8 страница. — Рен, давай без патетики, — попросил Маркус.

 

— Рен, давай без патетики, — попросил Маркус.

 

— Я вполне серьезно, Маркус. С Глорией творится что-то не то. Обычно она мне рассказывает все…

 

— А тебе не приходило в голову, что она отдаляется не без причины? Ну, может быть, ты слишком навязчивая?

 

Навязчивая? Лоррен — женщина независимая. Если на то пошло, это Глория всегда липла к ней. Они лучшие подруги с самого раннего детства! Они все всегда делают вместе! Во всяком случае раньше делали.

 

— Если уж кто и прилипчивый, так это ты, — горячо возразила она. — Я знаю, как тебе неприятно видеть ее с другим мужчиной.

 

— Да ты же знаешь — Глория для меня все равно что сестра.

 

— В таком случае не пора ли тебе поступать, как положено старшему брату? Она стала исчезать из дому, шататься по «тихим» барам, и все это — вместе с гадюкой из сельских дебрей.

 

— Да будет тебе. Клара меньше всего похожа на гадюку.

 

— Она настоящая змея! Ставлю сто против одного, что она продаст Глорию в ту же минуту, когда узнает ее секреты. Если только ты не сдержишь своего слова до конца и не добьешься, чтобы скомпрометированная Клара была вынуждена убраться из Чикаго.

 

— Так для этого я сюда и пришел. — Маркус шутливо откозырял. — Я человек слова, и все это знают.

 

Значит, Маркус все-таки вскружит Кларе голову и выживет ее отсюда. Здорово, если так и выйдет: Клара перестанет быть ее соперницей. И Глория, и Маркус достанутся одной Лоррен.

 

Но она и сама уже понимала, что этого ей вряд ли удастся добиться.

 

Поэтому Лоррен втайне разработала для себя «план Б». Глория пока занимается какими-то своими тайными делами; Маркус непременно влюбит в себя Клару (кто сможет в него не влюбиться?), и тогда Кларе потребуется подруга, с которой можно делиться переживаниями, кто сможет утешить ее разбитое сердце. И к кому же она обратится за сочувствием?

 

К Лоррен, всегда готовой ее выслушать и посочувствовать. К Лоррен, на которую можно положиться, — к своей единственной подруге в этом враждебном мире. Если Лоррен сумеет завоевать полное доверие Клары, та станет делиться с нею всеми своими мыслями и чувствами. А как только мисс Простушка Клара выдаст ей один-другой свой секрет, Лоррен припрячет их в свою модную сетчатую сумочку от фирмы «Уайтинг и Дэвис»[60], и уж тогда она всем станет командовать.

 

Она сможет выбирать, кого ей погубить. Маркуса, который не разглядел, какая необыкновенная женщина стоит перед ним, готовая любить его до гроба. Клару, приторную, как бисквит со сливками, всезнайку, которая вторглась сюда незваной и вероломно захватила всеобщее внимание. Или Глорию, лучшую подругу, которая всю жизнь получает все готовенькое прямо на серебряном блюде, но остается жадиной: сбежала куда-то тайком от Лоррен и даже не соизволила предупредить ее.

 

Рен поправила Маркусу воротник сорочки, позволив себе слегка пробежаться пальчиками по пуговицам. При этом она вспомнила, как минувшим летом они отдыхали у Глории на даче, на берегу озера. Лоррен однажды застала Маркуса в ту минуту, когда он надевал купальный костюм. Как хотелось ей тогда погладить его загорелое мускулистое тело, пощупать крепкие мышцы, дотронуться до желобка, который вел от выступающей тазовой кости вниз, к его…

 

— Не хлопочи, — сказал Маркус, отводя ее руки.

 

«Только не торопись, Лоррен. Действуй шаг за шагом».

 

Да ладно, не важно. Скоро люди о ней заговорят. Скоро она появится во всем своем блеске.

 

 

Глория

 

Без ослепительных бунтарок и бешеных танцев, без ярких огней и грохочущей музыки «Зеленая мельница» становилась тем, чем и была на самом деле — сырым подвалом. У пустой сцены словно бы съежился танцпол, а все помещение пронизывала зябкая сырость. К тому же оно провонялось спиртным, а уж табачным дымом несло, как из переполненной пепельницы. Довольно отвратительное впечатление.

 

Глория пыталась сосредоточиться на словах песни, выбранной для прослушивания, но мысли все равно вертелись вокруг того места, где сейчас ее не было, — вокруг родного дома. Торжественный обед для дебютанток высшего света. Мама. Гости. Одну треть битвы она уже выиграла: сумела улизнуть из дому незамеченной. Позаимствовала в гараже мамин автомобиль. А теперь всего-то и остается — выдать убойное исполнение песни и вернуться домой, пока не подали обед.

 

Конечно, это легче сказать, чем сделать: на часах было уже четыре минуты девятого. А Джером Джонсон, расположившийся вместе со всем джаз-бандом в центре зала, пока не обратил на нее ни малейшего внимания.

 

Вся эта затея вообще была ее большущей ошибкой.

 

Едва появившись, Глория была шокирована, когда увидела в полутемном колодце лестницы полдюжины других девушек, которые тоже пришли на прослушивание.

 

Она почувствовала себя круглой дурой. С какой это стати она решила, будто ее наугад выбрали из толпы, да и делу конец? Девушки, похоже, были профессиональными певицами, которые могли, даже не очень стараясь, спеть лучше Глории. Проходя мимо них, она все острее ощущала запах дешевых духов и немалого честолюбия. И у каждой в глазах читалось одно: «Я больше всего на свете хочу получить это место».

 

К счастью, Глорию узнал трубач, выглянувший на лестницу, чтобы вызвать очередную претендентку.

 

— Меня зовут Ивэн, — представился он. — Мы виделись вчера. А почему вы не входите?

 

Вот теперь она сидела у стойки бара в полутемном помещении. На танцполе перед залитым светом микрофоном поставили в один ряд несколько стульев. Со своего места Глория насчитала шестерых мужчин, лениво покуривавших, сдвинув шляпы набекрень, и шепотом обсуждавших то, что происходило на сцене.

 

А Глории так и пришлось сидеть здесь, пока пели девушки, пришедшие раньше.

 

И пели все хорошо. По-настоящему хорошо. Так хорошо, что каждую можно было расписать в «Трибюн» и привлечь к ней внимание публики. Они давным-давно напрактиковались брать высокие ноты и пели так, будто с самого рождения ничем другим не занимались.

 

Глория еще за рулем по дороге сюда пыталась немного распеться, однако ей приходилось нелегко, управляя машиной в центре города, где она оказалась в одиночестве и чувствовала себя потерявшейся девочкой. А сейчас горло так пересохло, что она то и дело глотала слюну, от чего становилось только хуже.

 

— У вас такой вид, Рыженькая, будто вы сейчас с катушек полетите, — сказал Лейф, подталкивая к ней по стойке бокал с какой-то жидкостью янтарного цвета. Он почесал чуть крючковатый нос, потом поскреб в затылке. — Вот, выпейте. Это маленькая профессиональная хитрость, помогает нервы успокоить.

 

Бурбон[61]. А ей сейчас бы чашечку чаю выпить. Но она послушалась бармена и осушила бокал, закашлялась и долго пыталась отдышаться, когда спиртное обожгло ей глотку. Как раз вовремя — подошла ее очередь.

 

— Мисс Карсон! Мисс Карсон! — выкрикнул голос откуда-то из передней части зала.

 

— Вы их просто на лопатки положите, — подмигнул ей Лейф.

 

— Если сама не умру раньше.

 

На ватных ногах Глория прошла к сцене. Не обманывает ли она сама себя? Да, она обожает петь, но голос у нее, возможно, предназначен лишь для того, чтобы петь в одиночестве, а не на публике. Так кого она хочет обмануть?

 

Глория передала пианисту ноты.

 

— «Будешь и в декабре любить меня, как в мае?» — прочитал тот вслух. — Этого я давненько не играл.

 

Она тихонько стала выбивать ритм, чтобы он мог вспомнить. Потом подошла к микрофону. Яркий свет прожектора резал ей глаза, она едва могла различить лица слушателей: трубача Ивэна, ударника, басиста, двух мафиози, а в самой середине — Джерома.

 

— Ну, давайте послушаем, что вы можете, сельская девушка, — обратился он к ней своим бархатным баритоном. И от этого у Глории под ложечкой совсем уж все заледенело.

 

Позднее в тот же вечер, оглядываясь на эти пять минут своей жизни, она так и не смогла ясно припомнить все. Вспоминала, как начал импровизировать на ходу пианист. Но из памяти начисто выпали те минуты, когда она пела для шестерых мужчин, сидевших на стульях у самой сцены.

 

Сказал ты, что румянец щеки моей

 

Похож на розу и даже нежней,

 

Но когда померкнет юности цвет,

 

Будешь ты меня целовать или нет?

 

Но когда померкнет солнца закат

 

И когда мы вместе дойдем до конца,

 

Будешь ли все так же ты меня обнимать,

 

Будут ли стучать в унисон сердца?

 

— все это она пела для себя одной.

 

***

 

Отдаленные недружные хлопки вернули ее к реальности.

 

Потом включили свет в зале. Находившийся в центре оркестрантов Джером не сводил немигающих глаз с Глории. Но не произнес ни единого слова. Люди, сидевшие слева и справа от него, казалось, скучали. Один даже громко вздохнул.

 

Глория не знала, как ей теперь быть: сойти со сцены или же остаться? Она осталась на месте, не в силах пошевелиться. Наконец, заговорил басист.

 

— Вы понимаете, птичка певчая, у вас по-настоящему приятный голос. Сладкий как мед. Не говоря уж о том, что у вас такие волосы — при свете кажется, будто на голове горит пожар. Но, — он сочувственно ей улыбнулся, — вы поете не совсем так, как надо нам.

 

Птичка? Она всю жизнь поставила на карту — ради того, чтобы какой-то зануда называл ее «певчей птичкой»?

 

— А как же именно вам надо? — спросила Глория в микрофон. — Просто любопытно.

 

— У вас манера задушевная, искренняя, — пояснил басист. — Но нам нужна девушка, которая может причитать по-настоящему.

 

— Ну, это я могу, уж поверьте. Хотите, спою другую песню? Я не взяла с собой ноты, но могу спеть а капелла…

 

— Вы еще слишком юны, деточка. Как я и предполагал, — сказал Джером. — К тому же вы не спели «Блюз разбитого сердца». Как я понимаю, вы не чувствовали себя готовой к нему.

 

Эти слова пронзили ее, будто отравленные стрелы. Она ведь с самого начала хотела доказать, что он ошибается, показать этому святоше-музыканту, что она — певица. Артистка. А не просто глупенькая школьница. И что, если ей не хватает того, чем обладают другие пришедшие сюда девушки, — сильного звука и еще большего нахальства? У Глории есть нечто свое. Она соблазнительнее. У нее есть нечто такое, что привлечет слушателей, заставит их слушать песню, а не просто танцевать под музыку. Только вот Джером Джонсон, вероятно, думает иначе.

 

Глория неловко спрыгнула со сцены и пошла прямиком к двери. На полдороге обернулась, посмотрела прямо в глаза Джерому и сказала:

 

— Чтоб вы знали, я умышленно не спела «Блюз разбитого сердца».

 

— И в чем же умысел? — усмехнулся он.

 

— Самое лучшее я не отдаю даром, — ответила ему Глория.

 

Потом развернулась и зашагала дальше.

 

— Ну, клянусь всеми потрохами, я думаю, что вы пели, как звезда, — сказал ей Лейф, когда она проходила мимо.

 

Глория даже не остановилась, чтобы сказать ему «спасибо». Ей хотелось немедленно исчезнуть отсюда, пока застрявший в горле ком не растаял и не превратился в поток слез. Она читала статьи в журналах и биографии звезд сцены, знала, что жизнь певца нелегка: снова и снова тебе отказывают. С этим она могла бы примириться.

 

Но Джером говорил с нею жестоко. Получалось, что как бы превосходно она ни пела, его это все равно никогда не устроит.

 

Она набрала полную грудь воздуху, готовясь проскочить мимо ожидавших на лестнице девушек, и толкнула входную дверь.

 

— Эй, Рыжая! Повернись-ка своей прелестной попкой к двери, а личиком к нам. Давай, топай сюда!

 

Голос врезался в Глорию, как пуля между лопатками, когда она уже открыла дверь и ступила на порог. Бандиты, сидевшие на прослушивании, теперь стояли у стола. С блестящими напомаженными волосами, в сногсшибательных костюмах, они были очень молодыми на вид, не старше лет двадцати пяти — двадцати шести. От них ощутимо исходило чувство полной уверенности в себе и еще нечто такое, что заставляло Глорию вздрагивать. Они были опасны.

 

Она развернулась и прошагала назад, к столу. В похожих ситуациях Глория ненавидела свои рыжие волосы — знала, что кожа у нее идет пятнами, становится некрасивой, делая заметными малейшие дефекты. Хорошо хоть яркие лампы погашены.

 

Пока она шла, в зале стояла неловкая тишина, разве что иногда позванивали стаканы.

 

— Ты забыла свои ноты. — Один из двух бандитов — тот, что был красивее, — протянул ей три смятых листка. Его лицо смутно помнилось Глории со вчерашнего вечера.

 

У нее все сжалось внутри. Ноты, вот в чем дело. Ну, разумеется, а зачем бы еще стали они ее звать? Что она себе вообразила?

 

— А-а, спасибо, — пробормотала она.

 

Потянулась взять листки, но бандит отдернул руку с нотами.

 

— Не надо спешить.

 

Неужели нужно снова унижать ее, как будто она мало вытерпела сегодня?

 

— Так ты хочешь получить у нас работу, Рыжая? — Он помахал нотами у нее перед носом. — Сильно хочешь?

 

— Очень-очень, — сердито ответила Глория, снова протягивая руку к нотам.

 

— Хо! А ты, оказывается, с норовом. — И он разжал пальцы; листки полетели на пол. — Мне нравится, когда певицы у нас такие.

 

Глория присела на корточки, собирая листки; должно быть, ему просто захотелось лишний раз на нее поглазеть. Пол был покрыт липкой пленкой спиртного с кислым запахом. Подбирая последний листок, она обратила внимание на туфли гангстера. Они были закрыты короткими гетрами, какие носил и ее отец — что-то вроде серых чехольчиков, которые мужчины обычно надевали, чтобы не запачкать сами туфли. У этого юноши даже гетры выглядели дорогими — из блестящего шелка, с вышитой на них буквой «М».

 

«М» — Мачарелли. Конечно. Карлито Мачарелли, известный плейбой, сынок одного из гангстерских главарей.

 

И тут до нее внезапно дошел весь ужас положения: она, юная девушка из богатой семьи, поймана в ловушку в этом подземелье, среди негров-музыкантов и безжалостных бандитов. Во что же она втянула себя по собственной воле?

 

— Она не годится еще для сцены, Карлито, — нарушил тишину голос Джерома. — Представь только, что здесь толкутся и шумят две-три сотни подвыпивших людей. У нее слабый голосок, ее просто не услышат.

 

— В ней что-то есть, — ответил Карлито, затянувшись сигарой и выпуская дым в лицо Джерому. Еще раз окинул взглядом Глорию. — Что-то свеженькое. Мне она понравилась.

 

— Ну да, мне тоже. Очень даже понравилась. Но ей нужно укрепить голосовые связки, развить выносливость. У нее же ни техники, ни опыта.

 

— Значит, тебе, Джонсон, придется как следует потрудиться в ближайшее время.

 

— Что ты хочешь этим сказать? — Глаза Джерома потемнели еще больше.

 

— Что с этой минуты ты за нее отвечаешь. Подготовь ее. Позанимайся с нею. У тебя есть целых две недели. Времени предостаточно. — Карлито бросил недокуренную сигару в стакан Джерома. — Сам убедишься, что неопытные девочки всегда учатся быстрее всего.

 

Джером открыл было рот, словно собирался еще что-то возразить, но так ничего и не сказал. Только потер подбородок и сердито посмотрел на Глорию.

 

А она подумала о том, что ей надо быть на седьмом небе от радости — ее же берут на работу певицей, Боже правый, — да вот только как ей удастся каждый вечер незаметно исчезать из дому? И как прогуливать уроки ради того, чтобы разрабатывать голос?

 

Но все эти заботы — еще полбеды. Не так уж трудно пропустить несколько уроков в лорелтонской школе, имея поддельную справку от врача. А вот как быть с тем, что белая девушка из почтенной богатой семьи станет звездой негритянского джаз-банда? Да еще в подпольном «тихом» баре! А если об этом узнает Бастиан? Ведь кто-то из его друзей-банкиров, несомненно, здесь бывает. Вот о чем ей нужно беспокоиться.

 

— Глория Карсон, так? — спросил Карлито, устремив взгляд на ее грудь.

 

— Друзья зовут меня просто Гло.

 

— Ну что ж, замечательно. Не пройдет много времени, и ваше имя загремит в ГЛО-бальном масштабе. — Он поцеловал Глории руку. Она не могла понять, всерьез это он или откровенно насмехается над нею, но его липкая рука и бегающие глазки заставили ее содрогнуться. — Добро пожаловать в «Зеленую мельницу». Вас ожидает блестящее будущее. — Карлито повернулся к Джерому. — Приветствуй даму как положено, Джонсон.

 

Сделав над собой заметное усилие, Джером отставил в сторону стакан с плавающей в нем сигарой и шагнул вперед.

 

— Извините, если я сейчас говорил с вами несколько резко. Ваш голос действительно доходит до самого сердца, мисс Карсон. Но это сущие пустяки по сравнению с тем, как вы станете петь через две недели.

 

У Глории сразу голова пошла кругом. Все так просто — стоило Джерому сказать ей комплимент, и пробудились силы, дремавшие где-то в глубине ее души.

 

***

 

Глория повернула руль маминого автомобиля, направляя его на подъездную дорожку.

 

Опоздала. Слишком сильно. И неприятности ее ждут немалые. Однако они не слишком заботили Глорию — скоро она станет певицей!

 

У самого дома вырисовались силуэты двух людей, смутно похожих на Лоррен и Маркуса. Тех самых людей, которых в эту минуту ей хотелось видеть меньше всего!

 

Она выключила фары, заглушила мотор и плавно проскользила по кольцевой подъездной дорожке, почти бесшумно остановившись перед дверью гаража. Осторожно открыла дверцу машины, выскользнула наружу и тихонько закрыла дверцу. Потом прокралась к дому в одних чулках, сжимая туфли в руках.

 

Маркус и Лоррен встретили ее недоуменными взглядами, будто всю ночь только и дожидались ее возвращения.

 

— Наконец-то почетная гостья соизволила почтить нас своим присутствием, — прокомментировала Лоррен.

 

Первой мыслью Глории было: Боже правый, что это напялила на себя ее лучшая подруга? Вторая мысль заключалась в том, что надо было заранее придумать подходящее объяснение своего отсутствия, а теперь что она им скажет?

 

— И не спрашивайте, — сказала Глория. Вот так просто. Вынула из уголка рта Лоррен сигарету и затянулась. Если бывает такое время, когда необходимо выкурить сигаретку, то как раз сейчас самое время.

 

— Да брось — ты что же, думаешь, мы дадим тебе так легко сорваться с крючка? — сказал Маркус, слегка толкнув ее под ребро. — Давай, выкладывай все.

 

А что ей выкладывать? Как бы она ни любила своих друзей, этого они не поймут. Происшедшее с трудом укладывалось в голове у нее самой.

 

— Ай, Бастиан просил меня кое-что сделать для него, — проговорила она, кашляя, потому что пока так и не научилась затягиваться сигаретой. — У него были неотложные дела — ну, акции там, облигации, еще что-то.

 

— Как же — акции, облигации! Заднице моей все это расскажи, — оборвала ее Лоррен.

 

— Да, кстати, ее у тебя видно за целую милю, — парировала Глория, щупая почти прозрачное платье Лоррен. — Из чего оно сшито, из рисовой бумаги?

 

— Наверное, — расхохотался Маркус, — повар Анри принял Рен за лишний кусок мяса и завернул, чтобы отправить назад.

 

— На улицах Парижа, — топнула ногой Лоррен, — такие платья — самый последний крик моды!

 

— Уж скорее, на уличных женщинах Парижа, — засмеялась Глория. Она любила Лоррен, но в последнее время замечала, что между ними возникает соперничество: Лоррен все время старается перещеголять Глорию остроумием, драгоценностями, размером груди, короткой стрижкой. С какой бы это стати?

 

— Пойду-ка я в дом, ребята, пока смелость не испарилась, — сказала Глория, обнимая друзей за плечи. — Проводите меня на казнь.

 

— Боюсь, мне придется предоставить это захватывающее занятие одному Маркусу, — возразила Лоррен. — Меня уже казнили. Твоя мама. А ведь я даже ничего не сделала.

 

Глории оставалось лишь теряться в догадках, что там такое случилось, но с Лоррен придется разбираться позже. В этом мире девушке приходится выдерживать столько сражений, а Глории нужно было во всеоружии вступить в то, что назревало сейчас — между нею и мамой. Хуже всего то, что ее отвлекали от этого другие мысли: она все не могла забыть, как буквально задохнулась, когда Джером взял ее за руку.

 

— Я тебе потом позвоню, — торопливо проговорила она, целуя Лоррен в щеку. — Конечно, в том случае, если мне не запретят звонить отсюда по телефону до конца жизни. — После этого она взяла Маркуса под руку. — Ну, пошли в дом. Что бы я ни стала говорить, ты меня поддерживай.

 

— Глория Кармоди, — отозвался Маркус, — что за карту ты прячешь у себя в рукаве? Ой, а правда! — со смехом воскликнул он, коснувшись ее обнаженного плеча. — У тебя же совсем нет рукавов!

 

— Ты об одном только не забывай: весь вечер я была вместе с тобой.

 

— Бессовестная ложь! — притворно возмутился Маркус и заулыбался. — Надеюсь, ты подумала обо всем как следует.

 

— Мне совсем не за что зацепиться, — ответила Глория. Но одно она знала совершенно точно: с этой минуты ей придется врать и врать, чем дальше — тем больше. И никогда в жизни она еще не была так захвачена этой перспективой.

 

 

Клара

 

Как незаметно может промелькнуть целая неделя!

 

После парадного обеда для дебютанток высшего света расписание светских приемов было у Клары заполнено почти до отказа. Сперва мать Джинни Битмен пригласила ее на ленч во вторник, потом в среду она отправилась в поместье Бетти Хейвермилл на маскарад и обед с самой Бетти и ее родителями. Отец Бетти был известным чикагским архитектором; он сам проектировал свой особняк с высокими потолками и окнами во всю стену. В четверг ее пригласили на мороженое к Дот Спенсер в небольшой дом, называвшийся «Домик Гарри». Угощали там только шоколадным и ванильным мороженым, да и простоять в очереди пришлось минут двадцать. Клара никогда не любила очередей за чем бы то ни было, но мороженое оказалось очень вкусным, этого отрицать нельзя. После угощения она слушала в гостиной, как Дот играет на пианино. Клара была бы очень рада, если бы ей до самой смерти не пришлось больше слышать музыку Гершвина[62]. Разумеется, к Гершвину у нее претензий не было, только к Дот.

 

Конечно, знакомиться ближе с этими скучными девицами и их родителями, еще более скучными — это был полный отстой. Ни тебе джаза, ни развлечений, ни мужчин. По крайней мере мужчин, в которых можно влюбиться.

 

А это и хорошо, говорила себе Клара. Она и не хотела сейчас влюбляться. Чего она действительно хотела — это утвердиться в свете, сделать себе имя здесь, в Чикаго, и пока дело подвигалось успешно. Медленно, но верно. Да, приходилось терпеть невыносимо скучные светские приемы, но в прошлом ей приходилось выносить и куда худшее. Так что теперь это просто детские игрушки.

 

Сейчас был вечер пятницы, и Клара впервые за всю неделю оказалась свободна. Глория до сих пор находилась под домашним арестом после своего выходящего за всякие рамки приличий опоздания на обед, устроенный в ее же честь. Даже теперь, вспоминая тот вечер, Клара не могла сдержать усмешки: ни за что бы не поверила, что Глория способна на такой спектакль, если бы сама не была его зрительницей.

 

Только подали десерт и кофе, как Глория, едва передвигая ноги, вошла в столовую, под руку с Маркусом Истменом. Глаза при этом у нее были совсем сумасшедшие.

 

— Я очень прошу простить меня! Я так сильно задержалась, что этому нет оправдания, я понимаю, — начала Глория. — Но я никак не могла не прийти на помощь одному из самых близких моих друзей… которому не мешало бы помнить, куда он кладет свои ключи!

 

Миссис Кармоди промокнула губы салфеткой, аккуратно свернула ее, положила на стол перед собой.

 

— Это правда?

 

К чести Истмена, надо сказать, что он старательно подыгрывал Глории. Хлопнув себя по лбу, он воскликнул:

 

— Ах, я такой рассеянный! И пятки свои бы потерял, если б они не прикреплялись к ногам. — Маркус мог бы, подумалось Кларе, считаться идеальным мужчиной, не будь он таким самовлюбленным. Тем временем Маркус повернулся к Глории. — Если бы не добросердечие мисс Кармоди, мне бы ни за что не удалось…

 

— Попасть в дом! — закончила за него Глория.

 

— Отчего же его не мог впустить лакей? — удивилась миссис Кармоди.

 

— Болен! — воскликнула Глория одновременно с репликой Маркуса. — В Мексике!

 

Оба переглянулись.

 

— То есть, — объяснила Глория, — его родители уехали в Мексику, а дворецкий болен.

 

— Непрестанно чихает, — вступил Маркус. — Это очень неприятно. Право, не хочется находиться поблизости от него.

 

— А у меня есть запасной ключ от его входной двери, — заключила Глория, явно испытывавшая облегчение от того, что им удалось добраться до финала истории.

 

— И из-за этого ты опоздала на девяносто минут? — спросила Глорию мать.

 

— Ключ не подошел, — ответил ей Маркус. — Из-за того, что…

 

— …было ограбление, — вклинилась Глория. — Да-да, их дом ограбили, и пришлось сменить все замки.

 

— Я до сих пор не могу прийти в себя, — добавил Маркус.

 

Девчонки за столом захихикали, а сама Клара с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться во все горло. Она взглянула на Джинни, на Дот, на Бетти, на сидевших за соседним столиком их мамаш. Все они выглядели смущенными. Тарелки уже были пусты, а слуги разливали кофе по чашкам великолепного фарфорового сервиза Кармоди, ставили на каждый столик сахарницы и кувшинчики со сливками. Благоухание стоявших в вазах цветов становилось невыносимым, Кларе даже показалось, что сейчас ее стошнит. Она взглянула на скульптуру изо льда — та еще была цела, разве что черты лица невесты начали слегка расплываться. «Интересно, — подумала Клара, — сколько еще нужно времени, чтобы от статуи осталась одна большая лужа?»

 

— Все это очень странно, Глория, — произнесла миссис Кармоди, вставая из-за стола. — Особенно если учесть, что Истмены ни слова не сказали мне об ограблении…

 

— Как же они могли сказать, — перебила ее Глория, начиная заливаться от шеи краской, — если они уехали в Мексику?

 

— …когда я сегодня вечером звонила им и пожелала получить удовольствие от вернисажа.

 

— О! — воскликнул Маркус. — Так они, должно быть, решили вернуться раньше, чем я ожидал! Вечно я обо всем узнаю последним.

 

— Должно быть, так, — подвела итог миссис Кармоди. — Глория, будь любезна, ступай на второй этаж, в свою комнату. Мы с тобой еще поговорим обо всем этом попозже.

 

— Хорошо, мамочка, — ответила Глория и быстро исчезла в коридоре.

 

Клара могла бы прочитать кузине целое наставление по искусству вранья. Правило № 1: Врать надо как можно проще. Правило № 2: Никогда ничего не объясняй. Правило № 3: Никогда не прибегай к услугам других, если только эти другие не замешаны в деле вместе с тобой.

 

Однако то, что Глория была наказана, открыло перспективы перед Кларой: отныне чуть ли не на всех светских развлечениях она стала заменять Глорию. Казалось, все в восторге от Простушки Клары.

 

Она отложила в сторону книгу («По эту сторону рая»[63], взяла почитать у одной из девочек) и собралась написать письмо оставшимся в Нью-Йорке подругам. Правда, быстро сообразила, что ей нечего им писать — типа «ой, вы не поверите, кто ко мне сейчас клеился» или «ой, как я наклюкалась». Что она могла им рассказать? «Ой, девочки, представляете! Тетя Беатриса сегодня учила меня вязать! У нас вышел замечательный чехольчик для чайника». Всегда можно было поиздеваться над Глорией, но Клара была не из тех, кто пинает ногами лежачего.