СОМНЕНИЕ 5 страница

Д Однако созерцание необходимостью вытекает из восприятия твоего собственного состояния, но только ты не всегдаясно сознаешь это восприятие—это ты уже преж­де нашел путем умозаключения. Даже тогда, когда ты сам себя теряешь в объекте, в сознании всегда есть нечто, что возможно лишь при незаметном мышлении тебя самого, и точное наблюдение твоих собственных состояний.

Я. Следовательно, всегда и везде сознание бытия вне меня сопровождается, только незамечаемым, сознани­ем меня самого.

Д. Не иначе.

Я. Первое определяется последним; делается тем, что оно есть.

Д. Я так думаю.

Я. Покажи мне это, тогда я удовлетворюсь.

Д. Помещаешь ли ты вещи вообще только в про­странстве, или же ты помещаешь каждую в заполняе­мую ей определенную часть пространства?

Я. Истина в последнем: каждая вещь имеет свою оп­ределенную величину.

Д. А различные вещи и находятся у тебя в одних и тех же частях пространства?

Я. Ни в коем случае; они исключают друг друга. Они рядом, над, под, за, впереди одна другой, ближе ко мне или дальше от меня.

Д Но как доходишь ты до этого измерения и распре­деления их в пространстве? Ощущение ли это?

Я. Как же это возможно, если само пространство не есть ощущение.

Д. Или это созерцание?

Я. Этого не может быть. Созерцание непосредствен­но и необманчиво. Содержащееся в нем не является мне как произведенное, и оно не может обманывать.

Но я могу ошибаться в оценке предмета, в измере­нии и обсуждении его величины, в суждении об его от­

даленности и его положении относительно других предметов, — и всякому начинающему созерцать изве­стно, что первоначально мы видим все предметы рядом на одной линии, что сперва мы должны научиться оце­нивать их отдаленность и близость, что ребенок хвата­ет отдаленный предмет, как будто он непосредственно находится перед его глазом, и что слепорожденный, внезапно получивший зрение, делает то же самое.

Следовательно, каждое представление есть суждение: оно не есть созерцание, но приведение в порядок рас­судком моих разнообразных созерцаний. Также могу я заблуждаться и в оценке величины, отдаленности и т.п.; и так называемые обманы зрения являются совсем не обманами зрения, но ложными суждениями о величи­не предмета, о величине его частей относительно друг друга и, как отсюда и следует, об его истинной форме, об отдаленности его от меня и от других предметов. В пространстве, когда я созерцаю предмет, он действите­лен; цвет, который я на нем вижу, я вижу действитель­но, и здесь не заключается никакого обмана.

Д. Каков же принцип этого суждения? Я беру самый определенный и легкий случай — суждение о близости или отдаленности предмета: сообразно чему судишь ты о ней, об этой отдаленности?

Я. Без сомнения, по большей силе или слабости ос­тальных, подобных этому впечатлений. Я вижу перед собой два предмета одинаковой красноты: тот, цвет ко­торого я вижу яснее, ближе ко мне; тот же, цвет которо­го я вижу бледнее, отдаленнее от меня, и настолько от­даленнее, насколько я его бледнее вижу.

Д. Следовательно, ты судишь об отдаленности пред­мета по силе или слабости впечатления; а саму эту силу или слабость как же ты определяешь?

Я. Очевидно, только наблюдая свои аффинирован­ные состояния как таковые и замечая при этом в них очень тонкие различия. Ты меня победил. Всякое осоз­нание предметов вне меня определено ясным и точным осознанием моего собственного состояния и в нем все­гда делается заключение от обоснованного во мне к основанию вновь меня.

Д. Ты быстро сдаешься, и я принужден сам продол­жать вместо тебя спор против самого себя. Мое доказа­тельство ведь годится только для тех случаев, где нахо­дит себе место измерение и обсуждение величины предметов, их отдаленности, положения. Но ты будешь утверждать, что это не обычные случаи, что ты боль­шей частью непосредственно в тот же самый недели­мый момент, в который ты сознаешь предмет, сразу же сознаешь его величину, отдаленность и т. д.

Я. Если об отдаленности предмета можно судить только по силе впечатления, то такое быстрое сужде­ние есть только следствие бывших измерений. Благо­даря жизненному опыту я научился быстро замечать силу впечатлений и судить по ней об отдаленности предметов. Это уже есть продукт работы ощущения, со­зерцания и суждения; из него исходит мое настоящее представление, и сознаю я только его. Я больше не вос­принимаю красное, зеленое и т. п. вообще вне меня, но только красное или зеленое или в одном или другом или еще в каком-нибудь отражении, но это последнее добавление простое возобновление уже раньше выве­денного рассуждением суждения.

Д. Не стало ли тебе также ясным, созерцаешь ли ты вещь вне тебя, или же ты ее мыслишь, или же ты дела­ешь то и другое, и поскольку каждое из этого?

Я. Совершенно; и я думаю, что достиг теперь полно­го понимания относительно возникновения предметов вне меня.

1) Я сознаю себя сам, просто потому чтоя — я; прав­да, отчасти как практическое существо, отчасти как ра­зумное. Первое сознание — ощущение, второе — созер­цание, безграничное пространство.

2) Я не могу воспринимать бесконечного, потому что я сам конечен. Поэтому я мышлением ограничиваю оп­ределенное пространство во всеобщем пространстве и ставлю первое к последнему в определенное отношение.

3) Масштаб этого ограниченного пространства есть мера моих собственных ощущений, по закону, кото­рый можно мыслить и выразить следующим образом: то, что менее аффинирует в такой-то и такой-то мере, должно быть поставлено в пространстве в такое-то и такое-то отношение ко всему остальному, аффиниру­ющему меня.

Свойство вещи возникает из ощущения моего соб­ственного состояния; пространство, которое она за­полняет — из созерцания. То и другое связывается мышлением, первое переносится на последнее. Это так, как мы сказали уже раньше: то, что, собственно, есть только мое состояние, помещается в пространство и вследствие этого делается для меня свойством вещи. Но оно помещается в пространство не созерцанием, но мышлением — измеряющим и упорядочивающим мышлением.

В этом акте не заключается придумывания и созда­ния чего-нибудь мыслью, но только определение дан­ного ощущением и созерцанием независимо от мыш­ления.

Д. То, что меня аффицирует в той или другой мере, должно быть поставлено в то или другое отношение; таков твой вывод при ограничении и распорядке пред­метов в пространстве. Не лежит ли в основе утверж­дения, что нечто аффицирует тебя в определенной степени, предположение, что оно тебя вообще аффи­цирует?

Я. Без сомнения.

Д. И разве возможно какое-либо представление внешнего предмета, которое бы не было определенным образом ограничено и упорядочено в пространстве?

Я. Нет; ни один предмет не находится вообще в пространстве, но каждый в определенной части про­странства.

Д Следовательно, в действительности каждый вне­шний предмет — сознаешь ты это или нет, представля­ется тебе аффицирующим тебя, поскольку он представ­ляется тебе как занимающий определенное место в про­странстве.

Я. Это во всяком случае так.

Д К какому же роду представлений относится пред­ставление об аффицирующем тебя предмете?

Я. Очевидно — к мышлению, и именно к мышлению по установленному выше закону основания. Я теперь вижу еще определеннее, что сознание предметов двоя­ким образом прикреплено к моему самосознанию: от­части самонаблюдением, отчасти мышлением по зако­ну основания. Как это ни кажется странно, но предмет и то и другое: непосредственный объект моего созна­ния и нечто, достигнутое умозаключением.

Д. Но в различных отношениях. Ты же, должен быть в состоянии осознавать это мышление о предмете.

Я. Без сомнения: несмотря на это, обычно я его не сознаю.

Д Значит, ты примышляешь к твоему страдательно­му аффинированному состоянию действительность вне тебя, так же, как ты уже раньше описывал мышле­ние по закону основания.

Я. Да.

Д И с тем же значением и смыслом, как в описанном тобой раньше. Ты так мыслишь и должен так мыслить; не можешь этого изменить и не можешь больше ниче­го знать, чем то, отчего ты так мыслишь?

Я. Не иначе. Все это мы уже в общем разобрали.

Д. Ты выдумал себе предмет, сказал я: поскольку же он мыслимое? только ли он продукт твоего мышления?

Я. Конечно; это следует из предыдущего.

Д. Но что же это такое, этот мыслимый, по закону основания полученный предмет?

Я. Сила вне меня.

Д. Которую ты не ощущаешь и не созерцаешь?

Я. Никогда. Я всегда отлично осознаю, что я при­нимаю ее не непосредственно, а только через обна­ружение; хотя я и приписываю ей независимое от меня существование. Я аффицируем, рассуждаю я;

следовательно, должно же быть нечто, что меня аф­финирует.

Д. Следовательно, во всяком случае, созерцаемая вещь и мыслимая вещь — две очень различные вещи. Действительно и непосредственно дающаяся и зани­мающая пространство вещь — вещь созерцаемая; внут­ренняя ее сила, вовсе не данная тебе, но бытие которой ты утверждаешь посредством умозаключения, есть вещь мыслимая.

Я. Внутренняя сила в ней, говоришь ты; и я понимаю теперь, что ты прав. Саму эту силу я помещаю также в пространство; переношу ее на заполняющую это про­странство созерцаемую массу.

Д. Как же, согласно твоим взглядам, относятся друг к другу эта сила и эта масса?

Я. Вот как: масса с ее свойствами есть действие и обнаружение внутренней силы. Эта сила производит два действия: одно — посредством которого она сама себе сохраняет и получает определенную форму, в ко­торой она проявляется; другое действие направлено на меня, когда она меня аффицирует определенным образом.

Д. Ты искал раньше еще другого носителя свойств, кроме пространства, в котором эти свойства находят­ся; еще нечто другое, постоянное в смене изменений, кроме этого пространства?

Я. Так; и это постоянное найдено. Это — сама сила. При всех изменениях она остается вечно постоянной, и она именно и есть то нечто, которое принимает и носит свойства.

Д. Теперь бросим взгляд на все, что до сих пор найде­но. Ты чувствуешь себя в определенном состоянии, ко­торое ты называешь красным, гладким и т. д. Знаешь ли ты о нем только то, что ты себя чувствуешь и чувству­ешь именно так, или ты знаешь о нем больше? Заклю­чается ли в чувстве как таковом еще что-нибудь другое, кроме этого только чувства?

Я. Нет.

Д. Далее, то, что тебе дается пространство, есть про­явление тебя самого как разумного существа. Или ты знаешь об этом еще что-нибудь?

Я. Ни в коем случае.

Д. Далее, между чувствуемым тобой состоянием и этим данным тебе пространством нет никакой дру­гой связи, кроме того, что и то и другое происходит в твоем сознании. Или ты видишь здесь еще какую-ни­будь связь?

Я. Я не вижу больше никакой связи.

Д. Но ведь ты мыслящее существо, а не только чув­ствующее и созерцающее; и о своем мышлении ты не­посредственно знаешь лишь то, что ты являешься мыс­лящим. Ты не только чувствуешь свое состояние, но ты его также мыслишь; но ты не обладаешь такой мыслью; ты принужден присоединять к мышлению еще что-ни­будь другое, основание чего находится вне тебя,—чуж­дую силу. Разве ты знаешь об этом больше, чем то, что ты мыслишь именно так, и принужден так мыслить?

Нет, я не знаю. Я не могу мыслить ничего вне моего мышления, так как то, что я мыслю, становится тем са­мым моей мыслью и подпадает под власть законов мышления.

Д. Только посредством этого мышления возникает в тебе взаимная связь между твоим состоянием, которое ты чувствуешь, и пространством, которое ты созерца­ешь; в последнем ты мыслишь основание первого.

Или ты думаешь иначе?

Я. Это так Ты ясно доказал, что я устанавливаю связь между своим чувствуемым состоянием и простран­ством только своим мышлением и что их взаимная связь не чувствуется и не созерцается.

Но о связи вне моего сознания я не могу говорить; не могу ее никак представить, так как если я о ней говорю, значит я уже знаю о ней, а так как это сознание может быть только мышлением, то я ее опять-таки мыслю, и это оказывается та самая связь, которая существует в моем обычном естественном состоянии, а не какая­

нибудь другая связь. Я ни на волосок не вышел за преде­лы моего сознания; я не могу выйти за его пределы, как не могу перепрыгнуть через самого себя. Все попытки осмыслить такую взаимную связь в себе, вещь в себе, которые находятся в связи ся в себе, происходят лишь от удивительного забвения того, что мы не можем иметь ни одной мысли, не мысля ее. Вещь в себе есть мысль, исключительно мысль, но такая, которую никто не дол­жен представлять.

Д. Следовательно, с твоей стороны я не должен бо­яться никаких возражений против решительной поста­новки закона, что вещь вне нашего сознания есть ис­ключительно только продукт нашей собственной способности представления и что мы об этой вещи в себе знаем не больше того, что устанавливается нашим сознанием, создается нашим сознанием, определенным и подчиненным известным законам?

Я. Я не могу ничего против этого возразить: это так Д Также ты не сделаешь ни одного возражения про­тив более смелого выражения того же закона, что мы в познании и созерцании вещей всегда и вечно познаем и созерцаем только самих себя; и во всем нашем созна­нии мы не знаем ни о чем больше, кроме как о нас са­мих и о наших собственных особенностях?

Я говорю: против этого возражения ты также не смо­жешь ничего возразить; так как если вообще находяще­еся вне нас возникает в нас только благодаря нашему сознанию, то не может также частное и многообразное этого внешнего возникнуть каким-нибудь иным путем; если же взаимная связь этого вне нас находящегося с нами самими имеет место только в наших мыслях, то, без сомнения, и взаимная связь между собой разнооб­разных вещей не может быть иной. Я бы мог указать тебе законы в твоем собственном мышлении, по кото­рым возникает у тебя различие предметов между собой, которые ведь связаны между собой железной необхо­димостью взаимного определения и которые образуют таким образом мировую систему — как ты хорошо уже сам описал — я бы мог указать тебе это так же ясно, как ясно я доказал тебе возникновение предмета и его свя­зи с тобой только в твоем мышлении; и я не делаю это­го только потому, что ты и без того уже должен согла­ситься с результатом, который я хочу вывести.

Я. Я все это понимаю, и должен во всем с тобой со­гласиться.

Д. С этим пониманием, смертный, будь свободен и навеки избавлен от страха, который тебя унижал и му­чил. Ты больше не будешь дрожать перед необходимос­тью, которая существует только в твоем мышлении, не будешь больше бояться быть подавленным вещами, ко­торые все только твои собственные создания, не будешь больше себя, мыслящего, помещать в один класс с со­здаваемым тобой самим, мыслимым. Пока ты думал, что существует та система независимых от тебя вещей вне тебя, которую ты описывал, и что ты сам только звено в цепи этой системы, до тех пор твой страх имел основа­ние. Теперь же, после того, как ты понял, что все суще­ствует только в тебе самом и только благодаря тебе, тебе нечего будет бояться того, что ты признал своим соб­ственным созданием.

* От этого-то страха я и хотел тебя освободить. Теперь ты свободен, и я представляю тебя самому себе.

Я. Остановись, лживый дух! Это ли та мудрость, на которую ты мне дал надежду! И ты еще гордишься тем, что будто освобождаешь меня? Ты освобождаешь меня, это правда; но ты освобождаешь меня от всякой зависи­мости, превращая в ничто меня самого и все находяще­еся вокруг меня, от чего бы я мог зависеть. Ты уничто­жаешь необходимость, устраняя и уничтожая начисто все бытие.

Д. Так ли уж велика опасность?

Я. Ты еще можешь насмехаться? Согласно твоей си­стеме?

Д. Моей системе? Положения, которые мы призна­ли, мы доказали общими силами; мы вместе работали

над ними; ты так же хорошо все понял, как и я сам; мой же истинный, полный образ мыслей тебе еще трудно отгадать.

Я. Называй свои мысли как хочешь; одним словом, после всего сказанного нужно признать, что в мире не существует ничего, абсолютно ничего, кроме представ­лений, определений сознания, кроме одного только сознания. Но для меня представления только образ, только тень реальности; сами по себе они не могут меня удовлетворить и не имеют для меня ни малейшей ценности. Я мог бы еще допустить, что мир тел вне меня становится чистым представлением, превращается в тень: им я не дорожу; но согласно всему сказанному я сам исчезаю так же, как и они; я сам превращаюсь в одно только представление без значения и цели. Скажи мне, быть может, это не так?

Д. Я ничего не говорю от своего имени. Исследуй сам, помоги себе сам.

Я. Я становлюсь в своем сознании телом в простран­стве, с органами чувств и органами действий, как фи­зическая сила, определяемая волей. Ты скажешь обо всем этом то же, что ты уже раньше говорил о предме­тах вообще, находящихся вне меня, мыслящего; ска­жешь, что все это сложный продукт деятельности ощу­щения, самонаблюдения и мышления.

Д. Без сомнения, я скажу это. Если ты хочешь, я тебе шаг за шагом покажу законы, по которым ты стано­вишься в своем сознании органическим телом, имен­но с такими определенными чувствами, физической силой и т. д., и ты будешь вынужден во всем со мной согласиться.

Я. Я это уже заранее предвижу. Также, как я должен был согласиться, что нечто красное, гладкое, жесткое и т. п. есть не что иное, как только мое внутреннее состо­яние и что только моим мышлением и созерцанием оно помещается вне меня в пространство и рассматривает­ся как свойство независимо от меня существующей вещи, так же я должен буду согласиться с тобой, что мое тело с его органами — только превращение меня само­го, внутренне мыслящего, в нечто заполняющее опре­деленное пространство; должен буду согласиться, что я, духовное, чистый разум, и я — это тело в телесном мире совершенно одно и то же, только рассматривае­мое с двух различных сторон, только воспринимаемое двумя различными способностями: первое — чистой мыслью, второе — внешним очертанием.

Д. Таков именно должен быть результат предприня­того исследования.

Я. Это же мыслящее, духовное существо, этот разум, превращаемый созерцанием в земное тело,— чем же иным может быть он сам, как не продуктом моего мыш­ления, чем-то только и только вымышленным по недо­стигаемым для меня законам, вытекающим из ничего и не приводящим ни к чему, но принуждающим меня именно так вымышлять?

Д. Вполне возможно.

Я. Ты становишься нерешительным и односложным. Это не только возможно, но, согласно нашим основ­ным положениям, это необходимо.

Как прихожу я к представлению о существе, мысля­щем, желающем, разумном, или, если ты хочешь так выразиться, обладающем способностью представле­ния, мышления и т. д. или же, если ты хочешь еще ина­че выразиться, в котором покоятся эти способности? Я осознаю непосредственно только действительное оп­ределенное представление мысли, желания, как опре­деленные состояния во мне самом; но я не могу осоз­навать непосредственно моей способности к этому и еще меньше существа, которому принадлежат эти спо­собности. Я непосредственно созерцаю эту определен­ную мысль, которую я имею в данный момент, и ту или другую, которую я имею в другой момент; и на этом заканчивается мое внутреннее интеллектуальное со­зерцание, мое непосредственное сознание.

Это внутреннее созерцаемое мышление я опять-таки мыслю, но согласно законам, которым подчине­

но мое мышление, это созерцаемое мышление явля­ется мне несовершенным и половинчатым также, как половинчатой мыслью представлялось мне уже рань­ше мышление моего состояния в ощущении. Так же, как и раньше, я незаметно примышляю к страдатель­ному состоянию деятельность, так же примышляю я теперь к определенному (своему действительному мышлению или хотению) определяемое (бесконечно разнообразное мышление и хотение), потому что я должен так поступать, не сознавая моего примышле­ния как такового. Это возможное примышление при­знаю я далее определенным целым; опять-таки я дол­жен так поступать, потому что я не могу представить себе ничего неопределенного; так становится оно для меня конечной способностью мышления, даже — бытием и существом, обладающим этой способнос­тью, так как это мышление дает мне представление чего-то существующего вне меня.

Впрочем, из высших принципов становится еще на­гляднее, как это мыслящее существо создает себя толь­ко своим собственным мышлением. Мое мышление вообще генетическое произведение непосредственно данного, предполагающее и описывающее. Созерцание дает голый факт, и ничего больше. Мышление объясня­ет этот факт и прикрепляет его к другому факту, вовсе не находящемуся в созерцании, а исключительно со­зданному самим мышлением, из которого и он (этот последний факт) вытекает также и здесь. Я сознаю оп­ределенное мышление; только это и дает созерцающее сознание. Я мыслю это определенное мышление: это значит — я вывожу его из некоторой неопределеннос­ти, однако определимой. Так поступаю я со всем опре­деленным, попадающимся в непосредственном созна­нии, и отсюда возникают для меня все эти ряды способностей и существ, обладающие предполагаемы­ми мной способностями.

Д. Следовательно, также и в отношении к самому себе ты сознаешь только, что ты воспринимаешь то или другое состояние, имеешь определенное созерцание или определенное мышление?

Я. Что я ощущаю, я наблюдаю, я мыслю? что я, как реальное основание, произвожу ощущение, созерца­ние, мышление? Никогда. Даже этого не оставляют мне твои основные положения.

Д. Вполне возможно!

Я. Даже необходимо, так как посмотри сам: все, что я знаю, есть мое сознание. Всякое сознание или не­посредственное или опосредованное. Первое — это са­мосознание; второе — сознание всего того, что не есть я сам.

Следовательно, то, чтоя называю своимя, есть толь­ко известная модификация сознания, которая называ­ется^ именно потому, что она есть непосредственное, возвращающееся в себе и не направленное на внешний мир сознание. Так как всякое сознание возможно толь­ко при условии непосредственного сознания, то понят­но, что сознание сопровождает все мои представления, в них находится, если я это и не всегда ясно замечаю, и в каждый момент моего сознания говорит: и всегда я, именноя, а не определенная мыслимая в этот момент вещь вне меня. Таким образом, в каждый моментя исче­зает и вновь возникает; с каждым новым представлени­ем возникает новоея; ия означает только не-вещь.

Это разрозненное самосознание объединяется только мышлением — только мышлением, говорю я, в единство способности вымышлять представление. Все представления, которые сопровождаются непосред­ственным сознанием деятельности представлений, должны исходить, согласно этому вымыслу, из одной и той же способности, находящейся в одном и том же су­ществе; и только таким образом возникает во мне мысль о тождестве и индивидуальности моегоя, и о действую­щей и реальной силе моей личности. Это только вымы­сел, потому что и эта способность и это существо сами выдуманы.

Д. Ты рассуждаешь последовательно.

Я. И ты радуешься этому? Сообразно этому я могу только сказать: так мыслится, даже едва ли я могу ска­зать и это — итак осторожнее; я могу только сказать: является мысль — мысль о том, что я ощущаю, созер­цаю, думаю; но я не имею никакого права сказать: я ощу­щаю, созерцаю, думаю. Только первое факт, второе же — вымысел.

Д. Ты хорошо выразился!

Я. Нигде нет ничего постоянного — ни во мне, ни вне меня; существует только беспрерывная смена. Я нигде не вижу бытия и не знаю даже собственного бытия.

Бытия нет. Я сам не знаю и не существую. Существу­ют образы, они единственное, что существует, и они знают о себе, как образы: образы, которые даются, хотя нет того, перед чем они даются; образы, связанные об­разами образов, ничего не обращающие в себя; обра­зы без смысла и без цели. Я сам один из этих образов; да я даже не это, а только смутный образ этих образов. Вся реальность превращается в удивительную грезу без жизни, о которой грезят, и без духа, который гре­зит; в грезу, связанную грезой о самой себе. Созерца­ние — греза; мышление — источник всякого бытия и всякой реальности, которую я себе воображаю, источ­ник моего бытия, моей силы, моих целей — только гре­за об этой грезе.

Д. Ты хорошо это выразил. Пользуйся всегда такими выражениями и оборотами, чтобы сделать ненавист­ным тот результат, которому ты должен подчиниться. А ты должен ему подчиниться. Или, быть может, ты хо­чешь взять назад свое утверждение и подкрепить это отступление какими-либо основаниями?

Я. Ни в коем случае. Я понял и вижу ясно, что все это в действительности так; только я не могу этому поверить.

Д. Ты понимаешь, но только не можешь поверить. Это — другое дело.

Я. Ты — нечестивый дух; само твое познание есть нечестие и происходит от нечестия, и я не могу побла­годарить тебя за то, что ты повел меня по этому пути.

Д. Близорукий! Нечестивым подобные тебе называ­ют того, кто видит хорошо действительность и видит дальше, чем они сами. Я дал тебе возможность рассмат­ривать и сопоставлять результаты наших исследований и облекать их в резкие формы.

Ты ведь думал, что эти результаты были мне извест­ны менее, чем тебе, и что я не сознаю так же хорошо, как и ты, что эти наши основные положения совершен­но уничтожают всякую реальность и превращают ее в грезу?

Не считал ли ты меня слепым почитателем этой си­стемы человеческого духа как совершенной системы?

Ты хотел знания и пошел при этом по ложному пути; ты искал знания там, куда не достигает никакое знание, и убедил себя в том, что находится в противоречии с внутренним существом всякого понимания.

Я застал тебя в этом состоянии. Я хотел только осво­бодить тебя от твоего ложного знания, но не хотел дать тебе во всяком случае истинного.

Ты хотел знать о своем знании, и ты удивляешься, что на этом пути ты не узнал ничего больше, кроме того, о чем ты хотел узнать, о самом твоем знании. Раз­ве ты бы хотел, чтобы это было иначе? То, что возника­ет из знания и благодаря знанию, есть только знание. Но всякое знание только отражение, а от знания всегда требуют, чтобы было и помимо него нечто, что дает это отражение. Но ни одно знание не может удовлетворить этому требованию: система знания есть система одних образов, без всякой реальности, значения и цели. Ожи­дал ли ты чего-либо иного? Не хочешь ли ты изменить внутреннюю сущность твоего духа и требовать от зна­ния больше, чем оно может дать?

Реальность, которую ты уже думал увидеть,—незави­симо от тебя существующий чувственный мир — исчез для тебя, потому что весь этот чувственный мир возни­кает только благодаря знанию и сам есть только наше знание; но знание не является реальностью именно потому, что оно знание. Ты понял этот обман и теперь

уже не сможешь больше никогда отдаться ему, не от­казавшись прежде от лучшего понимания. Это ведь единственная заслуга, которую я приписываю систе­ме, найденной нами: она разрушает и уничтожает заб­луждение. Она не может дать истины, потому что сама в себе абсолютно пуста. Но я знаю, что ты все-таки про­должаешь искать чего-то, лежащего вне одних только образов, чего-то реального — и ты имеешь на это пол­ное право — ты ищешь другую реальность, чем только что уничтоженную. Но ты будешь напрасно стараться создать ее через свое знание и из твоего знания и про­никнуть в нее твоим познанием. Если у тебя нет друго­го органа для проникновения в нее, ты ее никогда не найдешь.

Но у тебя есть такой орган. Оживи его только и со­грей и ты достигнешь совершеннейшего удовлетворе­ния. Я оставлю тебя одного с самим собой.

 

КНИГА ТРЕТЬЯ

 

ВЕРА

Разговор с тобой уничтожил меня, ужасный дух. Но ты указываешь мне на меня самого. И чем бы я был, если бы нечто вне меня могло бы меня безвозвратно разбить. Я последую, о, я непременно последую твоему совету.

Чего же ты все еще ищешь, тоскующее сердце? Что же возмущает тебя в системе, против которой разум не может придумать ни малейшего возражения?

Вот это что: я жажду чего-то, лежащего вне одних толь­ко представлений, существующего и продолжавшего бы существовать, если бы даже не было совсем представле­ний, чего-то, относительно которого представление было бы только отражением, не изменяющим и не со­здающим это нечто. Само по себе представление я счи­таю обманчивым образом; мои представления должны что-нибудь обозначать; и если всему моему знанию не соответствует ничего вне меня, то я оказываюсь обману­тым во всей моей жизни. Нет ничего, кроме моих пред­ставлений, — для естественного чувства это смешная и глупая мысль, которую не может серьезно высказать ни один человек и которая не нуждается в опровержении. Но для изучающего рассудка, который знает глубокие и неопровержимые для чистого рассудка основания этого положения, это — поражающая и уничтожающая мысль,

Что же это такое, лежащее вне моих представлений, на что направлено мое горячее стремление? Какова та сила, которая заставляет его признать? Каково то сре­доточие в моей душе, к которому оно прикреплено и с уничтожением которого оно только и уничтожается?

Твое назначение заключается не только в знании, но и в действиях, согласных с этим знанием: эта мысль

громко звучит в недрах моей души, как только я на мгно­вение сосредоточиваюсь на самом себе. Ты существу­ешь на земле не для праздного самонаблюдения и са­мосозерцания, не для самоуслаждения благочестивыми чувствами — нет, ты существуешь здесь для деятельно­сти; твоя деятельность, только твоя деятельность, опре­деляет твою ценность.