ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО 4 страница

— Интересный вопрос, — быстро проговорил Лобанов. — Но довольно странный для такого умного человека, как ты. Президент пропустил период, когда можно было менять правительство, теперь он находится в ситуации предвыборной, когда рисковать уже нельзя. Он вынужден смириться с моим существованием, вот и все.

Кожухов кивнул:

— Это приходило мне в голову.

— Рад за тебя. Вот взгляни-ка, что пишут обо мне твои коллеги.

Лобанов взял со столика раскрытый журнал с выделенным красным фломастером абзацем и подал его Матвею Ивановичу.

Матвей Иванович стал читать:

 

«Учитывая нынешний объем полномочий, возможностей, связей Лобанова, его аппаратный опыт, его отношения с олигархами и контакты на Западе — он вполне может стать настоящим, обладающим всеми преимуществами должности президентом России, оставаясь фактическим главой ее правительства».

 

— В наше время, кто владеет информацией, тот владеет миром, — веско произнес Лобанов. — А информационное поле принадлежит нам.

«Нам», — мысленно повторил Кожухов, и его сердце взволнованно затрепетало.

— Хорошо, — сказал Матвей Иванович. — Я согласен.

 

 

 

Через полчаса, когда Лобанов и Шаховской остались одни, между ними произошел следующий разговор.

— Как думаешь, не сдаст? — устало спросил Лобанов.

— Матвей-то? — Шаховской покачал головой: — Не думаю. Он тщеславен и амбициозен. К тому же большой авантюрист по натуре. Вариант стопроцентный.

— Тщеславен, говоришь? — Лобанов усмехнулся. — А как же принципы? Он ведь все-таки из диссидентов… К тому же, насколько я помню, он был очень романтичным и восторженным юношей.

— Диссидентство Матвея Кожухова — это театр одного актера, — объяснил Шаховской. — Все эти годы я внимательно следил за его карьерой. Поверь мне, Алексей: настоящий Мотя — большой прохвост Ради славы и власти он мать родную продаст.

— Власти, говоришь?

Шаховской кивнул:

— Ну да. В смысле — «властвовать над умами». Уверяю тебя, этот парень, когда видит свою физиономию в телевизоре, готов мурлыкать от удовольствия. И температура у него при этом градуса на два повышается.

Некоторое время Лобанов молча размышлял. Шаховской не мешал ему думать, он сидел неподвижно, изредка бросая на друга быстрые, внимательные взгляды. Наконец Лобанов спросил:

— С кем еще ты успел переговорить за эти дни?

— Практически со всеми, — ответил банкир. — Благодаря «Университетскому проспекту» у нас в руках большая сила.

— Отлично, — похвалил Лобанов. — Сейчас главная задача — консолидировать силы. И… — Тут Лобанов на секунду замялся. — Хорошо бы устроить что-то вроде круговой поруки.

— Если ты в буквальном смысле, то боюсь, что это невозможно. Но если ты имеешь в виду — связать всех общим делом, объединить их в пределах одной структуры и чтобы у каждого в этой структуре было свое место, то эта идея кажется мне вполне здравой.

— Именно это я и имел в виду, — кивнул Лобанов. — Ты ведь понимаешь, Лев Иосифович, насколько сложно будет осуществить эту идею? Двадцать лет назад мы были почти детьми, тогда затея объединиться в тайное общество казалась нам веселой авантюрой, этаким приключением в духе Тома Сойера. Но сейчас все мы выросли и играем в другие игры. Ставки здесь намного выше.

— Да, — согласился Шаховской. — Но потому-то и играть стало интересней.

Шаховской поднялся с кресла и подошел к окну. Какое-то время он смотрел в окно, выдерживая паузу и явственно, и не без удовольствия) ощущая у себя на затылке нетерпеливый взгляд Лобанова, затем обернулся и сказал громко, четко:

— Мы создадим «свой круг». Что-то вроде тайной организации будущих хозяев России. Это, конечно, не круговая порука, но что-то очень и очень похожее.

— Ты за это возьмешься? — быстро спросил Лобанов.

Шаховской вытянул вперед руку и посмотрел на свои аккуратные, тщательно отполированные ногти.

— Да, — сказал он, любуясь ногтями. — Мне будет интересно заняться этим.

Лобанов облегченно откинулся на спинку кресла, взглянул на Шаховского повеселевшими глазами и улыбнулся:

— Молодец! Честно говоря, у меня самого на это времени не хватит, а Приглашать кого-то со стороны я не хочу. Я рад, что ты со мной. Очень рад!

Шаховской опустил руку и перевел взгляд на премьера:

— Разве я мог ответить иначе после тридцати лет дружбы?

 

 

Ужинали, как всегда, в гостиной. Лобанов терпеть не мог кухню с ее запахами готовящейся еды, плитой, шкафчиками, посудой и разноцветными вазочками, которые жена обожала и коллекционировала. Ирина давно смирилась с этой особенностью мужа, считая ее странным видом клаустрофобии.

За ужином Ирина Лобанова внимательно посмотрела на осунувшееся лицо мужа и сказала:

— Ты выглядишь усталым. Проблемы на работе?

— Да так, — пожал плечами Лобанов. — Просто тяжелый выдался день.

— Как прошла встреча с Матвеем? Он согласился?

— Согласился. Так же, как и Кусков. Они боятся, дорогая, сильно боятся.

— Что ж, их можно понять. Панин силен. Но ты сильнее. — Ирина поднялась со стула, обошла стол и, встав за спиной у Лобанова, положила мужу руки на плечи и слегка помассировала его шею.

Лобанов блаженно откинул голову.

— Вот так. Так хорошо. — Он поймал руку жены, поднес ее к губам и нежно поцеловал. — Что бы я без тебя делал, ангел мой?

— Жил бы, — с улыбкой ответила Ирина. — Так же, как живешь сейчас.

Лобанов покачал головой:

— Нет, ангел мой. Без тебя я давно бы спекся. Черт, как же мне все-таки повезло с женой! Веришь ли, иногда приду домой вымотанный, злой, а увижу твою улыбку — и снова все в порядке, снова хочется жить.

— И бороться, — тихо сказала Ирина.

— И бороться, — эхом отозвался Лобанов. — Да, именно бороться. Иногда думаю — бросить бы все к черту и уехать жить за город. Разводить пчел, выращивать фрукты. Позабыть все эти сволочные склоки, проблемы, интриги… Но как увижу твое лицо… — Лобанов поднял голову и посмотрел на Ирину снизу вверх. — Родись ты на тысячу лет раньше где-нибудь на севере, ты бы могла стать предводительницей викингов!

Ирина рассмеялась, затем наклонилась и быстро поцеловала Лобанова в губы.

— Дуралей, — со смехом сказала она. — Тысячу лет назад меня бы с моим лицом сожгли на костре. Ты ведь мне сам тысячу раз говорил, что я ведьма.

— Ведьма, — согласился Лобанов. — Конечно, ведьма! Скоро тридцать лет, как мы вместе, а я до сих пор влюблен в тебя как мальчишка! Разве это не колдовство?

— Дуралей ты дуралей, — вновь улыбнулась Ирина. — Сейчас я принесу жаркое, и ты поймешь, что такое настоящее колдовство.

Ирина ушла на кухню. Лобанов откинулся на спинку кресла и принялся размышлять.

Итак, Кусков и Кожухов согласились. До выборов осталось почти полгода. «Бомба», которую Алексей Петрович заготовил для президента, должна рвануть перед самыми выборами. Оставшегося времени вполне достаточно, чтобы новый концерн набрал обороты и окреп. На первых порах концерн должен быть настроен по отношению к власти максимально лояльно, чтобы ни одна гнида из спецслужб не догадалась, для чего на самом деле создан концерн.

Лобанов встал с кресла и пошел к себе в кабинет. В кабинете он подошел к стенному сейфу и набрал нужный код. Железная дверца бесшумно распахнулась. Лобанов вынул из сейфа толстую кожаную папку, раскрыл ее и принялся перелистывать страницы, внимательно просматривая каждую.

— Дорогой, я принесла жаркое! — позвала из гостиной Ирина.

— Сейчас иду! — откликнулся Лобанов. Он закрыл папку и спрятал ее в сейф.

Покинув кабинет, премьер отправился в ванную комнату. Там он тщательно помыл руки с мылом и сполоснул лицо холодной водой. Вытираясь полотенцем, взглянул в зеркало над раковиной. Лицо, которое он увидел, не вызвало в нем никаких чувств, кроме сожаления и горечи. Оно было бледноватым и усталым и могло бы принадлежать мужчине, которому «далеко за пятьдесят», если бы не серые пронзительные глаза. Под нижними веками пролегли темные полукружия, щеки слегка обрюзгли, губы посерели. Это лицо все еще могло нравиться женщинам, оно могло внушать трепет и беспокойство в сердца мужчин, но слишком много неприятного и гадкого отразилось на нем. Обманы, хитрости, тревоги, ненависть, необходимость пускаться в интриги, бороться за место под солнцем, бить по головам и шагать по головам — все это навсегда запечатлелось в маленьких морщинках возле глаз, в набухших веках, в незаметных на первый взгляд складках по бокам жестко очерченного рта.

Долгие годы он жил какой-то неистовой, животной жизнью, главной целью в которой было во что бы то ни стало выжить, стать победителем в подковерной борьбе и подняться выше своих соперников. Но вскоре все это должно было кончиться. Либо он поднимется на вершину, на которой не останется места интригам и мелочному сведению счетов, либо стремительно скатится вниз, и тогда уже его ничто не будет волновать… кроме ульев и фруктовых деревьев.

«Ради чего я все это делаю? — спросил Лобанов свое отражение. Ради России? Или ради собственных шкурных амбиций? — Поперек широкого лба премьера, между ровными черными бровями, прорезались две глубокие морщины. — Ради России, — сказал он себе, — только ради России. Амбиции здесь ни при чем. Ну… или почти ни при чем. Все остальное для меня давно уже перестало иметь значение. Только Россия и…»

Перед глазами у премьера встало лицо жены — серьезное, сосредоточенное, немного грустное, чуть усталое. Лобанов посмотрел в зеркало и кивнул — да, и ради нее.

Когда через несколько минут премьер вошел в столовую, в лице его не было ни тени тревоги, серые глаза смотрели весело и уверенно.

 

 

 

Президент Панин был невысок, гораздо ниже советника Глебовского, однако в спокойном взгляде его небольших серых глаз было что-то такое, отчего всем (включая и Глебовского) хотелось съежиться, стать незаметными или уж по крайней мере не торчать орясинами посреди президентского кабинета.

— Проходите, Олег Егорович, — пригласил советника Панин, сделав короткий энергичный жест рукой.

Глебовский кивнул, прошел к столу и сел в мягкое кресло. Президент посмотрел на его смуглое, окаймленное седыми бачками лицо и улыбнулся:

— Всегда удивлялся, как это вам удается сохранять такое добродушное выражение? Посмотришь на вас, и словно нет в мире несчастий и проблем.

— О да, — улыбнулся в ответ Глебовский. — Это пока я не раскрою рот.

Глебовский закинул ногу на ногу и поправил очки.

— Ну, как наши дела? — спросил Президент.

— Дела нормальные, Вадим Вадимович. Иначе и быть не может.

— Вы внесли изменения в концепцию предвыборной кампании?

Прежде чем заговорить, Глебовский посмотрел на Президента поверх очков в модной оправе, затем поправил их и откашлялся в кулак:

— Дела, как я сказал, идут нормально, концепция готова. Однако я напросился на эту аудиенцию не для того, чтобы говорить о концепции.

Панин слегка склонил голову набок:

— Вот как? О чем же тогда вы хотели поговорить?

— Об одном из ваших возможных конкурентов на предстоящих выборах. — Глебовский выдержал паузу и добавил: — Вы, конечно, уже догадались, о ком пойдет речь?

— Может быть, — с легкой усмешкой ответил Панин. — Но лучше вы озвучьте имя сами, чтобы я не попал впросак.

— Премьер-министр Лобанов, — сказал Глебовский. — Насколько мне стало известно, в последние дни он развернул активную деятельность по возобновлению и упрочению контактов с влиятельными людьми России. Рычаги давления на них традицион-ны. Лобанов наверняка обещает каждому из них куски власти и куски собственности. Кто-то станет министром, а кто-то владельцем нефтяной компании. От такого предложения очень трудно отказаться.

Глебовский замолчал и стал смотреть на Президента, стараясь понять, о чем тот думает. Впрочем, понимать тут. особо было нечего. Глебовский был уверен, что за несколько лет работы с Паниным изучил его настолько, что может предсказать реакцию Президента на любой вопрос и на любую ситуацию. Иногда ему даже казалось, что Панин — не живой человек, а литературный персонаж, плод его творческого воображения. А если это так, то главное — не лениться и развивать действие литературного произведения по своему замыслу, иначе персонаж может заскучать и, почувствовав, что на какое-то время он предоставлен самому себе, наломать дров.

И еще одно правило установил для себя Глебовский: никогда не перечить Президенту в открытую, а любую идею преподносить так, чтобы Панин считал, что идея эта пришла ему в голову независимо от советника, а он, Глебовский, лишь подтвердил ее целесообразность. Правда, в последнее время это получалось все хуже и хуже. Президент становился все упрямее и упрямее. «Все-таки власть действует на людей развращающе», — не раз думал Глебовский. «А иногда и отупляюще», — добавлял он, глядя на то, как Президент впадает в глубокую задумчивость над какой-нибудь пустяковой бумажкой, которую только и нужно подмахнуть размашистой подписью.

Иногда у Глебовского просто не хватало терпения преодолевать упрямство Президента, и тогда он срывался до того, что повышал голос. Но, слава Богу, у него хватало такта и ума вовремя остановиться.

— Продолжайте, — кивнул наконец Президент.

И Глебовский продолжил:

— Ближайший друг и доверенное лицо Лобанова, некто Шаховской, встречается с представителями массмедиа. Вероятно, заручается их поддержкой. —

Глебовский замолчал, ожидая от Президента какого-либо комментария, однако Панин и на этот раз ничего не сказал, и советник продолжил: — Лобанов получил большую власть в стране. Преданные ему люди сидят повсюду. Они хозяйничают в сфере информации и массмедиа в стране. Газеты, журналы, радио, телевидение — все это практически в их руках.

— Не сгущайте, — заметил Президент.

Глебовский придал своему лицу добродушное выражение:

— Стараюсь, Вадим Вадимович. Тем не менее Лобанов и все, кто за ним стоят, представляют для вас большую опасность. Конечно, это не повод для паники, но совсем не обращать на это внимания тоже нельзя. — Глебовский остановился на секунду, затем докончил мысль торжественной и веской фразой (он знал, что на Панина такие фразы действуют, как транквилизатор): — За власть нужно бороться, Вадим Вадимович, иначе не заметишь, как она выскользнет из твоих рук.

— Само собой, — кивнул Президент. — Но пока моя власть реальна.

— Пока — да, — согласился Глебовский. — Однако она уже не столь сильна, как год назад. Вадим Вадимович, девяносто процентов ваших людей, мягко говоря, подружились с олигархами. А говоря грубее — продались им. Работают они неэффективно, но к большим деньгам привыкли и отказываться от своих должностей не собираются.

— К чему вы клоните?

— К тому, что, если олигархи захотят, большинство ваших ставленников без зазрения совести перебегут на сторону Лобанова. Вы рискуете остаться один. А, как известно, короля делает его свита.

Панин задумчиво постучал по столу пальцами. Посмотрел на Глебовского:

— И что вы предлагаете?

«Вот это уже лучше, — успокаиваясь, подумал Глебовский. — А то «не сгущайте», «к чему вы клоните». С такой великолепной реакцией не заметишь, как получишь удар по носу».

Несмотря на иронический оттенок его мыслей, лицо советника Глебовского оставалось спокойным, почтительным и дружелюбным. Он знал, что Президенту нравятся такие лица, и поэтому никогда — даже в самые рискованные и изнуряющие моменты — не менял этого выражения, выражения спокойной, почтительной уверенности.

— Во-первых, — сказал Глебовский, — было бы неплохо напомнить вашим ставленникам, кто в стране хозяин. Я знаю, как вам это не нравится… — «Хотя на самом-то деле тебе это страшно нравится», — подумал Глебовский, но вслух сказал: — Вы слишком лояльны по отношению к ним, Вадим Вадимович. Они вас уважают, но… — Глебовский чуть понизил голос, — …не боятся. Надо поставить их на место. Устройте им небольшой разнос.

— Допустим, — кивнул Президент. — А во-вторых?

Глебовский улыбнулся:

— Честно говоря, Вадим Вадимыч, я чувствую себя немного глуповато от того, что мне приходится, как попугаю, озвучивать ваши мысли, но раз уж вы так хотите…

— Да, — с легкой усмешкой сказал Панин, — хочу.

— Нам нужно во что бы то ни стало свалить Лобанова, — веско продолжил Глебовский. — Так просто его от власти не отстранить — будет слишком много недовольных. Но если мы отыщем вескую причину… Небольшой скандал был бы весьма полезен. А лучше, — Глебовский улыбнулся, — большой. Например, если выяснится, что Лобанов не чист на руку в политической борьбе, и если этот факт станет достоянием широкой общественности — выборы станут для Лобанова его лебединой песней.

И вновь Глебовский замолчал, но Президент сказал, на этот раз резко и коротко:

— Дальше.

И Глебовский продолжил:

— Прежде всего нужно прощупать людей Лобанова, всех, кто так или иначе имел отношение к «Университетскому проспекту».

— К «Университетскому проспекту»? — без всякого удивления переспросил Панин. — Это студенческая организация, которая существовала в Москве лет двадцать-тридцать назад?

— Я бы не относил деятельность этой организации к далекому прошлому, Вадим Вадимович. Члены организации и сейчас поддерживают самые тесные контакты. Почти все они сделали блестящую карьеру в посткоммунистическое время. Вся коллегия министерства печати — это бывшие студенты МГУ, входящие в «Университетский проспект». Так вот, нужно тщательно прощупать этих людей. Они все амбициозны, на эту удочку мы их в конце концов и поймаем.

— Хочется надеяться. Но если они и впрямь так преданы друг другу, то…

Панин замолчал, и Глебовский нашел нужным подхватить фразу, обернув ее в свою пользу:

— В самом сильном строе всегда найдется слабое звено. И мы его найдем.

— Что ж, — Президент холодно и проницательно прищурился (эти фокусы действовали на многих его подчиненных, но Глебовского они только смешили), — если так, то действуйте.

 

 

 

Собрание «Московского братства» (как окрестил его про себя Шаховской) прошло лучше некуда. Собрались все.

Шаховской оглядывал присутствующих.

Игорь Куценко, высокий широкоплечий здоровяк с седой прядью в антрацитовом чубе. Бывший студент физфака. Свою карьеру начинал в НИИ, вначале стажером-исследователем, затем — младшим научным сотрудником, а еще через несколько лет дослужился до должности заместителя директора института по научной работе.

В начале девяностых Куценко предложил руководству создать вокруг института кольцо инновационных компаний с задачей подготовки научных открытий к внедрению в реальную экономику. Однако руководство не согласилось на столь радикальную модернизацию института. Не сумев преодолеть косность руководства, Куценко ушел из НИИ и организовал некоммерческий Центр передовых исследований и перспективных разработок.

Ныне Игорь Куценко занимал пост первого заместителя министра Минпромнауки России. Роль премьера Лобанова в этом назначении трудно было переоценить, и Куценко при каждом удобном случае подчеркивал это. Вот, например, в последнем своем телеинтервью (а Шаховской с большой тщательностью отслеживал публичные выступления всех членов «братства») Куценко выдал такой перл:

«Подтверждением тому являются слова председателя правительства Алексея Лобанова о том, что нам нужны рабочие законы, законы прямого действия, которые могли бы помочь сдвинуть с мертвой точки вопрос правового регулирования сферы интеллектуальной собственности». И тому подобное — почти в каждом интервью.

Преданный человек, подумал Шаховской, на него можно положиться.

Слева от Куценко с пижонской коричневой сигариллой в руке сидел, закинув ногу на ногу, худощавый элегантный Владимир Бакунин. В восьмидесятых Бакунин был дипломатом. Вскоре его назначили вторым, а затем первым секретарем Постоянного представительства СССР при ООН. После возвращения на Родину в начале девяностых Бакунин ушел в бизнес, создав с группой единомышленников и друзей предприятие по привлечению иностранных инвестиций. Еще через пару лет он был избран председателем совета директоров «Всемирного центра делового сотрудничества». Одновременно занимался вопросами организации банковской системы, участвовал в создании банка «Отечество», входил в его совет директоров.

Полтора года назад (опять же не без протекции Лобанова) Бакунин стал заместителем министра транспорта России.

Этот был себе на уме, однако ради открывающихся в случае избрания Лобанова Президентом перспектив был готов на самые решительные действия.

Шаховской усмехнулся своим мыслям. «Однако как летит время и что оно делает со всеми нами!» — подумал Шаховской.

Антон Кусков, Матвей Кожухов, министр печати Георгий Полянин и еще восемь человек, присутствующие в зале, — все эти люди, вальяжные, властные, самоуверенные, были когда-то тощими студентами с горящими глазами, жили на стипендию и клялись друг другу в вечной верности прерывающимися от волнения голосами.

Так или иначе, но все они сдержали ту давнюю клятву.

Выступили почти все. Шаховской наперед знал, что они скажут, поэтому слушал коллег вполуха, впав в легкую, «кошачью», дрему, готовый вскинуть голову в любой момент и ответить на заданный ему вопрос.

— Мы должны учитывать, что некоторые министерства напрямую подчиняются Панину, а многие министры, не входящие в силовой блок, имеют влияние потому, что имеют личную дружбу с Паниным, — бубнил монотонный голос коллеги. — Я бы не переоценивал их преданность Президенту, но все же…

«Боится, — думал Шаховской. — Здорово боится… Но на сговор пошел. Почему? Потому что хочется власти! Даже такому глупому клопу хочется власти. И почему это все люди, едва добившись маломальской власти над другими людьми, тут же начинают мнить себя пупами земли? Что за идиотизм…»

— Сила Панина в его хитрости, — вторил первому докладчику второй. — Он отдает себе отчет в том, что поддержка СМИ необходима ему, как воздух. На прошлой неделе он пять часов беседовал в Кремле с главными редакторами ведущих российских масс-медиа. Не думаю, чтобы кто-то из наших людей изменил свои убеждения после этой беседы, однако…

Не в силах больше слушать этот бред, Шаховской раскрыл газету (благо сидел он на задворках и никто не видел его демарша).

 

«Наблюдатели изумлены противостоянием премьера и президентских силовиков, — читал Шаховской. — Лобанов отнюдь не опасается ухудшить свое положение открытым недовольством действиямц силовых структур против российского бизнеса. Премьер явно вышел на «тропу войны». На очередном совещании с силовиками Президент Панин, не вспоминая, впрочем, о претензиях премьера, весьма резко отзывался о ситуации с преступностью в стране и о кадровой ситуации в правоохранительных органах…»

 

«Ага, — с удовольствием подумал Шаховской. — Завертелась машинка. Президент решил напомнить своим друзьям, кто в стране хозяин. Не поздновато ли? В любом случае он уже не столь самоуверен, как несколько месяцев назад. То ли еще будет, господин Президент, то ли еще будет!»

Он перевернул страницу и пробежал взглядом по еще одной заметке:

 

«Учитывая нынешний объем полномочий, возможностей, связей Лобанова, его аппаратный опыт, его отношения с олигархами и контакты на Западе — он вполне может стать настоящим, обладающим всеми преимуществами должности Президентом России, оставаясь фактическим главой ее правительства».

 

И чуть ниже:

 

«Журнал «Воля» уверяет, что администрация президента США рассматривает Лобанова в качестве возможного преемника Панина».

 

Шаховской отложил газету и с удовольствием потянулся, хрустнув суставами.

— То ли еще будет, — тихо, почти шепотом, с тонкой усмешкой на пухлых губах проговорил он. — То ли еще будет, господин… бывший президент.

 

 

 

В последние дни Матвей Иванович Кожухов много думал о дочери. Стоило ему вечером лечь в постель и закрыть глаза, как перед глазами тут же вставала Дашка. Он начинал вспоминать… Вот они в зоопарке. Дашка стоит перед клеткой шимпанзе, показывает пальцем на обезьяну и заливисто хохочет, видя, как та пытается передразнить ее неловкие детские движения. А вот она на карусели. В вытаращенных глазенках восторг мешается с испугом. Совсем как у Пушкина: «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю…» А вот она в слезах. Получила в школе двойку по природоведению за то, что не сдала дневник наблюдений за погодой. Где же дневник? Нету! Обменяла на альбом марок про космос.

Матвей Иванович лежал в постели с закрытыми глазами и улыбался своим воспоминаниям.

Он бы с удовольствием позвонил дочери, но он боялся, что она бросит трубку, а то еще и грубость какую-нибудь скажет. Нет, такое общение было не для расшатанных нервов Матвея Ивановича.

Но в конце концов он больше не смог бороться с собой. И позвонил. Один гудок… Второй… Третий… Далекая Англия, откликнись!

— Hello! — раздался в трубке звонкий, чистый голос дочери.

Матвей Иванович с трудом перевел дыхание и заговорил:

— Даша… Здравствуй, это папа!

На том конце провода повисла пауза.

— Зачем ты позвонил?

— Дочка, я соскучился. Мне захотелось услышать твой голос. — Дочь молчала. — Послушай, — вновь заговорил Матвей Иванович, — ну почему мы все время ссоримся? Мы ведь оба неплохие люди. Вернее, я неплохой, а ты — ты просто замечательная! Мы так любили друг друга… Вспомни! Что изменилось? Какая кошка пробежала между нами? Почему ты так отдалилась от меня?

— Ты это серьезно?

— Конечно!

— Если ты забыл, я тебе напомню — ты убил маму.

Матвей Иванович замер с открытым ртом. Он стоял абсолютно неподвижно, словно оцепенев, стоял до тех пор, пока не заметил у себя на локте тонкую серебристую ниточку слюны, вытекшую у него изо рта. Он вздрогнул и вытер рукав ладонью.

— Ты не должна так говорить, слышишь? В том, что Лариса… что твоя мать погибла, виноват только случай. Такое случается в жизни. Дочка, ты должна это понять.

— Вот как? Случайность? Простая случайность? — Дочка коротко и натянуто рассмеялась. — Прости, «папочка», но я так не думаю. Ты довел ее до этого. И ты прекрасно это знаешь. Если тебе больше нечего мне сказать, я кладу трубку. Прощай.

— Подожди! Подожди, Даша! Я не все сказал… Я сожалею… Правда. Ну, прости меня… Я так виноват перед вами обеими. — Неожиданно Матвей Иванович почувствовал, как к его горлу подкатил ком, в глазах защемило, и не прошло и секунды, как по щекам его потекли горячие, жгучие слезы. — Маме было трудно со мной, — тихим, подрагивающим голосом заговорил Кожухов. — Я жил, как законченный эгоист. Я не замечал никого вокруг. Но теперь… — он всхлипнул, — все будет иначе. Только ты должна простить меня, слышишь? Ты должна дать мне еще один шанс.

В трубке было тихо. Когда дочь заговорила, голос ее уже не был таким вызывающе грубым, в нем появились мягкие и даже теплые (как хотелось верить Кожухову) нотки.

— Хорошо… папа. Хорошо, что ты понял это.

Папа! Она сказала «папа»! Сердце Матвея Ивановича наполнилось такой благодарностью и нежностью, что он не смог устоять на ногах и тяжело опустился в кресло, схватившись рукою за грудь.

— Как ты поживаешь? — спросила дочь. — Как твой бизнес?

— Хорошо. Я возглавил новую корпорацию. Передо мной… то есть перед нами открываются новые перспективы. Будь ты здесь, ты бы порадовалась за меня.

— Я рада, — сказала дочь. — Надеюсь, что на этот раз ты не обманываешь себя и поступаешь по совести.

Ты знаешь, папа, мама за глаза называла тебя хвастливым, эгоистичным ребенком. Я долго не понимала почему и поняла только пару лет назад, когда стала взрослой. Тоща я поняла и то, как тяжело маме живется с тобой. Она никогда не высказывала тебе своих претензий, и ты думал, что все идет как надо. Но на самом деле…

Дочь замолчала. В трубке слышалось ее хриплое, прерывистое дыхание.

— Я все понимаю, Даша, — негромко произнес Матвей Иванович. — Я и правда был эгоистичной сволочью. Но теперь, когда я понял это, я уже не могу ничего исправить. Маму уже не вернешь.

— Да… Маму не вернешь. Но ты можешь вернуть себя. И… меня. Если бы ты только плюнул на свои амбиции, если бы ты только перестал юлить, хитрить, изворачиваться, зарабатывать себе репутацию на чужом горе и шагать по чужим головам… Если бы ты только перестал лгать… Лгать себе и мне…

Жестокие слова дочери болью отозвались в сердце Матвея Ивановича.

— Тогда бы ты вернулась? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Да, папа. Тогда бы я вернулась. Прости… Я не могу больше говорить… Я перезвоню тебе… Сама… Когда буду готова… Прощай.

Она положила трубку. А Матвей Иванович долго еще сидел в кресле с прижатым к уху телефоном. Веки его опухли от слез, глаза покраснели, небритое лицо осунулось и посерело.

«Если бы ты только плюнул на свои амбиции, если бы ты только перестал юлить, хитрить, изворачиваться, зарабатывать себе репутацию на чужом горе и шагать по чужим головам… Если бы ты только перестал лгать… Лгать себе и мне…» Эти слова вертелись в его голове весь вечер. Ночью Матвей Иванович часто просыпался и долго не мог уснуть, глядя в черный квадрат окна и вспоминая слова дочери, а когда засыпал, начинал стонать и скрипеть зубами во сне, как человек, которому снятся кошмары. Так продолжалось до самого утра.