НЕСКОЛЬКО ЛЕКЦИЙ О НАЗНАЧЕНИИ УЧЕНОГО

 

 

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

 

Эти лекции были прочитаны в минувшем летнем по­лугодии значительному числу нашей учащейся моло­дежи. Они являются вступлением к целому, которое ав­тор имеет в виду закончить и в свое время предложить публике. Внешний повод, который ничего не дает ни для правильной оценки, ни для правильного понима­ния этих страниц, побудил его напечатать отдельно эти первые пять лекций — и именно так, как он их читал, не изменив в них ни одного слова. Пусть это послужит для него оправданием некоторой небрежности в выраже­ниях. При наличии других работ он не мог сразу же при­дать этим статьям той законченной формы, которая бы­ла бы ему желательна. Устному изложению помогает выразительность. Переделка для опубликования проти­воречила побочной их цели.

В этих лекциях встречается много суждений, кото­рые понравятся не всем читателям. Но это не дает осно­ваний упрекать автора, так как в своих исследованиях он не считался с тем, понравится ли что-нибудь ил и не понравится, но истинно ли оно, и он сказал как умел то, что по своему крайнему разумению считал истинным.

Но кроме того рода читателей, у которых имеются ос­нования относиться к сказанному отрицательно, могли бы быть еще другие, которые объявят это по меньшей ме­ре ненужным, так как оно не может быть осуществлено и так как ему ничто не соответствует в действительном ми­ре, каков он есть на самом деле. Следует даже опасаться, что так будет судить большая часть в общем честных, по­рядочных и трезвых людей. Ведь несмотря на то, что во все эпохи число тех, которые были способны подняться до идей, всегда было мало, все же по причинам, о которых я могу свободно умолчать здесь, это число никогда не бы­до меньшим, чем именно теперь. В то время как в том кру­гу, который очерчен вокруг нас обычным опытом, дума­ют гораздо общее и судят правильнее, чем, может быть, когда-либо, большинство бывает сбито с толку и ослеп­лено, как только оно должно выйти хотя бы на одну пядь за его пределы. Если у них невозможно снова раздуть раз погашенную искру высшего гения, следует разрешить им спокойно оставаться в том кругу и сохранить полностью свою ценность в нем и для него, поскольку они в нем по­лезны и незаменимы. Но если на этом основании они хотят снизить до своего уровня все, до чего они не могут подняться, если они, например, требуют, чтобы всякое пе­чатное слово могло быть использовано также, как пова­ренная книга или учебник арифметики или служебный регламент, и порочат все, что не может бытьиспользовано таким образом, то они сами в большой степени неправы.

Мы, остальные, пожалуй, знаем так же хорошо, как они, а может быть и лучше, что идеалы неосуществимы в действительном мире. Мы только утверждаем, что на основании этих идеалов действительность должна быть оценена и модифицирована теми, кто чувствует в себе силу для этого. Если же они и в этом не могли бы убе­диться, то они, будучи тем, что они есть, теряют при этом очень мало, а человечество при этом не теряет ничего.

Благодаря этому становится единственно ясно, что только на них нельзя рассчитывать в плане облагора­живания человечества. Последнее, без сомнения, будет продолжать свой путь, теми же пусть распоряжается снисходительная природа и посылает им во благовре­мении дождь и солнце, полезную пищу и невозмути­мое движение соков и к тому же умные мысли.

Йена во время Михайловской ярмарки'.

 

 

' Михайлов день — 29 сентября. Традиционно в Германии к этому дню приурочивали большие ярмарки, где шла ожив­ленная книготорговля. Издатели старались выпускать новые книги до Михайлова дня. / 794 г.

 

ЛЕКЦИЯ I

О НАЗНАЧЕНИИ ЧЕЛОВЕКА В СЕБЕ (AN SICH)

 

Цель лекций, которые я начинаю сегодня, вам отчас­ти известна. Я хотел бы ответить или скорее побудить вас, м.г., дать себе ответ на следующие вопросы: каково назначение ученого, каково его отношение как ко все­му человечеству, так и к отдельным его сословиям (Stande), при помощи каких средств он может вернее всего достигнуть своего возвышенного назначения.

Ученый есть только постольку ученый, поскольку он противопоставлен другим людям, которые этим не яв­ляются; его понятие возникает посредством сравнения, установления отношения к обществу, под которым по­нимается не только государство, но и вообще всякая аг­регация разумных людей, живущих в пространстве ря­дом друг с другом и благодаря этому вступающих во взаимоотношения. Назначение ученого, поскольку он им является, мыслимо поэтому только в обществе, и, следовательно, ответ на вопрос, каково назначение уче­ного, предполагает ответ на другой вопрос, именно: ка­ково назначение человека в обществе.

Ответ на этот вопрос предполагает ответ на еще бо­лее высокий вопрос, именно: каково назначение чело­века в себе, т. е. человека, поскольку он мыслится только как человек, только согласно понятию человека вооб­ще, изолированным и вне всякой связи, которая не со­держится необходимым образом в его понятии.

Сейчас я могу, конечно, сказать вам без доказатель­ства то, что многим из вас, без сомнения, уже давно до­казано, а другие чувствуют смутно, но все же не менее сильно, что вся философия, что все человеческое мыш­ление и учение, что все ваши знания, что все то, что в частности я вам когда-либо смогу сообщить, — не име­ет в виду никакой другой цели, как только ответ на по­ставленные вопросы и в особенности на последний, высший: каково назначение человека вообще и каки­ми средствами он может вернее всего его достигнуть. Вся философия, и именно основательная и исчерпы­вающая философия, предполагается во всяком случае не для обоснования возможности чувства (Gefuhl) это­го назначения, но, конечно, для отчетливого, ясного и полного его распознавания. Это назначение человека в себе есть одновременно предмет моей сегодняшней лекции. Вы видите, м.г., что то, что я имею об этом ска­зать, в этот час я не могу полностью вывести из основа­ний (Grunde) без того, чтобы мне не пришлось в этот час изложить всей философии. Но я могу это постро­ить на вашем чувстве. Одновременно вы видите, что во­прос, на который я хочу дать ответ в моих публичных лекциях, каково назначение ученого, или — что то же самое, как выяснится в свое время, — назначение выс­шего, самого истинного человека, есть последняя зада­ча для всякого философского исследования, подобно тому кжпервой его задачей является вопрос, каково на­значение человека вообще, ответ на который я предпо­лагаю обосновать в моих частных лекциях, сегодня же только кратко наметить. Я перехожу теперь к ответу на заданный вопрос.

Что представляло бы собой собственно духовное в человеке, чистое Я (Ich) просто в себе, изолированное и вне всякого отношения к чему-нибудь вне его — на этот вопрос не может быть ответа, и, точнее говоря, он содержит противоречие с самим собой. Хотя неправда, что чистоея есть продукт не-я — так я называю все, что мыслится как находящееся внея, что отличается отя и ему противополагается, — что чистоея, говорю я, про­дукт не-я (подобное положение выражало бы трансцен­дентальный материализм, который полностью проти­воречит разуму), но действительно истинно и в свое

время будет точно показано, чтоя никогда не осознает самого себя и не может осознать иначе, как в своих эм­пирических определениях, и что эти эмпирические оп­ределения непременно предполагают нечто внея. Уже тело человека, которое он называет своим телом, есть нечто вне л. Вне этого соединения он не был бы даже человеком, но чем-то для нас просто немыслимым, ес­ли возможно нечто такое, что не является даже мысли­мой вещью, еще назвать чем-то. Рассматривать челове­ка в себе и изолированно не значит, следовательно, ни здесь, ни где-либо рассматривать его просто как чистое я без всякого отношения к чему-нибудь вне его чистого я, а только мыслить его вне всякого отношения к себе подобным разумным существам.

И если он так мыслится, то каково его назначение? Что присуще ему, как человеку согласно его понятию то­го, что среди известных нам существ нечеловеку не при­суще, чем отличается он от всего того, что мы среди из­вестных нам существ (Wesen) не называем человеком?

Я должен исходить из чего-либо положительного, а так как я не могу исходить здесь из абсолютного поло­жительного положения (Satz): Я есмь, то я должен уста­новить как гипотезу положение, неуничтожимо зало­женное в чувстве человека, являющееся результатом всей философии, которое может быть строго доказано и которое я строго докажу в моих частных лекциях, — положение: поскольку очевидно, что человек имеет ра­зум, постольку он является своей собственной целью, т.е. он существует не потому, что должно существовать нечто другое, а просто потому, что он должен сущест­вовать: его открытое (blosses) бытие (Sein) есть послед­няя цель его бытия, или, что то же самое значит, без противоречия нельзя спрашивать ни о какой цели его бытия. Он есть, потому что он есть. Эта характеристи­ка абсолютного бытия, бытия ради самого себя, есть его характеристика или его назначение постольку, посколь­ку он рассматривается просто и исключительно как ра­зумное существо (Verniinftiges Wesen).

Но человеку присуще не только абсолютное бытие, бытие просто; ему присущи еще особые определения этого бытия; он не только есть, но он естътакже нечто; он не тол ько:я есмь, но он также и прибавляет: я это или то. Постольку, поскольку он есть вообще, он разумное существо; постольку, поскольку он есть что-то, что же он такое? На этот вопрос мы должны ответить.

То, что он есть, он есть прежде всего не потому, что он есть, но потому, что есть нечто вне его. Эмпириче­ское самосознание, т. е. сознание какого-нибудь назна­чения в нас, невозможно иначе, как только при предпо­ложении некоторого не-я (Nicht-Ich), как мы уже сказали выше и в свое время докажем. Это не-я должно влиять на свою страдательную (leidende) способность, кото­рую мы называем чувственностью (Sinnlichkeit). Итак, постольку, поскольку человек есть нечто, он есть чувст­венное существо. Но он, согласно сказанному выше, од­новременно разумное существо, и его разум не должен уничтожаться его чувственностью, они оба должны су­ществовать рядом друг с другом. В этом сочетании вы­шеназванное положение — человек есть, потому что он есть — превращается в следующее: человек должен быть тем, что он есть, просто потому, что он есть, т.е. все, что он есть, должно быть отнесено к его чисто­му я, к его голой яйности (Ichheit); все, что он есть, он должен быть просто потому, что он естья; а чем он не может быть, потому что он есть я, тем он вообще не должен быть. Эта до сих пор еще неясная формула сей­час разъяснится.

Чистоея может быть представлено только отрица­тельно как противоположность не-Я, характерным при­знаком которого является многообразие, следователь­но, как полная абсолютная одинаковость; оно всегда одно и то же и никогда не бывает другим. Следователь­но, указанная формула может быть выражена еще так: человек всегда должен быть согласен с самим собой; он не должен себе никогда противоречить. Именно чис­тое я никогда не может находиться в противоречии с

самим собой, так как в нем нет никакого различия, но оно всегда одно и то же; эмпирическое же, определен­ное и определяемое внешними вещами я может себе противоречить, и всякий раз, как оно себе противоре­чит — это верный признак того, что оно определено не по форме чистогоя, не посредством самого себя, но по­средством внешних вещей. И вот этого быть не должно, ибо сам человек есть цель — он должен сам определять себя и никогда не позволять определять себя посредст­вом чего-нибудь постороннего; он должен быть тем, что он есть, так как он хочет этим быть и должен хотеть. Эмпирическое я должно быть настроено так, как оно могло бы вечно быть настроено. Поэтому, касаясь это­го вопроса только мимоходом и прибавляя это для разъ­яснения, я выразил бы основоположение учения о нрав­ственности в следующей формуле: поступай так, чтобы максиму твоей воли ты мог бы мыслить как вечный за­кон для себя.

Последнее определение всех конечных разумных су­ществ есть поэтому абсолютное единство, постоянное тождество, полное согласие с самим собой. Это абсо­лютное тождество есть форма чистогоя и его единст­венно истинная форма; или, лучше сказать, на основа­нии мыслимости тождества познается выражение той формы. Чистой же формея соответствует то определе­ние, которое может мыслиться как вечно сохраняющее­ся. Не следует понимать это только половинчато и од­носторонне. Не только воля должна быть постоянно в согласии сама с собой — об этом говорится только в учении о нравственности, — но все силы человека, ко­торые в себе представляют одну силу и отличаются толь­ко в применении своем к различным предметам, все они должны быть приведены к пол ному тождеству и согла­соваться друг с другом.

Но эмпирические определения нашегоя зависят, по крайней мере в большей части своей, не от нас самих, но от чего-то вне нас. Правда, воля абсолютно свободна в своем кругу, т. е. в сфере предметов, к которым она может относиться, после того как они стали известны человеку, как это в свое время будет строго доказано. Но чувство и представление (Vorstellung), его предпола­гающее, не свободны, а зависят от вещей внея, особен­ность которых вовсе не тождество (Identitat), а много­образие (Mannigfaltigkeit). Если Я тем не менее в этом отношении должно постоянно быть в согласии с са­мим собой, оно должно стремиться воздействовать не­посредственно на сами вещи, от которых зависят чув­ство и представление человека; человек должен стремиться модифицировать их и привести их в согла­сие с чистой формой своегоя, чтобы и их представле­ние согласовалось с этой формой, поскольку оно зави­сит от их свойств. Однако эта модификация вещей, какими они должны быть согласно нашим необходимым понятиям о них, возможна не только благодаря голой воле, но для этого необходим еще известный навык, ко­торый приобретается и повышается упражнением.

Кроме того, что еще важнее, само наше эмпириче­ски определяемоея принимает благодаря беспрепятст­венному влиянию на него вещей, которому мы непо­средственно подвергаемся, пока наш разум еще не проснулся, — известные извилины, которые ни в коем случае не могут согласоваться с формой нашего чисто­гоя, так как они происходят от вещей вне нас. Для того чтобы уничтожить их и вернуть себе первоначальный чистый образ, для этого равным образом недостаточна одна голая воля, но мы нуждаемся для этого также в том навыке (Geschicklichkeit), который приобретается и по­вышается упражнением.

Приобретение этого навыка отчасти для подавления и уничтожения наших собственных, возникших до про­буждения разума и чувства в нашей самодеятельности, порочных наклонностей, отчасти для модификации ве­щей вне нас и изменения их согласно нашим поняти­ям; приобретение этого навыка, говорю я, называется культурой и так же называется приобретенная опреде­ленная степень этого навыка. Культура различается

только по степеням, но она способна проявлять себя в бесконечном множестве степеней. Она — последнее и высшее средство для конечной цели человека — пол­ного согласия с самим собой, если человек рассмат­ривается как разумно-чувственное существо; она са­ма есть конечная цель, когда он рассматривается только как чувственное существо. Чувственность долж­на культивироваться: это самое высокое и последнее, что с ней можно сделать.

Окончательный вывод из всего сказанного следую­щий: последняя и высшая цель человека — полное со­гласие (Ubereinstimmung) человека с самим собой и, — чтобы он мог находиться в согласии с самим собой, — согласование всех вещей вне его с его необходимыми практическими понятиями о них, понятиями, опреде­ляющими, какими они должны быть. Это согласие во­обще есть то, что Кант называет высшим благом (das hochste Gut), если воспользоваться терминологией кри­тической философии; это высшее благо в себе, как яв­ствует из сказанного, вовсе не имеет двух частей, но совершенно просто; оно есть полное согласиеразумно­го существа с самим собой. В отношении разумного су­щества, зависимого от вещей вне его, оно может быть рассматриваемо как двоякое: как согласие воли с идеей вечно значащей воли, или нравственная доброта (sittliche Giite), и как согласование вещей вне нас с на­шей волей (разумеется, с нашей разумной волей), или блаженство (Gliickseligkeeit). Следовательно (чтобы кстати напомнить), совершенно неверно, что человек благодаря жажде блаженства предназначен для нравст­венной доброты, но скорее само понятие блаженства и жажда его возникают только из нравственной природы л юдей.Яе то хорошо, что делает блаженным, но толь­ко то делает блаженным, чтохорошо.Ъез нравствен­ности невозможно блаженство. Правда, яршгтные чув­ства возможны без нее и даже в борьбе с ней, но в свое время мы увидим, почему они не блаженство, часто да­же противоречат ему.

Подчинить себе все неразумное, овладеть им свобод­но и согласно своему собственному закону — послед­няя конечная цель человека; эта конечная Цель совер­шенно недостижима и должна оставаться вечно недостижимой, если только человек не должен пере­стать быть человеком, чтобы стать богом. В понятии человека заложено, что его последняя цель должна быть недостижимой, а его путь к ней бесконечным. Сле­довательно, назначение человека состоит не в том, чтобы достигнуть этой цели. Но он может и должен все более и более приближаться к этой цели; и поэто­му приближение до бесконечности к этой цели — его истинное назначение кжчеловека,т. е. как разумного, но конечного, как чувственного, но свободного суще­ства. Если полное согласие с самим собой называют совершенством в высшем значении слова, как его во всяком случае можно назвать, то совершенство — выс­шая недостижимая цель человека-усовершенствова­ние до бесконечности есть его назначение. Он суще­ствует, чтобы постоянно становиться нравственно лучше и улучшать все вокруг себявчувственном смыс­ле (sinnlich), а если он рассматривается в обществе, то и в нравственном, и самому становиться благодаря это­му все более блаженным.

Таково назначение человека, поскольку он рассмат­ривается изолированно, т. е. вне отношения к разум­ным существам, ему подобным. Мы не изолированы, и хотя я не могу сегодня приняться за рассмотрение об­щей связи разумных существ между собой, но я должен все-таки бросить взгляд на ту связь, в которую я всту­паю сегодня с вами, м.г. То высокое назначение, на ко­торое я сегодня вкратце вам указал, есть то, что я дол­жен у многих подающих надежды молодых людей превратить в ясное убеждение, которое я хотел бы сде­лать для вас непреложнейшей целью и постоянным ру­ководством всей вашей жизни, — у молодых людей, пред-назначенных в свою очередь когда-нибудь оказать сильнейшее воздействие на человечество в более уз­

ком или более широком кругу учением или действием или тем и другим, распространять дальше образова­ние, ими самими полученное, и, повсюду благотворно влияя, поднять на высшую ступень культуры наш об­щий братский род — в молодых людях, работая над раз­витием которых, я, весьма вероятно, работаю над раз­витием еще не родившихся миллионов людей. Если некоторые из вас доброжелательно предполагают, что я еще чувствую достоинство этого своего особого на­значения, что я, размышляя и уча, поставлю себе выс­шей целью оказывать содействие культуре и повыше­нию гуманности в вас, м.г., и во всех, с кем вы когда-либо будете иметь общую точку соприкосновения, и что я считаю никчемными всю философию и всю науку, не стремящиеся к этой цели, — если вы так судите обо мне, то вы судите (я, быть может, могу это сказать) со­вершенно правильно о моей воле. Степень, в какой мои силы отвечают этому желанию, не совсем зависит от меня самого; это зависит отчасти от обстоятельств, не находящихся в нашей власти. Это зависит отчасти и от вас, м.г., от вашего внимания, о котором я прошу, от вашего личного прилежания, на которое я рассчиты­ваю с полным радостным доверием, от вашего доверия ко мне, на которое я полагаюсь и которое я постара­юсь укрепить действием.

 

ЛЕКЦИЯ II