16 страница. — Мне необходимо разобраться, предназначены ли мы с Джеромом друг для друга

 

— Мне необходимо разобраться, предназначены ли мы с Джеромом друг для друга. Если не разберусь, то никогда себе этого не прощу.

 

— Ну, так чего ты ждешь? — сказала Клара, ласково вытирая слезы со щек Глории. — Твоя мама вернется домой только через несколько часов.

 

***

 

Глория сделала нечто такое, чего никогда раньше не делала, — она поехала автобусом. Одна. Вечером. В Бронзвиль[99].

 

Прежде она и близко не подходила к этому району. Но для себя решила: если уж она собралась пойти на самый большой в жизни риск, то и делать это нужно смело, только так. Ей некого было попросить отвезти ее туда. Нужно добраться самой, постучать в дверь Джерома и раскрыть ему свою душу. Иначе какой смысл вообще туда ехать?

 

Для поездки в автобусе она и «нарядилась» соответственно: старенькая шляпка-колокол, простенькая белая блузка с длинными рукавами, строгая темная юбка. Правда, «наряд» удалось выдержать не до конца — ни у кого из женщин не было на ногах туфель с высоким каблуком, а юбки у большинства были очень скромными, до середины икр. Туфли у женщин, как и у мужчин, отличались сугубой практичностью — и для ходьбы пешком, и для работы. Они же возвращаются домой с работы, сообразила Глория.

 

Немолодая женщина встала и уступила Глории место. Та пыталась отказаться, но женщина улыбнулась и сказала:

 

— Леди не годится стоять на ногах. — Глория в последнее время ни у кого не встречала такого доброго к себе отношения.

 

Другой примечательной чертой пассажиров было то, что почти все они были чернокожими. Поначалу Глория опасалась, что будет среди них белой вороной и что все станут смотреть на нее неприязненно. В памяти всплыло то, о чем говорили еще в школе, и она покрепче прижала к себе кошелек, стараясь ни с кем не встречаться взглядами. Но ехать пришлось долго, и выдержки Глории не хватило. Довольно скоро она уже начала смотреть на своих попутчиков.

 

Кое-кто бросал на нее мимолетные взгляды и снова возвращался к книге, газете или вязанию. На белую девушку в странной одежде никто не обращал особого внимания. Такое впечатление, что она для них ровно ничего не значила.

 

И Глория поняла, что так оно и есть: она ничего не значит для этих людей. Эти люди живут настоящей, насыщенной жизнью и борются за то, что для них действительно важно. Влюбленная девушка в старой шляпке? Есть о чем беспокоиться помимо этого.

 

Подъехали к нужной остановке, и Глория вместе с другими вышла через задние двери.

 

Ее поразило, какая бурная жизнь кипит на улицах. На Астор-стрит, где она жила, всегда было тихо и скучно. Но здесь все шумело и кипело. Ребятишки играли в уличный вариант бейсбола, отбегая к тротуарам, когда проезжала машина. На каждом углу громко судачили о чем-то женщины, придерживая на бедре полные белья корзины. Чернокожие подростки лениво сидели на крылечках и потягивали сигареты, а мимо шли, взявшись за руки, влюбленные.

 

Проходя по улице, Глория стала ловить на себе пристальные взгляды — совсем не такие, как в автобусе. Она скромно потупила глаза и молилась только о том, чтобы не заблудиться.

 

В воздухе уже не ощущалось никакого тепла, промозглый ноябрьский ветер гулял по мостовым. И все же Глория, пока добралась по указанному ей Ивэном адресу, вся взмокла от пота.

 

Джером жил в обветшалом трехэтажном доме, стоявшем в ряду других таких же, некогда вполне приличных, зданий. Кое-где на подоконниках виднелись пустые ящички для цветов, на лестнице пожарного выхода сушились рубахи, из чуть приоткрытых окон доносилась музыка. Здесь было уютно. Даже очень уютно.

 

Однажды на репетиции Джером рассказал Глории, что год назад, когда ему исполнилось восемнадцать, он ушел из родительского дома — игра на рояле приносила ему достаточно средств, чтобы начать самостоятельную жизнь. Отец не одобрял его занятия — он хотел, чтобы Джером взял на себя семейный бизнес, бакалейную лавку на Гарфилд-стрит. Вера, ровесница Глории, по-прежнему жила в родном доме. Мать умерла, когда они с Верой были еще маленькими, и теперь только сестра связывала Джерома с отцом, с которым он даже не разговаривал.

 

Глория нажала кнопку звонка квартиры 2Б[100], рядом с которым красовались инициалы «Дж. Дж.».

 

Сердце у нее бешено колотилось.

 

Никто не ответил на звонок.

 

Палец лежал на кнопке, готовый нажать снова, но тут Глория замерла. Она сделала по ступенькам шаг назад и попыталась отдышаться. «Тебе это не суждено, — произнес холодный голос в ее мозгу. — И никогда не было суждено».

 

Теперь оставалось только одно — вернуться домой.

 

Безжалостный холодок поражения пробежал у нее по спине. Она и раньше знала, что жизнь полна случайностей, но эта случайность была трагической. Она ясно представила себе, что никогда больше не увидит Джерома Джонсона, пошатнулась и ухватилась за перила. Все внутри нее кричало: «Нет!» В ту минуту, ухватившись за ржавые перила дома в негритянском гетто, Глория поняла, что всем сердцем стремится к нему. Он ей необходим. Она и жила-то лишь в те мгновения, когда он был рядом. Она всем своим существом любит его.

 

В этот момент открылась входная дверь, и перед Глорией возникла фигура Джерома Джонсона. На нем были только белая футболка и старенькие брюки.

 

Ей хотелось рвануться вверх по лестнице — в его объятия. Но выражение его лица мигом остудило этот порыв.

 

— Я так рада, что вы дома, — проговорила она, еле ворочая языком.

 

— Что вам нужно?

 

— Я… — неуверенно начала Глория, видя отчуждение в его глазах. — Я замерзла.

 

Он хотел что-то возразить, но тут заметил, что она без пальто.

 

— Можете войти, — сказал Джером, — но на одну минутку.

 

Без единого слова Глория вошла в квартиру вслед за ним. В прихожей не было света, обои отклеивались, коврик на полу совсем вытерся.

 

А в квартире оказалось очень мило, там царила богемная атмосфера, которой Глория не ожидала. На полу громоздились стопы книг и граммофонных пластинок, на стенах висело несколько смелых картин без рам. Недалеко от входной двери находилась крохотная кухонька, куда поместились только раковина, плита и два шкафчика, а в дальнем конце была ниша, ведшая за угол — туда, как предположила Глория, где находилась его спальня. Почти полкомнаты занимал старый кабинетный рояль. Глория подошла к роялю и пробежала пальцами по лежавшей сверху стопке листов с нотами.

 

Джером молча наблюдал за ней. Глории хотелось продемонстрировать, что ей здесь уютно, хотя на душе у нее было очень неуютно.

 

— Видите, — повернулась она к Джерому, — я уже согрелась.

 

— Что вам нужно? — сурово повторил Джером, стоя на другом конце комнаты. — Надеюсь, вы не для того проделали такой долгий путь, чтобы повидать меня. Шофер вас ждет, мисс Кармоди? Или я должен называть вас миссис Грей?

 

— Я заслужила такой тон. Нет, шофер меня не ждет. Я приехала автобусом. И пока остаюсь мисс Кармоди, — добавила она.

 

Джером ничего ей не ответил, лишь скрестил руки на груди.

 

— Можно я выпью воды? — попросила Глория, потому что не знала, что еще сказать.

 

— Конечно, можно, — сказал он. — Возьмите сами, прислуги мы здесь не держим.

 

Глория проковыляла на кухню, достала из шкафчика стакан, открыла кран. Она привыкла к тому, что Джером ведет себя грубовато, но это было что-то новое: он сердился на нее. Иными словами, был обижен. А это могло значить — пусть только могло бы, — что он ее любит.

 

— Спасибо, — поблагодарила она, выпив почти целый стакан.

 

Джером покачивался на носках.

 

— Когда соберетесь сказать, что вам нужно, дайте мне знать. — Он прошел к окну, сел на стул и закурил.

 

Глория давно привыкла к тому, что за нее все решают мужчины. Ей нужно было знать не то, чего она хочет, а то, чего она не хочет. Теперь все повернулось иначе.

 

— Мне нужно объясниться.

 

— А почему вы решили, что я должен верить хоть одному вашему слову? — Он равнодушно выпустил тонкую струйку дыма. — Один раз вы меня уже обманули. Отчего вы думаете, что я должен вам верить?

 

— Да потому, что прежде я могла потерять все, — воскликнула Глория. — А теперь я уже все потеряла и скрывать стало нечего.

 

Джером продолжал молча смотреть в окно. Глория подошла к нему и села на соседний стул.

 

— Ну, пожалуйста, — проговорила она и положила руку ему на колено.

 

— Вы ничего мне не должны. — Он не оттолкнул, но и не взял руку Глории.

 

— Все верно. Мы ничего не должны никому, кроме самих себя и тех, кого любим, — с вызовом сказала Глория. При слове «любим» глаза его расширились. — Но выслушайте же меня.

 

И она рассказала ему все.

 

О своей семье, о детстве, о школе. Рассказала о Бастиане и о том, что помолвка оказалась лишь выгодной сделкой, заключенной ее родителями. О своем отце, который бросил их с мамой, предоставив им самим выживать, отстаивать свою репутацию и зарабатывать деньги. О том, что теперь все легло на ее плечи. О том, как ее мир трещал по швам, пока пение не помогло удержать его на время.

 

Она рассказывала, а на лице Джерома не отражалось ни сочувствия, ни переживаний, даже ни единой искры понимания не блеснуло в глазах. Глории стало казаться, что она переоценила те минуты, когда они были вместе — на репетициях, в грим-уборной. Они почти дошли до поцелуя, но, быть может, все дело и правда было в упавшей ресничке? Или она сама все выдумала?

 

— Вот и все, — подвела она итог. — Верите вы тому, что я рассказала?

 

— Не до конца, — отрезал Джером.

 

Сердце у Глории ухнуло вниз. Она вынуждена была напомнить себе: что бы ни случилось, она, по крайней мере, честно пыталась во всем разобраться.

 

— Даже не знаю, что еще рассказать. Я рассказала вам все, что только могла.

 

— Еще не все. — Он потушил сигарету в пепельнице, поставил пепельницу снова на пол. Теперь их с Глорией ничто не разделяло. — Вы не сказали, как мне вас называть.

 

Но ведь он знает, как ее зовут. Знает ее подлинное имя и фамилию. Чего же он еще хочет?

 

— А! — Она издала короткий смешок. — Глория Роза Кармоди.

 

— Глория Роза, Глория Роза, — повторил Джером, словно пробуя эти слова на вкус. — А ведь это великолепное сценическое имя! Когда будете петь в следующий раз, именно так надо написать на афишах.

 

— Сомневаюсь, что он будет, этот «следующий раз».

 

— У вас чудесный голос, детка. — Он смотрел прямо ей в глаза. — Мне было бы очень жаль, если бы вы его загубили.

 

— Значит, вы должны и дальше заниматься со мной.

 

Джером поднялся и подошел к самому окну.

 

— Не думаю, что это хорошая мысль.

 

— Почему же?

 

— Вы сами знаете почему, — ответил он. — Вам нужно найти себе другого учителя.

 

— А я не желаю другого! — Глория встала рядом с ним. Если она не скажет этого сейчас, то не скажет уже никогда. — Мне нужен ты. Ничего другого я не хочу. И сюда я приехала ради того, чтобы сказать тебе это.

 

Глория тронула его за плечо, и глаза Джерома ярко вспыхнули. Он ласково провел рукой по ее волосам, поднял ее подбородок, чтобы смотреть прямо в глаза.

 

— Вы пока не можете быть в этом уверены. Вы просто не знаете, что это значит.

 

— Так научи меня, — сказала Глория, сильнее прижимаясь к нему. — Научи.

 

Он крепко обнял ее. Губы их встретились, и обоим показалось, что всю свою жизнь они только и ждали этого поцелуя.

 

 

Клара

 

— А ты знаешь, что «Зеленая мельница» названа по аналогии с «Красной мельницей» — «Мулен Руж»[101] — в Париже? — спросила у Маркуса Клара, рассматривая картину «В Мулен Руж» Анри Тулуз-Лотрека[102]. На картине были изображены сидящие за столом мужчины в цилиндрах и женщины в дорогих нарядах, а на переднем плане — похожая на гоблина женщина, которая так смотрела на зрителей, словно хотела их сглазить. Это очень нервировало.

 

— Только подумать, какая ты ученая, — поддел ее Маркус.

 

— Считай, что я твой персональный гид.

 

— Должен признаться, — пробормотал Маркус, — что я охотнее пойду в «Зеленую мельницу», чем в заведение, изображенное на картине. Не похоже, чтобы там хоть кто-нибудь получал удовольствие.

 

Они были на вернисаже в Чикагском художественном институте. И людей пришло куда больше, чем ожидала Клара. В главном выставочном зале яблоку негде было упасть — столько собралось там мужчин и женщин в парадных нарядах. Клара могла поспорить, что сюда прибыла вся чикагская элита, сейчас потягивавшая сельтерскую воду и лениво разглядывавшая картины.

 

Клара тоже оделась с иголочки — она надела одно из немногих красивых платьев, оставшихся от ее былой нью-йоркской коллекции. Свободного покроя шелковое платье от Шанель в свое время обошлось одному ее поклоннику чуть не в целое состояние. Юбка была коротковата для такого приличного общества, зато причудливое переплетение черных и бронзовых узоров на ткани подчеркивало красоту Клары, а красота многое извиняет.

 

— Я не забыл сказать, какая ты невероятно красивая в этом платье? — сказал Маркус.

 

— Сказал, и уже, кажется, в двенадцатый раз — ответила Клара. — Я сбилась со счета?

 

Маркус позвонил ей и пригласил на вернисаж через неделю после фиаско Глории в «Зеленой мельнице», через неделю после того, как сама Клара встретилась лицом к лицу с призраком своего прошлого.

 

Она охотно приняла приглашение. Теперь, после встречи с Гаррисом Брауном, в ней полностью умерли те сентиментальные воспоминания, которые еще привязывали ее к нему. Теперь она могла двигаться дальше, на полной скорости. Могла быть рядом с Маркусом и не мучить себя бесконечными тревожными вопросами. Она была свободна.

 

— Можно я поделюсь с тобой секретом? — спросила она теперь у Маркуса.

 

— Ты ими, кажется, набита до отказа, — ответил он и потянул Клару к официанту, державшему поднос с креветками.

 

— И что ты этим хочешь сказать?

 

Он обмакнул креветку в сложный красный соус и бросил себе в рот.

 

— Да ничего. Так что за секрет?

 

— У меня есть мечта: побывать в Париже и познакомиться там со всеми писателями-эмигрантами. — Она внимательно всмотрелась в Маркуса, но не сумела прочитать что-либо на его лице. Целую неделю она его не видела и не слышала: он не звонил, не приходил к ней, — а потом вдруг это приглашение, буквально в последнюю минуту. Может быть, Маркус заметил, как в «Зеленой мельнице» она беседовала с Гаррисом? Не потому ли он не появлялся так долго?

 

— А ты там бывал? — спросила она, потягивая имбирное пиво[103] — В Париже.

 

— Я подумываю съездить туда летом — на самом деле, объехать Европу.

 

— Какой ты оригинал. — Потом сообразила, что это прозвучало грубо, и поспешно добавила: — Хочешь избавиться от соблазнов, чтобы потом в университете тебя ничто уже не отвлекало?

 

— У меня нет соблазнов, от которых надо избавляться. А у тебя?

 

— Не кипятись, колумбиец[104]. — Она взяла его под руку. — Кроме того, я завистлива. Я же сама не бывала нигде дальше… — Она успела остановиться, прежде чем выболтала очевидное.

 

— Дальше чего?

 

— Я хотела сказать — дальше Чикаго.

 

— Ты не ошиблась, случайно? — Он освободился от ее руки и решительно повернулся к Кларе лицом. — По пути точно никуда не заезжала?

 

— Не знаю, что ты хочешь этим сказать, но только…

 

— Клара Ноулз, вот уж не ожидала тебя здесь встретить! — Этот тонкий, писклявый голос мог принадлежать только одной особе.

 

— Ой, Джинни, какая приятная неожиданность!

 

— Мой папа состоит в наблюдательном совете музея, — пояснила Джинни, хлопая близко посаженными карими глазами.

 

Клара наклонилась, чтобы обменяться поцелуями в щечку, но тут Джинни заметила Маркуса и решительно отодвинула Клару в сторонку.

 

— Маркус! Я даже не… Я думала, что ты не… — беспомощно промямлила Джинни, нервно накручивая на палец локон.

 

— Как мне приятно видеть тебя, Вирджиния. — Маркус взял Джинни за руку, пока она обмахивалась другой рукой. — Если хочешь знать, мы как раз говорили о тебе.

 

— Не может быть! — Джинни вырвала у него руку и в восторге захлопала в ладоши.

 

— Говорили, — с удовольствием подыграла ему Клара. — Мы только что вспоминали, какой славный чайный прием был у тебя на позапрошлой неделе, и как жаль, что нам обоим пришлось так рано уйти…

 

— Из-за того, что у Клары очень нежный желудок, — напомнил Маркус.

 

— Я отравилась чем-то, — скривилась Клара. — Очень серьезно, по правде говоря.

 

Джинни сморщила носик.

 

— Право, нет необходимости рассказывать дальше! Я так рада, что теперь ты выздоровела.

 

Маркус взял Джинни за локоть и громко прошептал:

 

— Мы подозреваем, что это из-за полусырой лососины, которая была у миссис Кармоди.

 

— Так жалко, что вы ушли и не видели клоуна, — хихикнула Джинни.

 

— Бастера Китона? — поинтересовался Маркус.

 

— Нет, Китона папе нанять не удалось, — ответила Джинни, восторженно глядя на Маркуса. — А как мило с твоей стороны, Маркус, что ты взялся проводить Клару!

 

— Он очень любезен. — Клара взяла стакан освежающего напитка с подноса проходившего мимо официанта и выпила шипучий сидр[105] залпом. Уф. Жалко, что не шампанское.

 

Джинни вдруг перевела взгляд с Маркуса на Клару, потом обратно и задумчиво поджала губы.

 

— А вы пришли сюда… вдвоем?

 

— Да, — согласился Маркус.

 

— Нет, — одновременно с ним выпалила Клара.

 

На короткий миг их взгляды скрестились.

 

— Да, я ее пригласил, — повторил Маркус. — На свидание.

 

— Значит, вы все-таки вместе, — широко раскрыла глаза Джинни — похоже, не столько от ревности, сколько от волнующей новости.

 

— Наверное, так, — проговорила Клара и почувствовала, как щеки заливает румянец.

 

— Но Глории с вами нет, правильно? — Джинни внезапно посерьезнела.

 

— Да, к сожалению, она не смогла, — сказал Маркус, глядя мимо Джинни, словно выискивая кого-то в толпе.

 

— Потому что ее до сих пор не выпускают из дому? — Джинни театрально завертела головой во все стороны. — За то, что она пела в той негритянской забегаловке?

 

— Можно сказать и так, — ледяным тоном произнес Маркус. Он погладил Джинни по спине и слегка подтолкнул ее. — Ах, как приятно было тебя повидать, Джинни!

 

Они с Кларой двинулись к «Спальне» Ван Гога[106], перед которой не было зрителей. Однако на пути туда Маркусу пришлось раскланяться с пятью или шестью парами. Девушки, похоже, были хорошо с ним знакомы, Клару же они окидывали неприязненными взглядами. Парни все как один походили на Фредди Барнса — молодые, богатые, еще не закончившие школу. Да и сам Фредди стоял в центре целой компании.

 

— Слышь, Истмен, — окликнул Фредди, когда они проходили мимо, — я уже второй раз вижу тебя с этой птичкой. Вы что же, гнездышко вьете?

 

— Ты остроумен, как всегда, Фредди, — ответил ему Маркус. — Можешь не считать это комплиментом.

 

— Я же только шучу, — сказал Фредди, поклонившись Кларе. — Нам всем приятно видеть, что Маркус остепенился. Когда он вышел из ученического совета и куда-то пропал, мы боялись, что ужасная Джинни Битмен…

 

— Невыносимая Джинни Битмен! — поправил его кто-то из дружков.

 

— Кошмарная Джинни Битмен! — добавил другой.

 

— Вот видите — у нас даже слов нет, — подытожил Фредди. — Но мы боялись, что мужские доблести Маркуса пропадут попусту рядом с этой свинцовой чушкой.

 

— Как видите, все мои доблести на месте. А теперь позвольте вас покинуть. — И он подтолкнул Клару прочь от этой компании.

 

— Этим ребятам, — сказа он ей, — только бы поржать над чем-нибудь.

 

— А я и не знала, что ты был в ученическом совете! — воскликнула Клара.

 

— Мне объявили импичмент. Слишком грустно, чтобы ворошить все сейчас заново.

 

— Ну, если тебя вываляли в грязи и понадобилась девушка для утешения, то Джинни Битмен, я думаю, еще не самый плохой вариант.

 

— Правда? Не уверен. Вполне может оказаться, что хуже не бывает.

 

— Иными словами, она исключительная. Это как раз то, что ты ищешь.

 

— Сбылась мечта моего детства, — проговорил Маркус, прижав руку к сердцу. — Джинни Истмен. — Он откашлялся. — А ты сама, Клара? Кого бы ты выбрала?

 

— Ой, не надо! — со смехом воскликнула Клара. — За мной не бегает целая свита, как за тобой, — Джинни и ее подружки, и все на задних лапках.

 

— Зато за тобой бегают важные нью-йоркские политики. Как ты их назвала бы?

 

Клара застыла на месте. Значит, в тот вечер он видел ее с Гаррисом. От одной мысли об этом ей чуть не стало дурно.

 

Она вгляделась в открытое лицо Маркуса — на нем не было злости. Похоже, он был уязвлен. Она ему нравится. Она нравится этому красивому парню. И Клара не собиралась допустить, чтобы Гаррис Браун вторично поломал ей жизнь, хватит и одного раза. Она сделала глубокий вдох.

 

— То, что ты видел тогда вечером, — это было совсем не так, как казалось со стороны.

 

— Такой мужчина тебя целует, и это не то, чем кажется со стороны? Клара, не такой уж я дурак.

 

— Я не говорила, что дурак. Но ты просто не знаешь, а я…

 

— Ах, вот и он! Я уж с ног сбилась! — проворковала какая-то дама, возникшая перед ними буквально из ниоткуда. Она обняла Маркуса, пробежала руками по пиджаку, поправила ему галстук.

 

С учетом возраста, выглядела эта платиновая блондинка очень привлекательно. Волосы взбиты в красивую высокую прическу, а черное, до пола, платье с кружевами сидело элегантно. Лицо ее было Кларе смутно знакомо. Вдруг она сообразила — это же мать Маркуса! Та же уверенность в себе, бьющая через край энергия, та же манера говорить быстро, на одном дыхании, но совершенно отчетливо, выделяя отдельные слова взмахом руки с зажатым в ней длинным мундштуком.

 

— Я повсюду тебя разыскивала! Хотела познакомить с мистером Кентом — помнишь, я о нем рассказывала? Он член попечительского совета. Ему принадлежит чуть ли не половина всей недвижимости в Нью-Йорке, так что на будущий год знакомство с ним может оказаться тебе очень полезным. — Наконец она заметила Клару. — А это кто такая миленькая? Не иначе как племянница Беатрисы? Та самая, с которой Маркус постоянно где-нибудь появляется?

 

— Именно так оно и есть, — подтвердила Клара. Чем дольше она жила в Чикаго, тем больше людей стремилось познакомиться с ней. Приятно чувствовать себя востребованной. — Позвольте сказать, что теперь мне ясно, от кого Маркус унаследовал такую красоту.

 

— А она такая куколка! — воскликнула миссис Истмен, обращаясь к Маркусу. — Ну, если вы позволите мне сказать, то когда этот мальчик был еще ребенком, я всегда считала, что он влюблен в вашу кузину Глорию — они ведь почти не расставались. Ну а потом эта ее помолвка…

 

— Мама! — с укором воскликнул Маркус. — Пожалуйста, перестань…

 

— А вы просто влетели в жизнь моего сына, словно ангел с небес, — продолжала мать. — У меня было предчувствие, что вы понравитесь друг другу. Предчувствие из космоса.

 

— Ой, мама, — пробормотал Маркус.

 

— Материнские инстинкты всегда самые верные, — с улыбкой сказала Клара. Эта женщина была сумасбродной и очаровательной. Кларе она страшно понравилась.

 

— Может быть, и не самые, зато они никогда не обманывают, — проговорила миссис Истмен, снова поправляя Маркусу галстук-бабочку, отчего сын попытался уклониться. — Не обижайтесь на меня, только я уж оставлю вас вдвоем — смотреть мою выставку. Ну, не то чтобы мою — я только одна из членов совета. Ой, посмотрите, там же Бетси фон Типпер! Мне говорили, что у нее роман с зубным врачом. Бетси!

 

Маркус и Клара смотрели, как она целуется с дамой в пурпурном платье, похожем на персидский ковер.

 

— Ну-у! — восхищенно протянула Клара. — Мама у тебя…

 

— Такая, что челюсть отвисает? — предположил Маркус.

 

— Маркус, не годится так говорить о собственной матери! Я хотела сказать, что она просто потрясающая. — Лилиан Истмен, возможно, была чересчур экзальтированной, но при этом куда интереснее, чем большинство женщин ее возраста. — Интересно, что ты ей обо мне рассказывал? — полюбопытствовала Клара. — Надеюсь, ничего плохого?

 

— Только хорошее, — ответил Маркус и грустно посмотрел на Клару. — Хочу верить, что не окажусь лжецом.

 

Тон, каким это было сказано, поразил Клару до глубины души.

 

— Я вот что хочу сказать: я понимаю, что лезу не в свое дело, потому что мы с тобой… — он умолк, так и не договорив фразу.

 

«Мы с тобой — что? Мы — пара? Мы без ума друг от друга? Мы созданы друг для друга?» — вот что хотела спросить Клара, но вместо этого она лишь сказала:

 

— Договаривай.

 

— Мы ничем не связаны друг с другом, Клара. В том-то, наверное, и беда. — Маркус ослабил галстук, словно ему стало душно. — Если тебе хочется с кем-то целоваться, я не могу тебе этого запретить. Но с таким человеком, как Гаррис Браун… — Он резко дернулся, и галстук развязался окончательно. — Откуда ты только его знаешь?

 

Клара съежилась, услышав это имя в устах Маркуса. Ей хотелось сказать ему, что Гаррис остался в прошлом, что она гордится новой Кларой, которая не пошла с Гаррисом «позажиматься». Ей хотелось убедить Маркуса в том, что она изменилась, стала не такой, какой была когда-то в Нью-Йорке. И что ей нравится, какой она становится теперь.

 

Но ведь Маркусу ничего не было об этом известно, и Клара, глядя в его обиженные голубые глаза, решила: пусть и дальше будет так.

 

— А не пойти ли нам посмотреть картины Кассат[107]?..

 

— Я придумал кое-что получше. — Маркус повел ее через лабиринт сверкающих бриллиантами дам и облаченных в белые смокинги официантов, мимо зала с картинами Кассат, в отдаленную часть музея. Наконец они перепрыгнули через ограждение и оказались в темном коридоре, где были вывешены полотна художников Возрождения. Шум с приема сюда еле доносился. Они стояли одни в пугающей темноте.

 

— Это ты мне так пытаешься тонко намекнуть, что лики Девы Марии нравятся тебе больше, чем изображения матерей, которые купают детишек[108]? — спросила Клара, пытаясь превратить все в шутку. Но Маркус даже не улыбнулся, мрачно меряя шагами коридор под громадным темным ликом Мадонны. — Ты немного напоминаешь сумасшедшего.

 

— Потому что ты сводишь меня с ума! — с отчаянием выкрикнул Маркус. — С той минуты, когда я увидел, как ты целуешься с тем типом в «Зеленой мельнице»!

 

Кларе вдруг стало тесно в платье. Она начала задыхаться.

 

— Может, не нужно было тебе этого говорить, может, лучше было притвориться, что меня это совершенно не трогает, только оно меня трогает, — сказал он.

 

— Нет, я хочу, чтобы ты говорил со мной честно, — начала было Клара, но тут же поняла, насколько бесчестно поступает с ним она сама.

 

— Ну почему ты не хочешь открыться мне? Разве ты не видишь, что я бьюсь изо всех сил? — Он нервно пригладил рукой волосы. — Но ты же как закрытая книга — слова из тебя не вытянешь! И никому не хочешь открыться.