О НАЗНАЧЕНИИ ЧЕЛОВЕКА В ОБЩЕСТВЕ

 

Имеется масса вопросов, на которые философия должна ответить, прежде чем она может стать наукой и наукоучением (Wissenschaftslehre), вопросов, которые позабыты решившими все проблемы догматиками и ко­торые скептик осмеливается наметить только с опас­ностью быть обвиненным в неразумии или злобе или в обоих сразу.

Поскольку я не хочу быть поверхностным и относить­ся несерьезно кделу, о котором, полагаю, я знаю кое-что достаточно основательно, поскольку я не хочу скрыть и тайком обойти трудности, которые я хорошо вижу, мой удел, говорю я, затронуть в этих публичных лекциях мно­гие из этих почти не затронутых вопросов, не имея все же возможности их полностью исчерпать, несмотря на опас­ность быть неправильно понятым и неправильно истол­кованным, дать только намеки для дальнейшего размыш­ления, только указания к дальнейшему изучению, в то время как я скорее хотел бы основательно исчерпать вопрос.

Если бы я предполагал, что среди вас, м.г., много по­пуляризирующих философов, очень легко решающих все трудности без всякого усилия, без всякого размыш­ления, исключительно при помощи человеческого рас­судка, который они называют здравым, то я взошел бы на эту кафедру не без робости[1].

К числу этих вопросов принадлежат в особенности следующие два, без ответа на которые, между прочим,

не было бы возможно также основательное естествен­ное право: во-первых, по какому праву называет чело­век известную часть телесного мира своим телом, ка­ким образом он приходит к тому, что рассматривает это свое тело как принадлежащее своему я, тогда как оно ему прямо противоположно, и, во-вторых, каким образом человек приходит к тому, что принимает и при­знает кроме себя разумные существа, себе подобные, тогда как подобные существа в его чистом самосозна­нии непосредственно совершенно не даны?

Я сегодня должен установить назначение человека в обществе, и решение этой задачи предполагает ответ на последний вопрос. Обществом я называю отноше­ние разумных существ друг к другу. Понятие общества невозможно без предположения, что действительно кроме нас имеются разумные существа, и без характер­ных признаков, при помощи коих мы можем их отли­чить от всех других существ, которые не разумны и по­тому к обществу не принадлежат. Каким образом мы приходим к этому предположению и каковы эти при­знаки? Это вопрос, на который я должен прежде всего ответить.

«И то и другое — как существование вне нас разум­ных существ, подобных нам, так и признаки, отличаю­щие эти существа от существ, лишенных разума, — мы почерпнули из опыта», — так могли бы, конечно, отве­тить те, кто еще не привык к строгому философскому исследованию; но такой ответ был бы неосновательным и неудовлетворительным, он не был бы совершенно от­ветом на наш вопрос, но относился бы к совершенно другому. Опыт, на который они могли бы сослаться, име­ли и эгоисты, которые поэтому все еще недостаточно основательно опровергнуты. Опыт учит нас только то­му, чтопредставлениео разумных существах вне нас со­держится в нашем эмпирическом сознании (empirisches Bewusstsein), и по этому поводу нет спора, и ни один эго­ист не отрицал этого. Вопрос заключается в том, отвеча­ет ли этому представлению что-нибудь вне его, имеются ли кроме нас разумные существа, независимо от нашего представления, и хотя бы мы себе этого не представля­ли, — и об этом нам ничего не может сказать опыт (Erfahrung), поскольку он есть опыт, т. е. система наших представлений.

Опыт может в лучшем случае показать, что даны дей­ствия, похожие на действия разумных причин, но ни­когда он не может показать, что их причины действи­тельно существуют как разумные существа в себе, так как существо в себе не есть предмет опыта.

Мы сами впервые вносим подобные существа в опыт, это мы объясняем известный опыт существования ра­зумных существ вне нас. Но по какому праву объясня­ем мы так? Это право должно быть до его применения точнее доказано, потому что на этом основывается его значимость и она не может быть основана на одном только фактическом применении; и таким образом мы не подвинулись бы ни на один шаг вперед и стояли бы как раз по-прежнему перед вопросом, поставленным на­ми выше, каким образом мы приходим к тому, что при­нимаем и признаем разумных существ вне нас?

Теоретическая область философии бесспорно ис­черпана основательными исследованиями критиков'; все вопросы, до сих пор оставшиеся без ответа, должны получить ответ на основании практических принци­пов (замечу здесь в порядке лишь исторического указа­ния). Мы должны попробовать, можем ли мы на постав­ленный вопрос действительно ответить на основании подобных принципов.

Высшее стремление в человеке, согласно последней нашей лекции, есть стремление к тождеству, к полному согласию с самим собой и, чтобы он мог постоянно на­ходиться в согласии с самим собой, к согласованию все­го того, что находится вне его, с его необходимыми о том понятиями. Его понятиям не только не должно ни­

что противоречить (widersprechen), так чтобы для него вообще было безразлично существование или не­существование соответствующего им объекта, но должно быть также действительно дано нечто им со­ответствующее. Для всех понятий, лежащих в его я, должно быть дано в не-я соответствующее выражение, противообраз. Так определено его стремление.

В человеке дано также понятие разума и соответст­вующего разуму действия и мышления, и он непремен­но хочет реализовать это понятие не только в себе, но и желает видеть его реализованным также и вне себя. В его потребности входит, чтобы разумные существа, ему подобные, были даны вне его.

Он не может создать подобных существ, но он кла­дет их понятие в основу своего наблюдения над не-я и ожидает, что найдет нечто соответствующее этому по­нятию. Первое, только отрицательное свойство разум­ности, тотчас же заявляющее о себе, есть действие со­гласно понятиям, деятельность согласно целям. То, что носит характер целесообразности, может иметь разумного виновника (Urheber), то, к чему совершен­но неприменимо понятие целесообразности, конеч­но, не имеет разумного виновника. Но этот признак имеет двойное значение. Согласованность многооб­разия, приводящая его в единство, есть характерная черта целесообразности; но имеется несколько родов этой согласованности, которые могут быть объясне­ны на основании голых законов природы, как раз не механических, а именно органических; следовательно, мы нуждаемся еще в признаке, чтобы определенно от известного опыта заключить к разумной его причине. Природа (Natur) действует также там, где она действует целесообразно, по необходимым законам; разум всегда действует свободно. Следовательно, согласованность многообразия воедино, достигнутая посредством сво­боды, была бы самой верной и непреложной характер­ной чертой разумности в явлении. Спрашивается толь­ко, каким образом следует отличать действие, данное в опыте посредством необходимости, от действия, рав­ным образом данного в опыте посредством свободы.

Я совершенно не могу вообще непосредственно со­знавать свободы вне меня; я даже не могу сознавать сво­боды во мне или моей собственной свободы, так как свобода в себе есть последнее основание для объясне­ния всякого сознания и не может поэтому никогда при­надлежать к области сознания. Но я могу сознавать то, что при известном определении моего эмпирического я посредством моей воли я не сознаю иной причины, как только эту самую волю; и это несознавание причи­ны можно было бы, конечно, также назвать сознанием свободы, если только предварительно сделать необхо­димые разъяснения, и мы здесь так и будем это назы­вать. В этом смысле можно сознавать посредством сво­боды свой собственный поступок.

Если же посредством нашего свободного поступка, сознаваемого нами в указанном смысле, так изменяет­ся способ действия субстанции, данной нам в явлении, что этот способ действия не может быть более объяс­нен на основании закона, которому он перед тем под­чинялся, но только на основании того закона, который мы положили в основу нашего свободного поступка и который противоположен вышеупомянутому закону, то такое измененное определение мы не можем объяснить иначе, как посредством предположения, что причина того действия равным образом разумна и свободна. От­сюда возникает, пользуясь кантовской терминологией, взаимодействие по понятиям (Wechselwirkung nach Begriffen), целесообразная общность (Gemeinschaft), и она-то есть то, что я называю обществом.

Понятие общества теперь полностью определено. К основным стремлениям человека относится жела­ние принять кроме себя разумные существа, ему по­добные; их он может принять только при том условии, что вступает с ними в сообщество в вышеопределен­ном значении слова. Общественное стремление от­носится поэтому к основным стремлениям человека.

Человек предназначен для жизни в обществе; он дол-жен'житъ в обществе; он не полный законченный че­ловек и противоречит самому себе, если он живет изо­лированно.

Вы видите, м.г., как важно общество вообще не сме­шивать с особым эмпирически обусловленным родом общества, называемым государством. Жизнь в государ­стве не принадлежит к абсолютным целям человека, что бы ни говорил об этом один очень большой человек", но она есть средство, имеющее место лишь при опре­деленных условиях, для основания совершенного обще­ства. Государство, как и все человеческие установле­ния, являющиеся голым средством, стремится к своему собственному уничтожению: цель всякого правитель­ства — сделать правительство излишним. Конечно, сейчас еще совершенно не время для этого, — и я не знаю, сколько до тех пор пройдет мириад лет или ми­риад мириад лет, и здесь речь идет совершенно не о применении в жизни, но об исправлении умозритель­ного положения, — сейчас не время, но несомненно, что наарггогГ" предначертанном пути рода человече­ского имеется такой пункт, когда станут излишними все государственные образования. Это то время, когда вме­сто силы или хитрости повсюду будет признан как выс­ший судья один только разум. Будет признан, говорю я, потому что еще и тогда люди будут заблуждаться и в за­блуждении оскорблять своих ближних, но все они будут обязаны иметь добрую волю дать себя убедить в своем заблуждении и, как только они в этом убедятся, отказать­ся от него и возместить убытки. До тех пор пока не насту­пит это время, мы в общем даже не настоящие люди.

 

 

' Sollen — Фихте противопоставляет это понятие, озна­чающее этическое долженствование, понятию естественной необходимости — miissen.

" Имеется в виду Кант.

*" до опыта (лат.).

В соответствии со сказанным взаимодействие по­средством свободы (Wechselwirkung durch Freiheit) — положительный признак общества. Последнее — само­цель, и в соответствии с этим действия совершаются только и просто ради того, чтобы они совершались. Но утверждением, что общество есть своя собственная цель, совершенно не отрицается, что способ воздейст­вия может иметь еще особый закон, который ставит для воздействия еще более определенную цель.

Основное стремление было найти разумные суще­ства, подобные нам, или людей. Понятие человека — идеальное понятие, так как цель человека, поскольку она есть цель, недостижима. Каждый индивидуум име­ет свой особый идеал человека вообще; эти идеалы хо­тя и не различны в смысле содержания, но все-таки от­личаются по степеням; каждый оценивает согласно собственному идеалу того, кого он признает за челове­ка. Каждый желает в силу этого основного стремления найти у всякого другого сходство с этим идеалом; он испытывает, он наблюдает его всячески, и если он на­ходит его ниже идеала, то он старается его поднять до него. В этой борьбе духов с духами побеждает всегда высший и лучший человек; таким образом благодаря обществу возникает усовершенствование рода, и тем самым мы также одновременно нашли и назначение всего общества как такового. Если кажется, что высший и лучший человек как будто не имеет влияния на более низкого и неразвитого, то нас обманывает при этом от­части наше суждение, так как часто мы ожидаем плода немедленно же, прежде чем семя сможет прорасти и раз­виться, отчасти это происходит потому, что лучший, может быть, стоит на слишком много ступеней выше, чем неразвитый, что они имеют слишком мало общих точек соприкосновения друг с другом, слишком мало могут воздействовать один на другого — обстоятельст­во, которое задерживает культуру невероятным обра­зом, и средство против него мы в свое время укажем. Но в общем, конечно, побеждает лучший — успокоитель­

ное утешение для других людей и истины, когда он на­блюдает за открытой войной света с тьмой. Свет, ко­нечно, побеждает в конце концов; разумеется, нельзя определить времени, но это есть уже залог победы, и близкой победы, когда тьма вынуждена вступить в от­крытую борьбу. Она любит мрак, она уже проиграла, ес­ли она вынуждена выйти на свет.

Итак, это результат всего нашего исследования — че­ловек предназначен для общества; к тем навыкам, кото­рые он должен усовершенствовать согласно своему на­значению, описанному в предшествующей лекции, относится также ^общественность.

Сколько бы это назначение для общества вообще ни вытекало из самой глубины и чистой природы челове­ческого существа, оно все-таки подчинено как голое стремление высшему закону постоянного согласия с са­мим собой или нравственному закону и должно быть посредством последнего дальше определено и подведе­но под твердое правило. И как только мы найдем это правило, найдем мы и назначение-человека в общест­ве, которое является целью нашего настоящего иссле­дования и всех пока имевших место размышлений.

Сначала общественное стремление определяется этим законом абсолютного согласия отрицательно; оно не смеет противоречить самому себе. Это стремле­ние направлено на взаимодействие, взаимное влияние, взаимное давание (Geben) и получение (Nehmen), вза­имное страдание и действие, а не на голую причинность и голую деятельность, по отношению к которой другой должен был бы находиться только в страдательном со­стоянии. Стремление направлено к тому, чтобы найти свободных разумных существ вне нас и вступить с ни­ми в общение; оно направлено не на субординацию, как в телесном мире, но шкоордшигцию.Если не хотят ис­комым разумным существам вне себя предоставить воз­можность быть свободными, то рассчитывают только на их теоретическую способность, но не на их сво­бодную практическую разумность; не хотят вступить с ними в сообщество, но желают господствовать над ни­ми, как над более ловкими животными, и тогда ставят свое общественное стремление в противоречие с са­мим собой. Но что же я говорю: «ставят в противоречие с самим собой»? — его скорее не имеют совершенно — этого более высокого стремления; человечность в та­ком случае в нас еще не развилась в достаточной мере; мы сами еще стоим на низшей ступени получеловеч­ности или рабства. Мы еще сами не созрели до чувства нашей свободы и самодеятельности, так как в против­ном случае мы непременно хотели бы видеть вокруг себя подобных нам, т. е. свободных, существ. Мы рабы и хотим держать рабов. Руссо говорит: иной считает се­бя господином других, будучи более рабом, чем они; он мог бы еще правильнее сказать: всякий, считающий себя господином других, сам раб[2]. Если он и не всегда действительно является таковым, то у него все же раб­ская душа, и перед первым попавшимся более сильным, который его поработит, он будет гнусно ползать. Толь­ко тот свободен, кто хочет все сделать вокруг себя сво­бодным и действительно делает свободным благодаря известному влиянию, причину которого не всегда за­мечали. Под его взором мы дышим свободнее, мы чув­ствуем себя ничем не придавленными, не задержан­ными, не стиснутыми, мы чувствуем необычайную охоту быть всем и делать все, чего не запрещает уваже­ние к самим себе.

Человек может пользоваться неразумными вещами как средствами для своих целей, но не разумными су­ществами; он не смеет даже пользоваться ими как сред­ством для их собственных целей; он не смеет на них действовать как на мертвую материю или на животное, чтобы только при их помощи достигнуть своей цели, не считаясь с их свободой. Он не смеет сделать добро­

детельным, или мудрым, или счастливым ни одно ра­зумное существо против его воли. Не говоря уже о том, что это усилие было бы тщетным и что никто не может стать добродетельным, или мудрым, или счастливым иначе, как только благодаря своей собственной работе и усилиям, не говоря, следовательно, о том, что это не в силах человека, он даже не должен этого хотеть, хотя бы он это мог или считал, что может, — потому что это несправедливо, и тем самым он попадает в противоре­чие с самим собой.

Посредством закона полного формального согла­сия с самим собой общественное стремление опреде­ляется также положительно, и таким образом мы по­лучаем настоящее определение человека в обществе. Все индивидуумы, принадлежащие к человеческому роду, отличны друг от друга; только в одном они впол­не сходятся: это их последняя цель — совершенство. Совершенство (Vollkommenheit) определено только одним образом: оно вполне равно самому себе. Если бы все люди могли стать совершенными, если бы они могли достигнуть своей высшей и последней цели, то они были бы совершенно равны между собой, они бы­ли бы чем-то единым, единственным субъектом. Теперь же каждый в обществе стремится сделать другого более совершенным, по крайней мере по своим понятиям, поднять его до своего идеала, который он имеет о чело­веке. Следовательно, последняя высшая цель общест­ва — полное согласие и единодушие со всеми возмож­ными его членами. Но так как достижение этой цели, достижение назначения человека вообще предполага­ет достижение абсолютного совершенства, то это точ­но также недостижимо, как и то недостижимо, пока че­ловек не перестанет быть человеком и не станет богом. Полное согласие со всеми индивидуумами есть, следо­вательно, хотя ипоследняя цель, но не назнанениечело- века в обществе.

Но приближаться и приближаться к этой цели до бес­конечности — это он может и это он должен. Это при­ближение к полному согласию и единодушию со всеми индивидуумами мы можем назвать объединением. Сле­довательно, объединение, которое должно становить­ся по сплоченности все более крепким, по объему все более обширным, есть истинное назначение человека в обществе; но так как все люди согласны и могут быть согласными только относительно своего последнего на­значения, это объединение возможно только благода­ря совершенствованию (Vervollkommnung). Поэтому мы с таким же основанием можем сказать: общее со­вершенствование, совершенствование самого себя по­средством свободно использованного влияния на нас других и совершенствование других путем обратного воздействия на них как на свободных существ — вот на­ше назначение в обществе.

Чтобы достигнуть этого назначения и постоянно достигать его все больше, для этой цели мы нуждаемся в способности, которая приобретается и повышается только посредством культуры, и именно в способности двоякого рода: способности давать или действовать на других как на свободных существ и восприимчивости, или способности брать или извлекать наибольшую выгоду из воздействия других на нас. Об обеих мы бу­дем говорить в свое время особо. В особенности надо стремиться сохранить для себя последнюю также и при наличии высокой степени первой способности. В про­тивном случае человек останавливается и благодаря этому идет назад. Редко кто-нибудь бывает таким совер­шенным, что он не мог бы развиться благодаря всякому другому в каком-нибудь отношении, которое, быть мо­жет, кажется ему неважным или им не замечено.

Я знаю мало более возвышенных идей, м.г., чем идея этого всеобщего воздействия всего человеческого рода на самого себя, этой непрекращающейся жизни и стремления, этого усердного соревнования в давании и получении (самое благородное, что может выпасть на долю человека), этого всеобщего сцепления друг с другом бесконечного числа колес, общий двигатель ко­

торых — свобода, и прекрасной гармонии, возникаю­щей из этого. Кто бы ты ни был — так может сказать всякий — ты, имеющий только образ человека, ты все-таки член этой великой общины; через какое бы беско­нечное число членов ни передавалось воздействие, я все же в силу этого влияю на тебя, и ты в силу этого все же влияешь на меня. Никто из тех, кто только носит на челе своем печать разума, как бы груб ни был ее оттиск, не существует для меня попусту. Но я не знаю тебя и ты не знаешь меня, и как верно то, что мы имеем общее призвание быть добрыми и становиться все лучше, так же несомненно — и пусть пройдут миллионы и бил­лионы лет, что значит время! — также несомненно при­дет когда-нибудь время, когда я увлеку с собой и тебя в круг моей деятельности, когда я и тебе буду полезен и смогу принимать от тебя благодеяния, когда также и к твоему сердцу будет привязано мое чудесными узами взаимного давания и получения.

 

ЛЕКЦИЯ III РАЗЛИЧИИ СОСЛОВИЙ В ОБЩЕСТВЕ

 

Назначение человека в себе, как и назначение чело­века в обществе, выяснено. Ученый только постольку ученый, поскольку он рассматривается в обществе. По­этому мы могли бы перейти к исследованию того, како­во в особенности назначение человека в обществе. Но ученый не только член в обществе, он одновременно и член особого сословия в нем. По крайней мере, говорят о сословии ученых — насколько это правильно или не­правильно, будет видно в свое время.

Наше главное исследование, исследование о назна­чении ученого, предполагает поэтому, кроме двух уже законченных, еще третье исследование очень важного вопроса: откуда происходит различие сословий у лю­дей, или же отчего возникло неравенство среди людей?

Уже без предварительного исследования в самом слове сословие (Stand) слышится, что оно обозначает нечто, не случайно без нашего содействия возникшее, а нечто установленное и устроенное посредством сво­бодного выбора, согласно понятию цели. За неравен­ство, возникшее случайно, без нашего содействия, фи­зическое неравенство, пусть отвечает природа; нера­венство сословий кажется моральным неравенством; по поводу его возникает поэтому совершенно естест­венно вопрос: по какому праву существуют различные сословия?

Очень часто пытались ответить на этот вопрос; ис­ходили из основоположений опыта, рапсодически пе­речисляли в том порядке, в каком они попадались под руки, некоторые цели, которых можно достигнуть бла­годаря такому различию, некоторые выгоды, которые

могут быть извлечены благодаря этому, но таким обра­зом скорее отвечали на всякий другой вопрос, чем на заданный. Выгода известного установления для того или для другого не доказывает его закономерности (Rechtmasigkeit), и задан был совершенно не истори­ческий, а моральный вопрос о том, какую же цель пре­следовали этим установлением, — было ли допустимо вводить такое установление, какова бы ни была его цель. На вопрос должен был быть дан ответ на основании чистых и именно практических принципов разума, и, насколько мне известно, даже не было сделано попыт­ки дать такой ответ. Я должен предпослать ему несколь­ко общих положений из наукоучения.

Все законы разума обоснованы в сущности нашего духа (Geistes), но они доходят до эмпирического созна­ния только благодаря опыту, к которому они применя­ются, и чем чаще наступает случай их применения, тем теснее они сплетаются с этим сознанием. Так обстоит дело со всеми законами разума; так обстоит дело в част­ности с практическими, которые имеют в виду не одно голое суждение как теоретическое, ной действенность (Wirksamkeit) вне нас и заявляют о себе сознанию в об­разе стремлений (Triebe). Основа всех наших стремле­ний лежит в нашей сущности, но и не больше как осно­ва. Каждое стремление должно быть пробуждено опытом, если оно должно дойти до сознания, и должно быть развито при помощи частного опыта подобного рода, если оно должно статънаклонностъю (Neigung) и его удовлетворение — потребностью (Bedurfnis). Но опыт не зависит от нас самих, следовательно, от нас не зависит также пробуждение и развитие наших стрем­лений вообще.

Независимое не-я как основание опыта, или при­рода, многообразно; ни одна часть ее не равна вполне другой, это положение утвердилось и в кантовской фи­лософии и может быть именно в ней точно доказано. Отсюда следует, что она действует на человеческий дух очень различно и нигде одинаковым образом не развивает его способностей и задатков. Благодаря это­му различному образу действий природы определяют­ся индивидуумыи то, что называют их частной, эмпи­рической, индивидуальной природой, и в этом смысле мы можем сказать: ни один индивидуум не равен впол­не другому в отношении его пробудившихся и развив­шихся способностей. Отсюда возникает физическое неравенство, которому мы не только ровно ничем не способствовали, но и уничтожить которое при помо­щи нашей свободы мы не могли; ведь прежде чем мы сможем противостоять при помощи свободы влиянию природы на нас, мы должны были бы дойти до созна­ния и до применения этой свободы, мы же не можем иначе достигнуть этого, как при помощи того пробуж­дения и развития наших стремлений, которое от нас самих не зависит.

Но высший закон человечества и всех разумных су­ществ, закон полного согласия с самим собой, закон абсолютного тождества, поскольку он путем примене­ния к природе становится положительным и матери­альным, требует, чтобы в индивидууме все задатки (Anlagen) были развиты однообразно, все способно­сти проявлялись бы с возможно большим совершенст­вом — требование, предмет которого не может быть реа­лизован одним только законом, потому что, согласно сказанному, исполнение его зависит не от одного толь­ко закона, не от нашей тем самым конечно определяе­мой воли, но от свободного действия природы.

Если отнести этот закон к обществу, если предполо­жить, что существует много разумных существ, то в тре­бовании, чтобы вкаждомбыли однообразно развиты все его задатки, должно заключаться требование, что­бы все различные разумные существа были бы также однообразно развиты и в отношении друг друга. Если задатки всех в себе равны, как это есть на самом деле, потому что они основываются на одном чистом разу­ме, — они должны быть развиты у всех одинаковым об­разом, что является содержанием указанного требова­

ния; таким образом результат одинакового развития одинаковых задатков должен быть всюду равен себе; и здесь мы приходим другим путем к установленной в про­шлой лекции последней цели всякого общества: пол­ному равенству всех его членов.

Голый закон, как было иным путем показано в про­шлой лекции, так же не может реализовать предмета это­го требования, как и предмета вышеприведенного, на ко­тором он основывается. Но свобода воли должна и может стремиться все более приблизиться к этой цели.

И здесь проявляется действенность общественно­го стремления, направленного к одинаковой цели, ко­торое становится средством для требуемого прибли­жения к бесконечности. Общественное стремление, или стремление быть во взаимодействии со свобод­ными разумными существами как таковыми, включа­ет в себя два следующих стремления: стремление к пе­редаче знаний (Mitteilungstrieb), т. е. стремление развить кого-нибудь в той области, в какой мы особен­но развиты, стремление, насколько возможно, урав­нять всякого другого с нами самими, с лучшей само­стью (Selbst) в нас, изатем стремление к восприятию (Trieb zu empfangen), т. е. стремление приобрести от каждого культуру в той области, в какой он особенно развит, а мы особенно не развиты. Таким образом, по­средством разума и свободы исправляется ошибка, сде­ланная природой; одностороннее развитие, данное природой индивидууму, становится собственностью всего рода, и весь род дает за это индивидууму то, чем он обладает; он дает ему, если мы предполагаем, что при определенных естественных условиях имеются все возможные индивидуумы, все при этих условиях возможное развитие. Природа развила каждого только односторонне, но тем не менее она все-таки развила его во всех точках, в которых она соприкасалась с ра­зумным существом. Разум объединяет эти точки, про­тивопоставляет природе твердо сплоченную и непре­рывную сторону и принуждает ее развить по крайней мере род во всех его отдельных задатках, потому что она сама не захотела без этого развить индивидуум. Уже сам разум позаботился о равномерном распреде­лении достигнутого развития между отдельными чле­нами общества посредством указанных стремлений, и он будет об этом заботиться и дальше, так как сюда не доходит область природы.

Он позаботится о том, чтобы каждый индивидуум получил посредственно из рук общества все полное развитие, которое он не мог извяечънепосредственно из природы. Общество соберет выгоды всех отдельных лиц как общее благо для свободного пользования и размножит их по числу индивидуумов; оно сообща возьмет на себя недостатки отдельных лиц и благода­ря этому сведет их к бесконечно малой сумме. Или, выражая это в другой формуле, более удобной для при­менения к некоторым предметам: цель всякого обра­зования способностей заключается в том, чтобы под­чинить природу в том смысле, как я сейчас определил это выражение, разуму, согласовать опыт постольку, по­скольку он не зависит от законов нашей способности представлений (Vorstellungsvermogen), с нашими не­обходимыми практическими понятиями о нем. Следо­вательно, разум находится с природой в постоянно про­должающейся борьбе; эта война никогда не может окончиться, если мы не станем богами, но влияние при­роды должно и может стать слабее, господство разума все могущественнее; последний должен одерживать над природой одну победу за другой. Пусть индивидуум в отдельных своих точках соприкосновения удачно справляется с природой, напротив, в остальных он не­преодолимо, быть может, порабощается ей. Сейчас об­щество объединилось, и все действуют заодно; чего не мог одинокий, того добьются объединенными силами все. Хотя каждый борется в отдельности, но ослабле­ние природы благодаря всеобщей (gemeinschaftlichen) борьбе и победа, которая выпадает каждому в отдель­ности на его долю, идут на пользу всем.

Таким образом связь, объединяющая всех в одно тело, как раз благодаря физическому неравенству швдивидуу-мов приобретает новую крепость: устремление потреб­ности и еще более приятное устремление удовлетво­рить потребности сплачивает их теснее друг с другом, и природа усилила мощь разума, желая ее ослабить.

До сих пор все идет своим естественным порядком: у нас весьма различные характеры, многообразные по роду и степени их развития, но у нас нет еще раз­личных сословий, потому что мы еще не можем ука­зать особого определения (Bestimmung) посредством свободы, никакого произвольного выбора особого ро­да развития. Я сказал: мы не могли указать особого оп­ределения посредством свободы, и пусть это не пой­мут неправильно или половинчато. Общественное стремление вообще относится во всяком случае к сво­боде; оно только побуждает (treibt), но оно не принуж­дает. Ему можно противиться и его подавлять. Можно из человеконенавистнического эгоизма совершенно обособиться, отказаться принимать что-нибудь от об­щества, чтобы не быть обязанным давать ему что-ни­будь; можно из грубой животности забыть о его свобо­де и рассматривать ее как нечто подчиненное нашему голому произволу (Willkur), так как себя рассматрива­ют не иначе, как подчиненным власти произвола при­роды. Но речь здесь не об этом. Предположим, что люди вообще подчиняются общественному стремлению, то­гда под его руководством необходимо передать то хо­рошее, что имеешь, тому, кто в нем нуждается, и при­нять то, в чем мы нуждаемся, от того, кто это имеет; и для этого не нужно никакого особого определения или модификации общественного стремления посредст­вом нового акта свободы; и только это я и хотел сказать.

Характерное различие заключается в следующем: приусловиях, которые развиты много выше, я как инди­видуум природе предоставляю себя для односторонне­го развития какого-нибудь особенного задатка во мне, потому что я вынужден (muss); у меня нет при этом вы­бора, ноя непроизвольно повинуюсь ее руководству; я беру все, что она мне дает, но я не могу взять того, чего она не хочет дать; я не упускаю ни одного повода, для того чтобы получить такое многостороннее развитие, на какое я только способен, я не создаю только повода, потому что этого я не моту.Наоборот, когда я избираю сословие, если только сословие должно представлять со­бой нечто свободно и произвольно избранное, как это и следует по значению слова, — когда я избираю сосло­вие, то я должен, разумеется, чтобы только иметь воз­можность выбирать, предварителыюподчинтъся при­роде, так как во мне должны быть уже пробуждены различные стремления и различные склонности во мне должны быть доведены до сознания; но в самом выборе я решаю с этого момента не обращать внимания на не­которые побуждения, которые мне хотела бы дать при­рода, чтобы все мои силы и все преимущества, данные природой, применить исключительно для развития единственного или многих определенных навыков (Fertigkeit), и мое сословие определяется особым навы­ком, развитию которого я себя посвящаю путем свобод­ного выбора.

Возникает вопрос, должен ли я (soil) выбрать опре­деленное сословие или, если я не должен, смею ли я посвятить себя исключительно одному определенно­му сословию, т. е. одностороннему развитию. Если я дол­жен, если есть безусловная обязанность выбрать опре­деленное сословие, то из высшего закона разума может быть выведено стремление, направленное к выбору со­словия, подобно тому как такое стремление можно бы­ло вывести в отношении общества вообще; если я толь­ко смею, то из этого закона нельзя вывести подобного стремления, а лишь разрешение, и для определения во­ли, для действительного выбора только позволенного законом должны быть указаны эмпирические данные, которыми определяется не закон, но только правило благоразумия (Klugheit). Как с этим обстоит дело, выяс­нится из исследования.

Закон говорит развивай, насколько только ты можешь, все свои задатки полно и однообразно, но он совершен­но ничего не указывает на то, должен ли я упражняться непосредственно в природе или посредственно, благо­даря общению с другими. В этом отношении, следова­тельно, выбор предоставлен поэтому моему собствен­ному благоразумию. Закон говорит: подчини природу твоим целям, но он не говорит, что если я нашел бы ее для некоторых из моих целей достаточно подготовлен­ной другими, я все же должен развивать ее дальше для всех возможных целей человечества. Следовательно, за­кон не запрещает выбирать особое сословие, но он это­го и не предписывает, именно потому, что последнего не запрещает. Я нахожусь в области свободного произ­вола^ смею выбрать сословие, и при решении мне при­ходится искать совершенно другие основания, непо­средственно выводимые из закона для определения не того, должен ли я избрать то или иное определенное сословие, — об этом мы будем говорить в другой раз, — но того, должен ли я вообще избрать сословие или нет.

При теперешних условиях человек рождается в об­ществе, он больше не находит природу дикой, но уже приготовленной разносторонним образом для его воз­можных целей. Он находит массу людей, занятых в раз­личных отраслях, всесторонне ее обрабатывающих для пользования разумных существ. Он находит многое го­товым из того, что он, кроме того, должен был бы сде­лать сам. Он мог бы, пожалуй, иметь очень приятное существование вообще, не применяя сам своих сил не­посредственно к природе, он мог бы, пользуясь только тем, что общество уже сделало и что оно делает в осо­бенности для его собственного развития, вероятно, дос­тигнуть известного совершенства. Но этого он не сме­ет.- он должен отдать свой долг обществу, по крайней мере, стремиться к этому, он должен занять свое место,