ЯСНОЕ, КАК СОЛНЦЕ, СООБЩЕНИЕ ШИРОКОЙ ПУБЛИКЕ О ПОДЛИННОЙ СУЩНОСТИ НОВЕЙШЕЙ ФИЛОСОФИИ

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

 

Некоторые апологеты трансцендентального идеа­лизма, или системы наукоучения, дали этой системе название новейшей философии¹. Несмотря на то что название это звучит почти как насмешка и исходит, по-видимому, из предположения, будто ее основатели ищут самой новейшей философии, несмотря, далее, на то, что основатель этой системы со своей стороны убеж­ден в том, что существует одна-единственная филосо­фия, подобно одной лишь единственной математике, и что, как только эта единственно возможная философия найдена и признана, не может больше возникнуть ника­ких новых, но что все предшествующие так называемые философии будут с этих пор рассматриваться лишь как попытки и предварительные работы, — он все же при выборе заглавия популярного сочинения предпочел последовать этому словоупотреблению, несмотря на связанный с этим риск, чем воспользоваться непопу­лярным названием трансцендентального идеализма, или наукоучения.

Сообщение об этих новейших усилиях поднять фи­лософию до степени науки, обращенное к широкой пуб­лике, не занимающейся изучением философии как сво­ей специальностью, является по разным соображениям нужным и уместным². Правда, далеко не все люди долж­ны посвятить свою жизнь наукам, а потому далеко не все должны посвятить свою жизнь и основе всех других наук, т.е. научной философии; для того чтобы углубиться в исследование подобной философии, необходимы такая свобода духа, такой талант и такое прилежание, какие встречаются не у всякого. Но все же каждый, кто притя­зает на общее умственное развитие, должен в общих чертах знать, что такое философия; несмотря на то, что он сам не участвует в этих исследованиях, он все же должен знать, что она исследует, и, несмотря на то, что он сам не проникает в ее область, он все же должен знать границы, отделяющие эту область от той, на ко­торой находится он сам, чтобы не бояться опасности, угрожающей со стороны совершенно другого и абсо­лютно чуждого ему мира тому миру, в котором он на­ходится. Он должен это знать по крайней мере для того, чтобы не совершать несправедливости по отношению к тем людям науки, с которыми ему все же приходится жить вместе, как человеку, чтобы не давать ложных со­ветов доверяющимся ему и удерживать их от всего того, за пренебрежение к чему они в будущем могут жестоко поплатиться. По всем этим соображениям каждый об­разованный человекдолжен по крайней мере знать, чем философия не является, каких намерений она не име­ет, чего она не способна делать.

Достигнуть же этого познания не только возможно, но и нетрудно. Научная философия, несмотря на то что она возвышается над естественным воззрением на вещи и над обыкновенным человеческим рассудком, тем не менее обеими ногами стоит на почве последне­го и исходит из него, хотя в дальнейшем, конечно, вы­ходит за его пределы. Видеть эту ее связь с почвой есте­ственного образа мыслей, наблюдать, как она исходит из него, может всякий человек, обладающий хотя бы обыкновенным человеческим рассудком и обычной степенью внимательности, какую можно предполагать во всяком образованном человеке.

Сообщение, подобное намеченному, особенно не­обходимо для такой системы, — я принимаю здесь кан-товскую систему и новейшую за одно, потому что обе они, несомненно, сходятся между собой, по крайней мере в своих притязаниях на научность, — для такой системы, говорю я, которая по времени следует за дру­гой, еще продолжающей сущесгвов2 .тъ,эк71ектшеской, совершенно отказавшейся от всяких притязаний на научность, научную подготовку и изучение и пригла­

шавшей к своим исследованиям всякого, кто только способен сосчитать, сколько будет два и два. Оно (это сообщение) необходимо в такое время, когда необра­зованная публика слишком охотно последовала этому приглашению и ни за что не хочет отказаться от мне­ния, будто философствование дается так же без труда, как еда и питье, и что в философских предметах всякий имеет право голоса, кто только вообще обладает голо­сом; в такое время, когда это мнение только что причи­нило большой вред и когда о философских положени­ях и выражениях, которые могут быть поняты и оценены лишь в научной философской системе, было предо­ставлено судить необразованному рассудку и недомыс­лию, благодаря чему репутации философии был нане­сен немалый ущерб; в такое время, когда даже между настоящими философскими писателями вряд ли най­дется и полдюжины таких, которые знали бы, что такое собственно философия, а другие, которые, по-видимо­му, знают, что она такое, начинают жалобно ныть, что философия — это не только философия; в такое время, когда даже самые основательные современные рецен­зенты полагают, что наносят новейшей философии немалое бесчестие, когда уверяют, что она, мол, слиш­ком абстрактна для того, чтобы стать когда-либо всеоб­щим способом мышления.

Автор этой работы не упускал случая публиковать составленные в различных выражениях подобного рода сообщения своим мнимым товарищам по профессии³. По-видимому, это у него вышло не совсем удачно, так как он все еще слышит с разных сторон все ту же ста­рую песню. Он хочет теперь попытаться, не лучше ли удастся ему это с нефилософской публикой, по край­ней мере в том смысле, в каком употребляет это слово автор; он хочет со всей, какая только доступна ему, по­нятностью показать еще раз то, что он уже показывал несколько раз, и, как ему кажется, очень понятно, в не­которых своих очерках. Может быть, таким образом ему удастся добиться хотя бы косвенно успеха также и у сво­их товарищей по факультету. Может быть, справедли­вый и беспристрастный человек, не притязающий на то, что он является знаменитым преподавателем фило­софии или писателем, убедится, что для философии необходимы известные абстракции, спекуляции (умо­зрения) и воззрения, которыми он, безусловно, не за­нимался и которые, если бы он попытался ими занять­ся, ни в коем случае ему не удадутся; может быть, он увидит, что эта философия вообще не думает и не гово­рит о том, о чем думает и говорит он, что она ему ни в чем не противоречит, потому что она совсем не гово­рит с ним или о нем; что философия всем тем словам, которыми она пользуется, так сказать, совместно с ним, придает совсем иной смысл, который становится для него совершенно непонятным, как только слова эти вступают в заколдованный круг этой науки. Может быть, этот справедливый и беспристрастный человек отны­не столь же спокойно будет воздерживаться от участия в философском разговоре, подобно тому как он воздер­живается от участия в разговоре о тригонометрии или алгебре, если он не изучал этих наук; и как только он натолкнется на что-нибудь, относящееся к философии, он непринужденно скажет: пусть об этом столкуются между собой философы, которые ничему другому не учились; меня это не касается, я спокойно занимаюсь своим делом. Может быть, после того как профаны пока­жут хоть раз пример подобного уместного воздержания, ученые также не будут больше так страстно возмущать­ся по поводу повторных суровых запретов говорить о том, чего они, очевидно, ни разу даже не читали.

Одним словом, философия прирождена человеку; это общее мнение, и поэтому каждый считает себя вправе судить о философских предметах. Я здесь совершенно оставляю в стороне, как обстоит дело с этой прирожден­ной философией — об этом я буду говорить в своем ме­сте; я только утверждаю о новейшей, омоей философии, которую я сам должен знать лучше всего: она не при­рождена, но должна быть изучена, и поэтому о ней мо­

жет судить только тот, кто изучил ее. Я покажу только первое: последнее само собой вытекает из первого.

Правда, отрицать за обыкновенным человеческим рассудком право выражать свое суждение о материях, которые также считаются последней целью филосо­фии, — о боге, свободе и бессмертии — это кажется су­ровым, это всегда принималось с кислой миной, и имен­но поэтому не хотят согласиться с приведенным примером, взятым из области математики или какой-либо другой точной науки, которую можно изучить, и находят его неподходящим. Эти понятия коренятся не в естественном, обыкновенном способе мышления че­ловека, следовательно, они в известном отношении являются врожденными. Относительно новейшей фи­лософии здесь следует только иметь в виду и помнить, что она ни в коей мере не отрицает за обыкновенным человеческим рассудком права судить об этих предме­тах, но что она, наоборот, признает за ним это право, как мне кажется, в гораздо большей степени, чем какая-либо из предшествующих философий. Однако она при­знает за ним это право лишь в его сфере и в его соб­ственной области, но ни в коем случае не в области философско-научной, в области, которая совершенно не существует для обыкновенного рассудка как таково­го. Обыкновенный рассудок может рассуждать об этих предметах и, возможно, даже очень правильно, но не может обсуждать их философски, ибо этого не может никто, кто не учился этому и не упражнялся в этом.

Но если не хотят ни в коем случае отказаться от из­любленного выражения — философия — и от славы быть философской головой, или философом-юристом, философом-историком, философом-журналистом и тд., то пусть согласятся с тем уже ранее сделанным пред­ложением, чтобы научная философия не называлась больше философией, а хотя бы наукоучением. Обеспе­чив за собой это имя, наукоучение откажется от друго­го названия — философии — и торжественно уступит его всякого рода рассуждателъству. Пусть тогда ши­рокая публика оставит наукоучение, и пусть тогда каж­дый, кто не изучил его основательно, будет считать его за вновь открытую неизвестную науку, вроде гинден-бурговского комбинационного учения в математике; и пусть он поверит нашему утверждению, что эта наука ни в чем не совпадает с тем, что они могут при желании называть философией; она не опровергает последней, но и не может быть опровергнута с ее помощью. Пусть их философия пользуется тогда всевозможными поче­стями и знаками уважения, но пусть они нам позволят ввиду нашего права на естественную свободу всех лю­дей не заниматься ей, как и мы просим их, чтобы они, занимаясь этой своей философией, не обращали вни­мания на наше наукоучение.

Таким образом, целью этого сочинения является, собственно говоря, следующее: оно стремится не к ка­ким-то завоеваниям в новейшей философии, а лишь к справедливому миру в пределах ее границ. Оно, это со­чинение, даже не философия в строгом смысле этого слова, а только лишь рассуждение. Кто прочтет его до конца и полностью поймет, тот не будет обладать, бла­годаря ему, ни одним философским понятием, предло­жением и т. д., но он получит понятие о философии; он не выйдет из области обыкновенного человеческого рассудка и не вступит ни одной ногой на почву фило­софии, но он дойдет до общей пограничной черты обе­их областей. Если он отныне захочет действительно изучать эту философию, то по крайней мере будет знать, на что он в этом деле должен и на что не должен обращать внимание. Если же он этого не захочет, то по крайней мере получит отчетливое сознание того, что он этого не хочет, никогда не хотел и никогда действи­тельно этим не занимался, что он, следовательно, дол­жен воздерживаться от суждения о философских пред­метах; он получит убеждение, что никакая подлинная философия не вторгается в круг его собственных заня­тий и не может помешать ему.

 

ВВЕДЕНИЕ