НРАВСТВЕННЫЙ ЗАКОН КАК ПРИНЦИП ЖИЗНИ И ЭТА ПОСЛЕДНЯЯ, КАК ФОРМА СОЗЕРЦАНИЯ ЕГО

1) Конечно, жизнь формально, т. е. в своей деятель­ности, существует из себя, от себя и через себя. Это не­посредственно вытекает из ее понятия, ибо иначе она не была бы жизнью. Совсем иной вопрос, основано ли в самом себе и абсолютно ли только ее мыслимое суще­ствование, лежащее по ту сторону всякой деятельное­

ти. Если ответить на этот вопрос утвердительно, то при­дется признать, что жизнь и ее обнаружения существу­ют только для того, чтобы существовать, а не для какой-либо цели.

Мы уже встречали в нашем исследовании такие фак­ты сознания, которые позволяют ответить на этот воп­рос утвердительно; самый общий и наиболее вырази­тельный факт этого рода есть естественное нежелание всякого неиспорченного человека признать формаль­ную свободу за цель саму по себе.

Мы рассмотрели все эти факты и пришли к предпо­ложению, что должна существовать какая-нибудь оп­ределенная цель, которая будет достигнута деятельно­стью этой жизни. Следовательно, жизнь существует не ради самой себя и своего обнаружения, а для опреде­ленной цели, она есть только орудие и средство для достижения цели. Теперь мы разберем это предполо­жение.

Если жизнь существует не ради самой себя, то она существует и не через себя, т. е. она не заключает в себе основу своего существования, а имеет ее в другом, имен­но в этой конечной цели. Но, как мы видели выше, жизнь вообще только мыслится. Если это мышление жизни задастся вопросом, имеет ли оно в себе самом свое ос­нование, то оно найдет, что оно не может предполо­жить основой мыслимого какой-либо факт, ибо сама жизнь мыслится как принцип всех фактов, также и ни­какого другого и второго принципа этих фактов, ибо жизнь мыслится как их единственный принцип, следо­вательно, оно, не находя основания в самом себе, мо­жет и должно мыслить некоторую конечную цель как основу жизни.

Следовательно, эта конечная цель, которую мы тоже можем только мыслить и пока должны предположить, по крайней мере, относительно абсолютно существу­ющей, есть основание существования жизни, как фор­мального, так и качественного. Это содержится в нашем предположении.

(Каким образом мы можем мыслить эту конечную цель как имеющую бытие — пока это мышление, безус­ловно, требуется, и мы знаем, что оно возможно, а тот, для кого оно невозможно, может не принимать участия в нашем исследовании, — и в какую совершенно иную сферу бытия мы при этом вступаем, об этом мы будем говорить ниже и тем самым подымемся выше. Факти­чески в области явлений ее нет, а там она только долж­на быть и осуществляться самой жизнью. Конечная цель, если только она есть, существует через жизнь, и, наоборот, сама жизнь в своем собственном существо­вании есть только через бытие конечной цели. Понят­но, что в этих двух предложениях слово есть имеет раз­ное значение, иначе они будут противоречить друг другу и исключать друг друга).

Следовательно, просто бытие жизни не есть нечто абсолютное; мы нашли для него основание: конечная цель создает и определяет его.

Зачем надо конечной цели создавать вне себя жизнь? Так как мы в своем исследовании, без сомнения, ищем абсолютное, зачем же теперь, когда мы нашли нечто высшее, чем жизнь, и по сравнению с ней абсолютное, мы не удовольствуемся этим, а переходим от него сно­ва к жизни? Может быть, необходимость этого лежит в самом понятии конечной цели? Без сомнения, конеч­ная цель нуждается в том, чего она есть цель; она жела­ет быть реализованной и для этого нуждается в орудии, которое она, поскольку мы пока видим, сама себе созда­ет в жизни.

Она желает быть реализованной; реальное же и дей­ствительное созерцаемо; она должна быть созерцаемой и для этого ей нужна жизнь. Следовательно, жизнь в сущ­ности и в своем истинном бытии есть созерцаемость, проявление конечной цели.

2) После того, как мы дали это новое и высшее опре­деление жизни, мы должны дальше развить последние данные нашего исследования ее, и к этому дальнейше­му определению ее мы теперь и приступим.

Во-первых, до сих пор содержание нашего абсолют­ного мышления было: жизнь есть. Теперь оно превра­щается в следующее: видимость абсолютной конечной цели есть (его субстанциальное), и она абсолютно де­ятельна, чиста и вполне творческая (формальное). Всякий увидит здесь двойственность: абсолютная ко­нечная цель есть, она вполне и совершенно законче­на и сама себя определяет; то, что она есть, она есть безусловно через себя саму, а это есть нечто опреде­ленное; она есть, а не становится, и ничто в ней не становится. Такова она по ту сторону всей жизни и как основание бытия жизни. Во-вторых, эта конечная цель принимает форму абсолютной жизни и свободы, ко­торая есть творчество абсолютно из ничего, так, как было описано выше.

Что же может эта жизнь творить из ничего? Может быть, свое внутреннее содержание и ядро и внутреннее содержание и ядро своего продукта? Без сомнения, да, согласно с нашим ранее высказанным взглядом, когда мы ее рассматривали как чисто формальную жизнь и как свободу. Но согласно нашему позднейшему пред­ставлению — уже нет, ибо она сама есть абсолютно существующая, готовая и не могущая становиться ко­нечная цель. Она может творить только форму; она и творит конечную цель, которая до того находилась только в духовном, совершенно невидимом мире, и ко­торую она переносит в видимый мир, в котором этой цели не было. Поэтому жизнь есть абсолютный тво­рец формы этой конечной цели, но никак не содержа­ния. Она не создает ее, а, напротив, сама ей создается. Затем мы нашли основание всякого созерцания, а именно, оно есть обнаружение этой жизни и именно в двоякой основной форме: в общей, изображающей целую и Единую жизнь только в ее возможности, и в индивидуальной, изображающей жизнь как действи­тельно деятельную, но только в отдельных пунктах. Эта двоякость основных форм оказалась необходимой для того, чтобы жизнь могла быть мыслима; созерцание было созерцанием именно жизни какова она есть про­сто как жизнь, как свободная деятельность и ничего больше. Теперь мы видим, что жизнь совсем не должна быть созерцаема только для того, чтобы быть созерцае­мой, но для того, чтобы в ней созерцалась конечная цель. Раньше созерцание было выведено из понятия созер­цаемое™ просто жизни, теперь это непригодно: жизнь созерцаема также как средство и орудие для конечной цели. Итак, в наше априорное определение системы со­зерцания вообще должна войти и созерцаемость жиз­ни через посредство самой конечной цели. Найденное нами определение созерцания мы должны расширить введением в него этого основного закона; к этому мы теперь и приступим.

A. Двойственность основной формы была условием
для того, чтобы жизнь была мыслима, но, как выясни-
лось в нашем исследовании, само его мышление было
условием мыслимости конечной цели, и, следо-
вательно, проявления ее в форме мышления. Следова-
тельно, двойственность созерцания как конечной цели,
так и жизни сохраняется. Предположим, что она дей-
ствительно существует, и определим эти две основные
формы, каждую в отдельности.

B. Общая форма. Она есть:

1) Созерцание силы жизни, заключающей в себе бес­конечное многообразие. Что же является, по до сих пор составленному нами взгляду, основанием, определяю­щим это многообразие, и именно кажущееся внутрен­нее содержание этого многообразия, поскольку оно особенное? Деятельность в ее чистом единстве не со­зерцаема, а только мыслима; для того, чтобы быть со­зерцаемой, она должна распасться, а так как она долж­на быть созерцаема до бесконечности, то она должна распасться до бесконечности. Следовательно, основа­ние видимого различия отдельных вещей заключается только в абсолютной созерцаемое™. Она-то и различ­на, потому что иначе ее совсем бы не было, а истинное, лежащее в основе, есть Единая просто пустая свобода, в

которой нет ничего различимого. Таким образом, мно­гообразие есть только видимость, только явление ради явления и ничего больше.

Согласно нашему последнему представлению, сила существует не просто для того, чтобы проявлялась дея­тельность, а для того, чтобы посредством ее как орудия проявилась конечная цель. Согласно вышесказанному, повеление этой конечной цели ограничивает свобод­ную деятельность, распространяющуюся на всеобщую возможность, определенной сферой; совершиться дол­жно не все, что возможно, а только часть возможного. Существует ли эта часть силы, которая должна быть выполнена, только для того, чтобы сделать свободу со­зерцаемой?

Никак не для этого, а для того, чтобы сделать созер­цаемой конечную цель. Эта последняя, рассматривае­мая как реальная, и есть часть силы, она есть реальная сил а ил и сила реального. Как относится к этому та часть, которая не должна быть выполнена?

Она обусловливает двоякий вид: конечная цель дол­жна быть сделана видимой посредством жизни, следо­вательно, свободно. Но свобода в индивидуальной фор­ме, в которой только и может быть действие, свобода, с пониманием свободы, предполагает, согласно выше-найденному, самоограничение. Следовательно, для того, чтобы повеление конечной цели было видимо, обязательно требуется, чтобы существовала арена, большая сфера, в которой заключалось бы и недозво­ленное, или вернее запрещенное. (Этого достаточно относительно материальной стороны видимости пред­писания, остается еще формальная, о которой будет ска­зано в свое время).

Следовательно, видимость конечной цели заклю­чает в себе необходимость того, чтобы кроме пред­писанного была еще и сфера простой возможности. Но конечная цель совершенно не определяет, что дол­жно заключаться в этой сфере, ибо она исчерпывает­ся сферой повеления. Таким образом, внутренняя об­ласть ее подпадает вышеуказанному определяющему закону, закону созерцаемости просто пустой и недей­ствительной свободы. Все это не есть сила реального и для реального, а только сила, производящая эту со-зерцаемость.

Отсюда прежде всего вытекает возможность изоб­разить конечную цель посредством жизни, так как сво­бода безусловно может то, что она должна; это несом­ненно и об этом не может быть никакого спора. Пер­воначальная сила жизни есть не что иное, как только способность самой конечной цели, первоначальное самоизображение самой конечной цели в свободе. В совокупной силе вполне и совершенно выражена ко­нечная цель, в ней заключается даже большее, а имен­но, сила не повиноваться, и это выражение конечной цели охватывает только более узкую сферу.

Далее, как известно, только соображаясь с нашим исследованием, мы описываем общее созерцание как созерцание силы. В непосредственном созерцании со­держится только объект этой силы, природа. Подобно тому, как установленное нами положение лишает жизнь ее самостоятельности и абсолютности, так тем более она отнимает их у природы как простого отра­женного ее образа. Подобно тому, как сила во всех сво­их определениях есть только продукт конечной цели, так еще более природа, которая есть только созерцае-мость силы. Природа есть образ нашей реальной силы, и поэтому абсолютно целесообразна; мы можем делать в ней и с ней то, что мы должны. Ее начало есть безус­ловно нравственное начало, а никак не естественное (ибо тогда она была бы абсолютна). Она обладает гете­рономией, а никак не автономией. Ее можно объяснить частью целями, частью видимостью цели: и тем, и дру­гим, как мы выше доказали для силы, которой природа есть отражение. Если это забыть, то придешь, конечно, к несообразности.

Поэтому здесь нравственность является абсолютным принципом бытия и определения природы, и это не

должно нас удивлять, так как она является принципом жизни, которая сама есть принцип природы.

2) Однако в общей единой форме жизни как таковой мы нашли не только созерцание, но и реальную силу, а именно, силу сосредоточиваться в одной точке общей силы и благодаря этому сосредоточению образовывать индивидуальные формы.

Так как жизнь, как было указано выше, в своем ис­тинно реальном действии есть исключительно только выражение конечной цели, то такова она и в этих actibus individuationis. Поэтому наше более раннее предполо­жение, что жизнь в этом акте свободна и не подчинена закону, совершенно отпадает: в этом произведении ин­дивидуальных форм жизнь вполне определяется конеч­ной целью. Следовательно, каждый индивид происхо­дит посредством нравственной конечной цели и ради нее; но это есть индивид, и если раньше мы описывали индивидуализацию как сосредоточение в единой точ­ке мощи и начало от нее определенного ряда мощи, то теперь это сосредоточение в единой точке долженство­вания и начало от нее ряда долженствования. Подобно тому как раньше общая сфера жизни распадалась на многие индивидуальные возможности, так здесь конеч­ная цель, данная общей Единой жизни, распадается на многие отдельные задачи, на части, через реализацию которых, если бы она когда-либо могла быть достигну­та, реализовывалась бы общая конечная цель; и каждый индивид просто благодаря своему существованию в сфере общей жизни имеет такую определенную задачу. Каждый должен то, что должен только Он, и только Он может (ибо сосредоточение долженствования в единый пункт есть, согласно с вышесказанным, сохраняющим в этом отношении силу, в то же время сосредоточение мощи в единой точке) —только Он и никто другой; и если он этого не сделает, то в этой, по крайней мере, неизменной общине индивидов, наверное, ничего не будет сделано. Подобно тому как выше в физическом отношении индивид стал без своего участия или со­знания тем, чем он стал, и никак не мог изменить это свое бытие, это сжатие в единый пункт, хотя и мог, на­чиная с этой точки, развиваться далее с абсолютной сво­бодой; также и в мире нравственном его моральное оп­ределение не зависело от его участия или сознания, и он не может его изменить; он и не должен желать его изменить в своем дальнейшем определении, а дальше свободно развиваться по основному закону этого опре­деления. Он не сам ставит себе свою цель, она ему дана вместе с его бытием; правда, впоследствии он ставит ее себе сознательно, но это он может только потому, что первоначально она ему дана бессознательно, просто вследствие его бытия. Возникновение индивида есть особое и вполне определенное постановление нрав­ственного закона вообще, полным выражением кото­рого являются только его постановления, обращенные ко всем индивидам.

Индивидуальная форма, которую принимает Единая и общая жизнь, вполне определяется конечной целью. Каким образом? Жизнь есть жизнь, деятельность, и даже абсолютная и творческая; но в этой своей общей фор­ме она себя не сознает, и поэтому она несвободна в соб­ственном смысле этого слова, т. е. в том, что в ней есть стремление, которому она может следовать или нет; поэтому конечная цель определяет ее не так, какпове-ление конечной цели определяет индивида, который в действительности может и не выполнить это повеле­ние; жизнь же определяется бесповоротно. Здесь конеч­ная цель действует как закон природы, и жизнь в этой форме есть на этой ступени природное явление конеч­ной цели. В ней и посредством ее должны последовать такие-то индивиды, они и последуют.

Таким образом, мы приходим к незыблемой и реаль­ной природе, которая, если только мы приписываем реальность конечной цели, что мы пока и делаем, — есть не только видимость другого, но существует сама в себе. Прежде всего, что такое эта природа в своей фор­ме? Не субстрат или что-либо в этом роде, а чистая и

абсолютная жизнь и сила, которая создает действитель­ное из только возможного, непосредственный основ­ной принцип всякой действительности. Но основание бытия, бесповоротно определяющее как закон приро­ды проявление силы, есть сама конечная цель: жизнь вообще есть, и она такова, какова она в своих первона­чальных определениях, потому что она должна быть и должна быть именно такой. В этом и заключается абсо­лютное соединение и истинное посредствующее зве­но между двумя мирами, невидимым и видимым.

Что же это за первоначальные определения и аб­солютные создания природы? Не что иное, как мир индивидов. Следовательно, индивиды тоже существу­ют в силу своих нравственных определений, и они составляют единственно истинное и действительное в природе, их созданием замыкается и заканчивается природа.

А то, что существует кроме этого, или то, что кажет­ся существующим, есть продукт частной жизни или же частной природы в индивидуальной форме; так со­зерцание природы в самом индивиде, ибо он ведь есть природа, есть дальнейшее изменение природы, так как он, в своем центре единства и исходя из своего центра единства, есть сила природы. Здесь нам не приходит­ся, как в других системах, принимать непонятную в самой себе абсолютную и поэтому безнравственную природу, напротив, здесь вполне понятна свобода и сознание в индивиде. Индивид безусловно морален, а нравственность безусловно предполагает сознание и свободу, ибо только при наличности их возможна нравственность.

Прибавим еще следующее: индивидуальной формой как таковой реальная сила жизни, создающая индиви­дов, закончена и использована. Индивид, раз он уже есть, есть, безусловно, индивид, и он не может ни уничто­жить себя, ни перейти в другие индивидуальные фор­мы и таким образом производить индивиды вне себя. Поэтому если бы общая жизнь заканчивалась создани-ем одного или конечного числа многих индивидов, то, достигнув этого конца, реальная сила Единой жизни должна была бы погаснуть и уничтожиться, и жизнь в своей общей творческой силе стать невидимой. Это никогда не произойдет, ибо жизнь должна проявлять­ся в своей цельности только потому, что в ней должна проявиться конечная цель. Таким образом, в области явления мир индивидов никогда не закончится, а бу­дут возникать все новые индивиды; и всегда должны существовать не только многие индивиды (положение, которое мы должны были доказать), но необходимо признать непрерывный, все увеличивающийся и бес­конечный в явлении ряд индивидов.

Можно было бы подумать, что вся конечная цель дол­жна распределиться между всей суммой индивидов, а так как конечная цель, несомненно, должна быть опре­деленной, целой и завершенной, то и сумма индиви­дов должна быть конечной: эта мысль дает нам повод к новому добавлению, открывающему широкие перспек­тивы. Именно: поскольку конечная цель должна быть видима, она должна быть распределена между конеч­ной и определенной суммой индивидов, ибо она види­ма только в индивидуальной форме. Поэтому только что доказанное непрерывное творчество новых нрав­ственных индивидов заставляет предполагать, что не­которая часть конечной цели постоянно остается не­видимой в явлении и должна стать видимой в новом творении, и в этом отношении появление всякого но­вого гражданина мира (но не существует иного мира, кроме нравственного) есть откровение нравственной конечной цели с новой, до сих пор бывшей невидимой, стороны. Возможно, что такое постепенное достижение явлением конечной цели высшей ясности обусловле­но выполнением задачи, ставшей уже раньше видимой, и что до этого выполнения время протекает пусто и не­действительно, только повторяя в других индивидах поставленные и не выполненные задачи, что поэтому в нравственном порядке века обусловливаются веками и

что постепенное раскрытие высшей ясности конечной цели образует время в высшем значении слова или пос­ледовательность веков.

С. Теперь перейдем к определению посредством того же принципа второй основной формы проявления жиз­ни индивидуальной.

1) Созерцание Единой и общей силы, как созерца­ние, находится в индивидах как таковых. Исходя из них как из фокуса знания, видна вся сила, или природа. Ко­нечно, всеми находящимися в одной и той же системе действительности, одинаковым образом, ибо по отно­шению к содержанию этого созерцания они не инди­видуальны, а составляют само Единое и Общее. •

Во избежание возможности недоразумения или пу­таницы прибавим еще следующее: уже в предшество­вавшем рассмотрении Единая общая жизнь, или при­рода, самым решительным образом представилась вам в двух главных видах: как реальная жизнь в воспроиз­ведении индивидов и как идеальная в самосозерцании. Последним, как фактом, она может быть только в ин­дивидуальной форме, ибо, согласно вышесказанному, только в ней она может созерцать себя и сознавать себя, но как Единое созерцание, и потому во всех ин­дивидуальных формах одно и то же Единое содержа­ние. В этом созерцании должно заключаться то, что содержится в реальности, но эта последняя достигает индивидуализации, поэтому в общем созерцании дол­жны заключаться созерцания стольких индивидов, сколько их создала Единая жизнь, и непосредствен­ное общее созерцание охватывает общее созерцание всех индивидов с точки зрения каждого отдельного индивида. (Ни один индивид — это замечание должно предохранить от некоторого ложного понимания пре­жних положений наукоучения — не созерцает себе подобные существа в самом себе и в своем самосозер­цании, но он их созерцает в непосредственном созер­цании Единой жизни. То, что существует в природе помимо этого, физическую силу и т. д. вплоть до мате-риальности, всякий индивид созерцает, конечно, в себе, в непосредственном созерцании своей общей силы. Но именно потому, что это есть его общая, а ни­коим образом не его частная ограниченная сила, он вынужден переносить это созерцание на себе подоб­ные внешние ему существа, явившиеся ему уже в пер­вом созерцании. Это должно служить дополнением и завершением сказанного раньше об этом предмете).

Итак, Единая жизнь как природа предопределена ко­нечной целью к воспроизведению индивидов; она не может воспроизводить индивиды иначе как для опре­деленных нравственных назначений. Это, будучи аб­солютным определением жизни, должно также прояв­ляться в общем созерцании ее, а именно в чисто непосредственном созерцании, в том, в котором сами индивиды проявляются как существующие, и совер­шенно независимо от рефлексии созерцающего ин­дивида о своей собственной нравственности. Это оп­ределение должно проявляться с тем же общим характером, с каким оно заключается в Единой жизни. Какова эта общность и в чем заключается ее граница? В том, что каждый индивид, без исключения, имеет свое отличительное нравственное назначение; каково это назначение для каждого особого индивида — это вы­ходит за пределы ее границ. В общем созерцании про­является только то, что все индивиды имеют нрав­ственное назначение, ради которого с их бытием и продуктами их свободы надо обходиться не как с при­родой, но щадить их; одним словом, в этом созерца­нии содержится все то, что мы выше установили фак­тически как источник понятия взаимного отношения свободных существ, понятия справедливости. Мы вы­яснили, и это очень важно, что эти понятия независимы от собственного нравственного состояния индивида, обладающего ими.даже от факта рефлексии о собствен­ном нравственном состоянии. Они есть настоящий по­средствующий и связующий член между естественны­ми понятиями и нравственными понятиями, подобно

тому как то, на чем они основываются — определение Единой жизни конечной целью, есть реальный посред­ствующий член между двумя мирами. (Так бывает и на самом деле. Даже тот, кто сам несправедлив и кто, буду­чи обуреваем страстной жадностью, не может видеть свои собственные поступки в форме этого созерцания, все же находит в спокойном состоянии, когда он от­крыт воздействию своей духовной природы, те же са­мые поступки, совершенные другими, неправильными, и часто случается, что больше всего требуют от других те люди, которые сами меньше всего делают для других. На низшей ступени эти понятия представляются не как нечто, что следует делать, а скорее как нечто, что долж­но быть). Таким образом, здесь получается новое опре­деление общего созерцания как основания понятия справедливости, в котором свобода становится как бы природой и почитается производящей определенное и неизменное бытие подобно непреодолимому и прину­дительному закону природы; оно и не может быть ина­че согласно только что выясненному происхождению этого понятия.

2) Частное нравственное назначение каждого инди­вида как такового, которым он всегда обладает вслед­ствие своего происхождения из общей жизни, в опи­санном общем созерцании не достигает сознания; оно может быть сознанным только в отдельном, вполне внутреннем самосозерцании индивида как такового, так как это назначение есть его частное, исключительно ему принадлежащее бытие. Спрашивается, как и каким способом?

а. Чтобы основательно и ясно ответить на этот воп­рос, исследуем подробнее условия нравственной сво­боды и ее созерцаемое™ как таковой. Выше мы видели, что для простой чувственной индивидуальности, без всякого сознания нравственного закона, вполне воз­можна действительная деятельность, и в ней вполне завершена реальная свобода, самоопределение к како­му-либо акту. Если же еще присоединяется и нравствен-ный закон, то возникает ограничение этой определен­ной мощности, сначала только в понятии; возникает мысль, что возможная свобода действия должна быть ограничена определенной более узкой сферой. Вслед­ствие этого представления свободное, находящееся в описанном состоянипя, должно свободным актом само себя ограничить, и этот свободный акт, как таковой, должен быть видимым, ибо закон, как определяющий жизнь, должен быть виден. Но, как мы выше доказали, свободный акт бывает видимым только при преодоле­нии сопротивления, следовательно, прежде всего ви­димость нравственного назначения предполагает со­противление. Следовательно, сопротивление должно безусловно быть, как безусловно есть та видимость. Так как Единая жизнь как природа определяется формаль­ной видимостью нравственного закона, то она же дол­жна и производить это сопротивление.

Далее, где должно находиться сопротивление? Оче­видно, в самой физической свободе, ибо она должна быть определена, и именно в индивидуальной форме, ибо здесь речь идет только об этой форме. Само это со­противление не есть действие, ибо свобода должна быть ограничена раньше всякого действия; следовательно, оно есть принцип, который без этого ограничения стал бы действием, следовательно, оно есть влечение, ибо так мы назвали такого рода принцип: никак не просто безразличие, но положительное влечение, желание действовать, не руководясь нравственным определени­ем, сопротивляющееся этому определению, которое должно быть этим последним преодолено, а в этом пре­одолении и становится видимым нравственно свобод­ный акт. Вследствие индивидуализации это влечение должно заключаться в самом индивиде, ибо оно при­надлежит индивидуальной форме как таковой, в кото­рой должна проявиться действительная причинность нравственного закона.

Положительное влечение желает действовать преж­де всего помимо нравственного закона, но именно по­

этому, желая существовать вполне и абсолютно, оно действует против нравственного закона, для него он мог бы совсем не существовать. Достигнув сознания, вле­чение проявляется как естественное, данное нам про­сто через наше чувственное бытиехотение; а поэтому закон, которому оно противодействует и который по­этому восстает против него, представляется нрав­ственным долженствованием, отрицающим хотение как главное определяющее основание. Поэтому-то за­кон и является в этой форме, которая поэтому имеет значение только для этой противоположности, ибо, определяя Единую жизнь, конечная цель совсем не имеет формы долженствования, а только физической необходимости; она господствует как закон природы. Само влечение есть продукт конечной цели, поскольку оно есть закон природы. И только для ее видимости формально существует это влечение, которое должно быть уничтожено нравственным законом как опреде­ленным, имеющим содержание законом свободы, но оно должно быть уничтожено не в своем бытии, что было бы полным противоречием, а только как основа­ние, определяющее действие.

Примечание. Это влечение есть естественное влече­ние, и когда ему следуют, то действуют по закону при­роды. Поэтому, следуя влечению, индивид не свободен, а управляется непреложным законом, и в этой облас­ти жизнь, только с формальной стороны как чистая жизнь, совсем не имеет причинности. Каково же вооб­ще содержание этого действия и вообще многообра­зия в мнимом обнаружении свободы? Мы это только что видели: простая созерцаемость жизни как таковой, без всякого реального ядра, просто образ ради образа, развивающееся до бесконечности ничто. Индивид, дей­ствующий соответственно этому влечению, подпадает под закон развития этого ничто. С другой стороны, если индивид определяется нравственным законом, то он тоже не свободен, и жизнь как таковая тоже не имеет причинности; ибо под свободой подразумевается имен­но эта последняя. Что же, он совсем ей не обладает? Нет, но она заключается в возвышении над природой и в переходе от нее к нравственности.

Ь. Теперь легко ответить на поставленный вопрос. Сознание есть свобода некоторого бытия; определен­ное сознание есть свобода определенного бытия. То, что должно быть непосредственным сознанием субъекта, обязательно должно быть непосредственно действительным бытием этого субъекта. Когда субъект отдается естественному влечению, то нравственное определение все же продолжает быть его бытием, но оно остается на заднем плане и не есть его непосред­ственно действительное бытие, а таковым является влечение. Поэтому оно одно и достигает сознания, наполняет его, и в этом положении совершенно не­возможно, чтобы нравственное определение в своем внутреннем содержании достигало сознания (оно может представляться сознанию только со стороны формы, поскольку эта последняя заключается в общем понятии права как части общего созерцания). В чем заключается причина этой невозможности? В покор­ности влечению. Поэтому индивид должен прежде все­го оторваться от него. Может ли он это? Или поставим этот вопрос в иной форме: такой разрыв с законом при­роды без определения себя нравственным законом был бы только что описанной свободой, самоопределени­ем причинности жизни; будет ли при этом индивид действительно и на деле свободен? Такой свободой обусловливается возможность определения посред­ством нравственного закона, следовательно, его види­мость, а она безусловно существует; таким образом, эта действительная и реальная свобода составляет одно из абсолютных определений индивида как тако­вого, которое он получает непосредственно от приро­ды при определении конечной цели. (Естественное влечение, особое нравственное назначение, абсолют­ная свобода, как посредствующий член между ними, составляют сущность индивида).

Итак, посредством этой свободы индивиду необхо­димо уничтожить влечение как свое непосредствен­ное действительное бытие. Сохранится ли в нем ка­кое-нибудь бытие? Конечно, а именно, его нравствен­ное определение, которое и есть его непосредственно действительное бытие; но он пока еще свободен по от­ношению к этому определению, ибо еще не опреде­лил себя по его закону. Поэтому это определение в силу закона сознания обязательно входит в опустев­шее сознание.

Какого рода это сознание? Так как оно есть непос­редственное выражение бытия, то оно всегда есть не­посредственное созерцание, безусловно само себя де­лающее под этим условием и делающее себя таким, каким оно есть, без всякой свободы со стороны знаю­щего, какая, например, имеется в мышлении, которое есть выступление из созерцания; при этом оно, как и всякое созерцание, сопровождается непосредственной очевидностью. Содержание его не имеет иной осно­вы, кроме самого себя, и его нельзя доказать доводами, как мы это делаем в ряде размышлений, а оно есть, и оно таково, что именно это должно через меня со­вершиться.

И в результате определенное содержание нравствен­ного сознания дается не свободным мышлением, а оно просто само себя производит. Конечно, свобода при этом нечто делает, но нечто иное: уничтожая влечение, она ставит себя в такое условие, при котором это опре­деление может в ней совершиться. То определенное созерцание ставит задачу, которую индивид должен свободно принять и действительно совершить и кото­рую он, соответственно вышесказанному, несомненно может совершить. Но его деятельность представляет бесконечную линию, и в этой своей бесконечности она подчиняется нравственному закону; поэтому-то, когда он выполнит первую задачу, появится вторая, к кото­рой, по закону единства бесконечности, совершение первой задачи относится как обусловливающее; и так далее до бесконечности, следуя этому закону. Нрав­ственное определение индивида, являющееся как бы­тие вполне законченным благодаря выступлению из общей жизни, доходит до сознания только как беско­нечное созерцание, т. е. как бесконечный, никогда не завершающийся ряд отдельных определенных созерца­ний, связанный законом обусловленности и сохраня­ющий единство: и то определенное, что должно делать и что действительно можно сделать, имеет значение только в данный момент времени.

с. Влечение как существенная составная часть ин­дивида остается вечно, а поэтому и свободно. Поэто­му-то, если бы индивид определял себя к реализации определенной нравственной задачи, то он всегда мог бы взять назад это свое решение, или, выполнив бли­жайшую задачу, отказаться исполнить следующие и так далее до бесконечности. В таком случае его бесконеч­ная жизнь была бы непрестанным самоопределением, непрестанным творением свободных решений, кото­рые могли бы быть и безнравственными. Но тогда нрав­ственный закон не был бы определением прочного, неизменного и Единого бытия индивидуальной жиз­ни, как он к тому стремится, он был бы случайным, не следующим никакому твердому правилу основанием для определения некоторых проявлений жизни. Эти случайные проявления были бы нравственны, но сама жизнь в своей форме, в своем корне и основании, была бы безнравственна. Та выполненная задача была уже в созерцании, следовательно, жизнь определялась бы созерцанием. Но она должна определяться невидимым и вечным единством закона. Как же может осуще­ствиться это определение как единственно истинная нравственность индивида? Очевидно, путем абсолют­ного уничтожения и прекращения как влечения, так и свободы, так как на сохранении этой последней поко­ится описанное противоположное состояние. Но они не могут быть уничтожены как способность, поэтому остается только, чтобы они были уничтожены как фак­

ты. Индивид должен свободно постановить, что он ни­когда, во веки вечные не позволит стать фактом свобо­де, которая, конечно, как возможность продолжает су­ществовать. Свободное определение называется свободным хотением (не вышеописанное естествен­ное хотение). Итак, это определение есть решение по­виноваться вечно, без колебаний или размышлений, нравственному закону, какой бы он ни принял вид в бесконечном созерцании, и никогда не иметь отдель­ных свободных решений.

Конечно, свобода, как сказано, остается как способ­ность, поэтому-то эта воля — в непрерывном продол­жении она называется волей, а не решением, как в мо­мент возникновения — должна постоянно сама себя поддерживать, и это поддержание и есть постоянное уничтожение реальной свободы, возможность сохра­нения которой не исключена, и в явлении воля прояв­ляется также, как такое самоподдержание. Предполо­жение такой воли делает невозможными постоянные самоопределения к нравственности, но все они вклю­чены ей в себя заранее на веки вечные. Пусть теперь нравственный закон протекает внутри себя в бесконеч­ном ряде созерцаний: вы можете быть уверены, что бла­годаря этому непосредственному созерцанию его как принципа внешняя жизнь будет протекать таким же образом, ибо воля как посредствующий член неизмен­но присутствует. Акт создания в себе вечной и святой воли есть акт самосоздания индивида для непосред­ственного проявления конечной цели и, следователь­но, акт вполне окончательный для его собственной внутренней жизни. С этого момента уже живет не он сам, а в нем живет конечная цель, как, собственно, и следует. Конечная цель, говорю я,