образом, в этом раз­витии способности человек обладает всем пережитым им временем.

Кроме того, они обратили внимание на то, что час­то, когда мы праздно отдаемся своим мыслям, нам при­ходит в голову что-нибудь из прошлого. Это показыва­ет, каково развитие тех, кому этот опыт показался таким удивительным. В сознании здорового и свободного че­ловека нет места для случайностей; пока он бодрствует и здоров, он сам дает направление и содержание свое­му сознанию. Хотя мы весьма далеки от того, чтобы в этих случайных воспоминаниях видеть сущность па­мяти, мы все же должны объяснить их. Они объясняют­ся так такое случайное воспоминание есть непосред­ственная причинность силы воображения, вызванная ей самой; здесь, в частности, это есть воспроизведе­ние действительно пережитого состояния, силы вооб­ражения, которая не может оставаться бездеятельной, хотя ее свободный господин отдыхает. И эта причин­ность не находится во взаимодействии со свободным и определенным вниманием, что, как было выше ука­зано, имеет место в свободном воспоминании, а идет своей собственной дорогой. Одним словом, это та же причинность силы воображения, которая вызывает сны. Такая психологическая память проявляется в нас только тогда, когда мы дремлем с открытыми глазами. Только один вид этой непосредственной причинности силы воображения заслуживает упоминания, а именно воспроизведение зрительного созерцания, ибо он за­полняет пробел, оставляемый свободной способностью воспоминания по закону обусловленности. Мы можем запомнить имена, годы, целые речи, если мы их запи­шем или если мы их видели напечатанными; в этом случае вызываемый непосредственной причинностью силы воображения образ начертанного имени и т. п. идет навстречу свободному вниманию. Советую всем пользоваться этим видом воображения для усиления способности воспоминания в тех случаях, когда недо­статочно простой связи обусловленностей и т. д.

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ