О НАЗНАЧЕНИИ УЧЕНОГО

 

Сегодня я должен говорить о назначении ученого. Относительно этого предмета я нахожусь в особом по­ложении. Вы, м.г., или по крайней мере большинство из вас, избрали науку целью вашей жизни, и я также; вы все, так предполагается, напрягаете все свои силы, что­бы с честью быть причисленными к ученому сословию, и я делал и делаю то же самое. Я должен как ученый го­ворить с начинающими учеными о призвании учено­го. Я должен основательно исследовать предмет, исчер­пать его по мере сил моих, я должен ни в чем не погрешить при изложении истины. И если я найду для этого сословия назначение очень почтенное, очень воз­вышенное, особенно выдающееся среди прочих, то смогу ли я его установить, не греша против скромно­сти, не унижая других сословий, не производя впечат­ления ослепленного самомнением? Но я говорю как философ, которому надлежит строго определять каж­дое понятие. Я не смею погрешить против познанной истины. Она всегда истина, и скромность ей также под­чинена и является ложной скромностью, если ее нару­шает. Сначала исследуем наш предмет хладнокровно, как будто он не имеет к нам никакого отношения, ис­следуем его как понятие из совершенно чуждого нам мира. Уточним тем более наши доказательства. Не за­будем того, что я имею в виду в свое время изложить с не меньшим старанием, что каждое сословие необхо­димо, что каждое заслуживает нашего уважения, что не сословие, а достойная поддержка его оказывает честь индивидууму и что каждый тем почтеннее, чем ближе он в ряду других к совершенному исполнению своего

назначения, что именно поэтому ученый имеет осно­вание быть самым скромным, так как ему поставлена цель, которая всегда останется для него далекой, так как он должен достигнуть очень возвышенного идеала, к которому он обыкновенно близко не подходит.

«В человеке имеются различные стремления и задат­ки, и назначение каждого в отдельности — развить свои задатки по мере возможности. Между прочим в нем есть стремление к обществу; последнее дает ему особое раз­витие, развитие для общества и необыкновенную лег­кость развития вообще. В этом смысле человеку ничего не предписано — должен ли он все свои задатки, все до одного, развивать непосредственно в природе или по­средственно через общество. Первое трудно и не спо­собствует прогрессу общества, поэтому каждый инди­видуум по праву избирает себе в обществе определенную отрасль всеобщего развития, предоставляет остальные другим членам общества и ожидает, что они дадут ему возможность воспользоваться преимуществами их раз­вития, подобно тому как он дает им возможность вос­пользоваться своим, и это есть начало и правовое осно­вание различия сословий в обществе».

Вот выводы пока прочитанных мной лекций. В осно­ве вполне возможного деления на различные сословия согласно чистым понятиям разума должно было бы ле­жать исчерпывающее перечисление всех природных за­датков и потребностей человека (не только его искусст­венно придуманных потребностей). Для культуры всякой склонности, или, что то же самое, для удовлетворения всякой естественной потребности, основанной на из­начально заложенном в человеке стремлении, может быть предназначено особое сословие. Это исследование мы откладываем на известное время, чтобы сейчас взять­ся за другое, нас более занимающее.

Если бы возник вопрос о совершенстве или несовер­шенстве общества, устроенного по указанным принци­пам, — а всякое общество устраивается благодаря есте­ственным стремлениям человека, без всякого руково­детва и совершенно само собой именно так, как явству­ет из нашего исследования о возникновении общест­ва, — если бы, говорю я, возник этот вопрос, то ответ на него предполагал бы исследование следующего вопро­са: обеспечены ли в данном обществе развитие и удов­летворение бселгпотребностей и именно однообразное развитие и удовлетворение? Если бы это было обеспе­чено, то общество как общество было бы совершенным; это не значит, что оно достигло своей цели, — что со­гласно нашим вышеприведенным соображениям не­возможно, но оно было бы так устроено, что оно долж­но было бы непременно все более приближатьсяксво- ей цели. Если бы это не было обеспечено, то оно, правда, могло бы продвинуться по пути культуры благодаря сча­стливой случайности, но на это нельзя было бы нико­гда твердо рассчитывать, оно могло бы точно также бла­годаря несчастной случайности вернуться обратно.

Забота об однообразном развитии всех задатков че­ловека предполагает прежде всего знание всех его за­датков, науку о всех его стремлениях и потребностях, законченное определение всего его существа. Но это полное знание всего человека само основывается на за­датке, который должен быть развит, так как во всяком случае в человеке есть стремлени&змдтьи в особенно­сти знать то, что ему необходимо знать. Развитие этого задатка требует всего времени и всех сил человека; ес­ли есть какая-нибудь общая потребность, которая на­стоятельно требует, чтобы особое сословие посвятило себя ее удовлетворению, то именно эта потребность.

Но о дно знание (Kenntms) задатков и потребностей человека без науки об ихразвитиинудовлетворении не только было бы в высшей степени наводящим пе­чаль и тоску, но и одновременно пустым и бесполез­ным знанием. Тот поступает в отношении меня очень недружелюбно, кто указывает мне на мой недостаток, не указывая мне одновременно средств, как исправить мой недостаток, кто возбуждает во мне чувство моих потребностей, не поставив меня в такое положение,

чтобы я мог их удовлетворить. Лучше бы он оставил ме­ня в моем неведении, свойственном животному! Коро­че говоря, это знание было бы не тем знанием, которо­го требовало общество, ради которого оно должно было бы иметь особое сословие, которое обладало бы зна­ниями, ибо оно не имело в виду совершенствование рода и при помощи этого совершенствования — объе­динение, как от него требуется. С этим знанием потреб­ностей, следовательно, должно быть связано одновре­менно знание средств, при помощи которыхонимогли бы быть удовлетворены, и это знание становится по праву уделом того же сословия, потому что одно не мо­жет быть полным без другого, еще менее может стать деятельным и живым. Знание первого рода основано на чистых положениях разума и есть философское, зна­ние второго рода основано отчасти на опыте и постоль­ку является философско-историческим (не только ис­торическим, ибо я должен отнести цели, которые могут быть познаны только философски, к предметам, дан­ным в опыте, чтобы иметь возможность рассматривать последние как средство для достижения первых). Это знание должно стать полезным обществу, и следова­тельно, дело не только в том, чтобы вообще знать, ка­кие задатки человек в себе имеет и при помощи каких средств вообще их можно развить; подобное знание все еще оставалось бы совершенно бесплодным. Оно долж­но сделать еще один шаг дальше, чтобы действительно принести желаемую пользу. Нужно знать, на какой оп­ределенной ступени культуры в определенное время на­ходится то общество, членом которого мы являемся, на какую определенную высоту оно отсюда может под­няться и какими средствами оно для этого должно вос­пользоваться. Теперь можно во всяком случае устано­вить путь человеческого рода при помощи основ разума, предположив опыт вообще, до всякого определенного опыта; можно приблизительно наметить отдельные ступени, через которые он должен шагнуть, чтобы дос­тигнуть определенной степени развития, но никак нель­зя, опираясь на одни основы разума (Vernunftgrunde), указать ступень, на которой он действительно находит­ся в определенное время. Об этом надо спросить опыт; надо исследовать события предшествующих времен, но философски подготовленным оком; нужно направить глаза на то, что делается вокруг себя, и наблюдать сво­их современников. Эта последняя часть необходимого обществу знания является, следовательно, только ис­торической.

Три указанных рода познания, мыслимые вместе,— без объединения они приносят мало пользы, — состав­ляют то, что называют ученостью, ил и по крайней мере следовало бы исключительно называть; и тот, кто по­свящает свою жизнь приобретению этих знаний, назы­вается ученым.

Именно, не каждый в от; 11 л ьности должен охватывать весь объем человеческого знания в плане этих трех ро­дов познания — это было бы большей частью невозмож­но, и именно, потому что это невозможно, стремление к этому было бы неплодотворным и поглотило бы жизнь члена, который мог бы быть полезным обществу, без вся­кой пользы для последнего. Отдельные лица могут отме­жевывать для себя отдельные части вышеуказанной об­ласти, но каждый должен был бы обрабатывать свою часть в этих трех направлениях: философски, философ-ско-исторически и только исторически. Этим я наме­чаю только предварительно то, что я в другое время ра­зовью дальше, чтобы пока по крайней мере моим свидетельствованием заверить, что основательное изу­чение философии ни в коем случае не делает излиш­ним приобретение эмпирических знаний, если они только основательны, но что оно скорее убедительней­шим образом доказывает необходимость последних. Цель всех этих знаний указана выше: при помощи их стремиться к тому, чтобы все задатки человечества раз­вивались однообразно, но всегда прогрессивно, и отсю­да вытекает действительное назначение ученого сосло­вия: это высшее наблюдение над действительным

развитием человеческого рода в общем и постоянное содействие этому развитию. Я напрягаю все силы, м.г., чтобы пока еще не дать моему чувству увлечься той воз­вышенной идеей, которая сейчас установлена; путь хо­лодного исследования еще не закончен. Но мимоходом я должен все-таки указать на то, что, собственно, сдела­ли бы те, которые стремились бы задержать свободное развитие наук Я говорю: сделали бы, ибо, какя могу знать, имеются ли подобные люди или нет? От развития наук зависит непосредственно все развитие рода человече­ского. Кто задерживает первое, тот задерживает послед­нее. И тот, кто это задерживает, какую характерную чер­ту выявляет он перед своей эпохой и перед грядущими поколениями? Громче, чем тысячью голосов, — дейст­виями взывает он к современникам и потомкам, оглу­шая их: люди вокруг меня не должны становиться муд­рее и лучше, по крайней мере пока я жив, потому что в их насильственном развитии я, несмотря на все сопро­тивление, был бы хотя чем-нибудь захвачен, и это мне ненавистно, я не хочу стать просвещеннее, я не хочу стать благороднее: мрак и ложь — моя стихия, и я поло­жу свои последние силы, чтобы не дать себя вытянуть из нее. Человечество может обойтись без всего. У него все можно отнять, не затронув его истинного достоин­ства, кроме возможности совершенствования. Хладно­кровно и хитрее, чем то враждебное людям существо, которое описывает нам Библия, эти враги человека об­думали, рассчитали и отыскали в священнейших глу­бинах, где они должны были бы напасть на человечест­во, чтобы уничтожить его в зародыше, и они это нашли. Против своей воли человечество отворачивается от сво­его образа. — Возвратимся к нашему исследованию.

Наука сама есть отрасль человеческого развития, ка­ждая ее отрасль должна быть разработана дальше, если все задатки человечества должны получить дальнейшее развитие; поэтому каждому ученому, точно так же, как каждому человеку, избравшему определенное сословие, свойственно стремление разрабатывать науку дальше и в особенности избранную им часть науки; это свой­ственно ему, как и каждому человеку в его специально­сти, но ему это свойственно гораздо больше. Он дол­жен наблюдать за успехами других сословий и им содействовать, а сам он не хотел бы преуспевать? От его успеха зависят успехи в других областях человеческо­го развития; он должен всегда быть впереди их, чтобы им проложить путь, исследовать его и повести их по этому пути — и он хотел отставать? С этого момента он перестал бы быть тем, чем он должен был бы быть; и так как он ничем другим не является, то он стал бы ничем. Я не говорю, что каждый ученый должен действительно разрабатывать свою науку дальше; ну, а если он этого не может? Я ведь говорю, что он должен стремиться ее разрабатывать, что он не должен отдыхать, не должен считать, что он исполнил свою обязанность, до тех пор пока не разработал ее дальше. Пока он живет, он мог бы еще двинуть ее дальше; застигнет его смерть, прежде чем он достигнет своей цели, — ну, тогда он в этом ми­ре явлений освобождается от своих обязанностей, и его серьезное желание засчитывается как исполнение. Ес­ли следующее правило имеет значение для всех людей, то оно имеет в особенности значение для ученого: пусть ученый забудет, что он сделал, как только это сделано, и пусть думает постоянно о том, что он еще должен сде­лать. Тот далеко не ушел, для кого не расширяется поле его деятельности с каждым сделанным им шагом.

Ученый по преимуществу предназначен для обще­ства: он, поскольку он ученый, больше, чем представи­тель какого-либо другого сословия, существует только благодаря обществу и для общества; следовательно, на нем главным образом лежит обязанность по преиму­ществу и в полной мере развить в себе общественные таланты, восприимчивость (Empfanglichkeit) и способ­ность передачи (Mitteilungsfertigkeit). Восприимчи­вость уже должна была бы быть в нем особенно разви­та, если он приобрел должным образом необходимые эмпирические познания. Он должен быть знаком в сво­

ей науке с тем, что уже было до него: этому он может научиться не иначе, как посредством обучения, — без­различно, устного или книжного, но не может развить посредством размышления из одних основ разума. По­стоянно же изучая новое, он должен сохранить эту вос­приимчивость и стремиться оградить себя от часто встречающейся, иногда и у превосходных самостоя­тельных мыслителей, полной замкнутости в отноше­нии чужих мнений и способа изложения, ибо никто не бывает так образован, чтобы он не мог всегда научить­ся еще новому и порой не был бы принужден изучать еще что-нибудь весьма необходимое, и редко бывает кто-нибудь так несведущ, чтобы он не мог сообщить чего-нибудь даже самому ученейшему, чего тот не зна­ет. Способность сообщения необходима ученому все­гда, так как он владеет своим знанием не для самого се­бя, а для общества. С юности он должен развивать ее и должен всегда поддерживать ее активное проявление. Какими средствами,это мы исследуем в свое время.

Свое знание, приобретенное для общества, должен он теперь применить действительно для пользы обще­ства; он должен привить людям чувство их истинных потребностей и познакомить их со средствами их удов­летворения. Но это, однако, не значит, что он должен пускаться с ними в глубокие исследования, к которым ему пришлось бы прибегнуть самому, чтобы найти что-нибудь очевидное и верное. В таком случае он имел бы в виду сделать людей такими же великими учеными, ка­ким он является, быть может, сам. А это невозможно и нецелесообразно. Надо работать и в других областях, и для этого существуют другие сословия; и если бы по­следние должны были посвятить свое время ученым ис­следованиям, то ученым также пришлось бы скоро пе­рестать быть учеными. Каким образом может и должен он распространять свои познания? Общество не могло бы существовать без доверия к честности и способно­сти других; и это доверие, следовательно, глубоко запе­чатлелось в нашем сердце; и благодаря особому счаст­ливому устройству природы мы никогда не имеем этой уверенности в большей степени, чем тогда, когда мы больше всего нуждаемся в честности и способности другого. Он может рассчитывать на это доверие к своей честности и способности, когда он его приобрел долж­ным образом. Далее, во всех людях есть чувство правды, одного которого, разумеется, недостаточно, это чувст­во должно быть развито, испытано, очищено, — и это Именно и есть задача ученого. Для неученого этого бы­ло бы недостаточно, чтобы указать ему все истины, ко­торые ему были бы необходимы, но если оно, впро­чем, — и это происходит часто как раз благодаря людям, причисляющим себя к ученым, — если оно, впрочем, не было искусственно подделано, — его будет достаточ­но, чтобы он признал истину за истину даже без глубо­ких оснований, если другой на нее ему укажет. На это чувство истины ученый также может рассчитывать. Сле­довательно, ученый, поскольку мы до сих пор развили понятие о нем, по своему назначениюучигаель челове­ческого рода.

Но он обязан познакомить людей не только в общем с их потребностями и средствами для удовлетворения последних, — он должен в особенности указывать им во всякое время и на всяком месте потребности, появившие­ся именно сейчас, при этих определенных условиях, и определенные средства для достижения сейчас постав­ленных целей. Он видит не только настоящее, он видит также и будущее; он видит не только теперешнюю точку зрения, он видит также, куда человеческий род теперь должен двинуться, если он хочет остаться на пути к сво­ей последней цели и не отклоняться от него и не идти по нему назад. Он не может требовать, чтобы род чело­веческий сразу очутился у той цели, которая только привлечет его взор, и не может перепрыгнуть через свой путь, а ученый должен только позаботиться о том, что­бы он не стоял на месте и не шел назад. В этом смысле ученый — воспитатель человечества. Я особенно от­мечаю при этом, что ученый в этом деле, как и во всех

своих делах, находится под властью нравственного за­кона, предуказанного согласия с самим собой... Он влия­ет на общество — последнее основано на понятии сво­боды, оно и каждый член его свободны, и он не может иначе действовать на него, как при помощи моральных средств. Ученый не будет введен в искушение заставлять людей принудителънымимерами, применением физи­ческой силы принять его убеждения — против этой глу­пости не следовало бы в наш век тратить ни одного сло­ва; но он не должен и вводить их в заблуждение. Не говоря уже о том, что тем самым он совершает просту­пок в отношении самого себя и что обязанности челове­ка во всяком случае должны были бы быть выше, чем обя­занности ученого, он тем самым совершит проступок и в отношении общества. Каждый индивидуум в послед­нем должен действовать по свободному выбору и соглас­но убеждению, признанному им самим достаточным, он должен при каждом своем поступке иметь возмож­ность рассматривать и себя как цель и должен рассмат­риваться как таковая каждым членом общества. Кого об­манывают, с тем обращаются как с голым средством.

Последняя цель каждого отдельного человека, точ­но также как и целого общества, следовательно, и всей работы ученого в отношении общества есть нравствен­ное облагораживание всего человека. Обязанность уче­ного — устанавливать всегда эту последнюю цель и иметь ее перед глазами во всем, что он делает в общест­ве. Но никто не может успешно работать над нравст­венным облагораживанием общества, не будучи сам добрым человеком. Мы учим не только словами, мы учим также гораздо убедительнее нашим примером, и вся­кий живущий в обществе обязан ему хорошим приме­ром, потому что сила примера возникает благодаря на­шей жизни в обществе. Во сколько раз больше обязан это делать ученый, который во всех проявлениях куль­туры должен быть впереди других сословий? Если он отстает в главном и высшем, в том, что имеет целью всю культуру, то каким образом он может быть приме-

м, которым он все же должен быть, и как он может олагать, что другие последуют его учению, которому он сам на глазах у всех противоречит каждым поступ­ком своей жизни? (Слова, с которыми основатель хри­стианской религии обратился к своим ученикам, отно­сятся собственно полностью к ученому: вы соль земли, если соль теряет свою силу, чем тогда солить? Если из­бранные среди людей испорчены, где следует искать еще нравственной доброты?) Следовательно, ученый, рассматриваемый в последнем отношении, должен быть нравственно лучшим человеком своего века, он должен представлять собой высшую ступень возмож­ного в данную эпоху нравственного развития. Это на­ше общее назначение, м.г., это наша общая судьба. Сча­стлив удел того, кто предназначен в силу своего особого призвания делать то, что надо было быуже делать ра­ди своего общественного призвания в качестве челове­ка, — тратить свое время и свои силы не на что другое, как только на то, для чего иначе надо было бы урывать время и силы с разумной бережливостью, и иметь в ка­честве работы, дела, единственного повседневного тру­да своей жизни то, что для других было бы приятным отдыхом от работы. Это укрепляющая и возвышающая душу мысль, которую может иметь каждый из вас, дос­тойный своего назначения: и мне в моей доле доверена культура моего века и следующих эпох, и из моих работ родится путь грядущих поколений, мировая история на­ций, которые должны еще появиться. Я призван для то­го, чтобы свидетельствовать об истине, моя жизнь и моя судьба не имеют значения; влияние моей жизни беско­нечно велико. Я — жрец истины, я служу ей, я обязался сделать для нее все — и дерзать, и страдать. Если бы я ради нее подвергался преследованию и был ненавидим, если бы я умер у нее на службе, что особенное я совер­шил бы тогда, что сделал бы я сверх того, что я просто должен был бы сделать?

Я знаю, м.г., как много я сейчас сказал, я также хоро­шо знаю, что оскопленное и лишенное нервов время

не переносит этого чувства и этого его выражения, что оно робким голосом, обнаруживающим скрытый стыд, называет бредом все, до чего оно само подняться не в состоянии, что оно со страхом отводит глаза от карти­ны, в которой оно ничего не видит, кроме своей бесчув­ственности и своего позора, что все сильное и возвы­шающее производит на него такое же действие, как всякое прикосновение на совершенно разбитого пара­личом; я все это знаю, но я знаю также, где я говорю. Я говорю перед молодыми людьми, которые уже благода­ря своим годам ограждены от этой полной бесчувст­венности, и я хотел бы одновременно мужественным учением о нравственности вложить в их душу чувства, которые и на будущее время могли бы предохранить их от нее. Я совершенно откровенно признаюсь, что имен­но с этого места, куда поставило меня провидение, я хотел бы немного содействовать, если бы мог, распро­странению во всех направлениях, где говорят по-немец­ки, и далее, этого мужественного образа мыслей, силь­ного чувства возвышенного, чувства достоинства и горячего усердия при исполнении своего назначения, независимо ни от какой опасности; я хотел бы тогда, ко­гда вы покинете эти пределы и разойдетесь по всем кон­цам, быть уверенным в вас повсюду, где бы вы не жили, как в мужах, избранница которых — истина, которые преданы ей до гроба, которые примут ее, если она будет отвергнута всем миром, которые открыто возьмут ее под защиту, если на нее будут клеветать и ее будут поро­чить, которые ради нее с радостью будут переносить хитро скрытую злобу сильных, пошлую улыбку суемуд­рия и сострадательное подергивание плечами малоду­шия. С этим намерением я сказал то, что я сказал, и с этой конечной целью я буду говорить все, что я скажу.

 

ЛЕКЦИЯ V