Лес Рук и Зубов 4 страница

Мир вокруг меня рушится, колени подгибаются, и я едва могу устоять на ногах. Не зная, что сказать и как ответить, я просто киваю. Эта боль невыносима. Сестра Табита просит меня отказаться от того единственного, что у меня осталось.

Она хватает меня за плечи, больно впиваясь костлявыми пальцами в кожу.

– Покинув эту келью, ты заново посвятишь себя Союзу и служению деревне. Каждому ее жителю в отдельности и нашему общему благу. Ты раскаешься!

Сестра Табита яростно втягивает воздух и скрипит зубами, все ее мышцы сводит от напряжения. Она делает шаг назад и отворачивается к окну. На миг мне кажется, что ее лицо, отраженное в стекле, и даже затылок выдают глубокую печаль.

– Понимаю, что мои слова кажутся тебе очень суровыми, Мэри, – вдруг с прежним спокойствием и размеренностью произносит сестра Табита. – И правила Союза тоже суровы. Но во что превратится наша деревня, если в ней не будет порядка? Если некому будет следить за соблюдением правил?

Она кладет ладонь на стекло: все ее тело едва заметно дрожит.

– Союз сестер несет священное бремя. Мы несем его, чтобы остальные жители могли жить в мире и покое. Чтобы они забыли прошлое, исцелились и начали новую жизнь без гнета прежних грехов.

Мое тело горит – значит, Сестры все знают и нарочно держат нас в темноте.

– Зачем вы храните эти тайны? Почему не доверяете нам?

Сестра Табита оборачивается, и мне вдруг чудится, что ее глаза смотрят сквозь меня в далекое прошлое. Она словно что-то вспоминает. Вокруг ее глаз вновь пролегают старые смешливые морщинки – призрак улыбки.

Я сознаю, что перегнула палку. Как бы сестра Табита теперь не вышвырнула меня в Лес, испугавшись, что я расскажу об этом остальным: Союз хранит от нас тайны.

Я пячусь, но тут она снова заговаривает:

– Мама рассказывала тебе о жизни до Возврата. Но часто ли ты слышала от нее истории об убийствах? О насилии и боли? О ереси и ханжестве? О войнах, лжи, тщеславии? О сытых богачах, что позволяли другим гибнуть от голода и холода? Даже во время Возврата, когда человечество из последних сил пыталось выжить, люди нападали друг на друга, убивали и грабили!

– Вот почему мы здесь, вот как нам удалось выжить – мы полностью отгородились от внешнего мира. Позволили остальным погибнуть. В нашей деревне все сыты, одеты и любимы. Это наша заслуга, Мэри. Именно Сестры создали рай посреди ада. Люди всегда хотят, чтобы им доверяли, но посмотри, куда это их заводит! Я доверилась тебе, а ты стала тайком бродить ночами по собору и нарушать правила в личных интересах.

– При этом ты прекрасно знаешь, что вредишь своей подруге. Ты возжелала ее будущего мужа. Ты поставила свои интересы превыше интересов лучшей подруги, всего нашего сообщества и Господа. – Сестра Табита на секунду умолкает, словно собираясь с мыслями.

– Ты думаешь, что хочешь любви, Мэри. По-твоему, это чудесный дар, который придает человеческому существованию радость и смысл. Но это не так. Любовь может быть жестокой и безобразной. Подчас она приносит страшную боль. Посмотри, что она сделала с твоими родителями. – Сестра Табита прижимает руку к груди, словно хватается за сердце. – Разве ты не понимаешь, что жизнь в нашей деревне строится не на любви, а на чувстве долга, на служении людям?

Я вновь пячусь, зажав руками рот. Щеки пылают. Выходит, ей всегда было известно о нас с Трэвисом!

– Откуда вы узнали? – спрашиваю я.

Множество раз я кралась по ночам коридорами собора, думая, что меня никто не видит, что я сбежала от всевидящего ока сестры Табиты. Оказывается, она меня испытывала. Проверяла, насколько хватит моей верности.

Она молчит, и мне уже кажется, что ответа я не дождусь.

– У хранителя знаний непростая жизнь, – наконец произносит она. – Гораздо проще жить в неведении, как ты. Разве не видишь, что я пытаюсь тебя спасти, уберечь от боли и мук? Поэтому ты и должна раскаяться. Иначе все двери отныне будут для тебя закрыты. И ты знаешь, какая судьба тебя ждет.

Мое сердце бешено колотится при воспоминании о туннеле под собором и полянке среди Леса. Я киваю. Сестра Табита убирает с моего лица выбившуюся прядь и ласково кладет руку мне на щеку, совсем как мама.

– Я всей душой хочу оградить тебя от опасностей, но ты должна мне помочь. Я вижу, что держать тебя взаперти больше нельзя. Напрасно я запрещала тебе выходить за ворота собора. Отныне твое заточение окончено. Можешь идти куда хочешь. Но помни: я все вижу.

Сестра Табита продолжает сверлить меня взглядом, а я не в силах это прекратить. Наконец она разворачивается и, волоча подол мантии по полу, выходит из комнаты и закрывает за собой дверь, оставляя меня наедине с Лесом за окном.

Чистый белый снег накрыл деревья и забор, припорошил Нечестивых. Стоит яркий солнечный день, все вокруг блестит и переливается. В такие дни никак не можешь понять, откуда подобная красота могла взяться в нашем страшном и отвратительном мире.

Эта красота почти невыносима.

Я подхожу к койке и встаю на колени, как делала это на протяжении стольких дней и ночей. Вжимаюсь лицом в подушку и пытаюсь различить запах Трэвиса, вспомнить его. Я знаю, это испытание моей верности Союзу. Сестра Табита проверяет, смогу ли я отказаться от любимого.

Никогда не смогу. Даже ради его блага. Вот такая я эгоистка.

Не соображая, что делаю, я начинаю колотить кулаками подушку и рвать простыни, утробно рыча. Мне хочется крушить и ломать все, что попадется под руку… И тут я слышу тихий стук.

Замираю на месте.

Стучат снова. Не в дверь, а в стенку. Я забираюсь на кровать и прикладываю ухо к стене. Тихонько стучу по ней одним пальцем.

– Эй…

Может быть, это очередное испытание от сестры Табиты, может, она проверяет, насколько хорошо я усвоила урок?

– Кто там? – спрашивает из-за стены девичий голос.

– Мэри, – отвечаю я. – А ты кто?

– Меня зовут Габриэль. Я пришла через ворота. Где я?

– Ты в соборе. – Сердце вот-вот выпрыгнет у меня из груди. Я хочу успокоить незнакомку, сказать, что здесь ей ничто не угрожает, но больше я в этом не уверена. В голове роятся вопросы к пришелице, но сестра Табита может вернуться с минуты на минуту. Если она застанет меня за разговором с Габриэль, то мигом вышвырнет в Лес – как пить дать.

Но кое-что я должна узнать.

– Ты здорова? Тебя… не укусили? Не заразили? – спрашиваю я. Я должна знать, безопасно ли на тропе.

Мое собственное отрывистое дыхание так громко ревет в ушах, что я с трудом различаю ответ:

– Нет, – говорит Габриэль. – Все хорошо. Я здорова.

От облегчения я прижимаюсь лбом к стене. Сама не знаю, чему я так рада.

Я открываю рот и хочу спросить, откуда она родом, есть ли мир за пределами Леса и какой он, есть ли на свете другие деревни и безопасно ли там. Видела ли она океан и знает ли, почему мы все здесь, почему случился Возврат и как мы оказались в полной изоляции.

Но я ни о чем не успеваю спросить: из коридора раздается какой-то шорох. Я спрыгиваю с кровати, собираю сорванную с матраса постель и подбегаю к двери, чтобы сестра Табита не догадалась, что я была у стенки и разговаривала с девушкой из соседней комнаты.

Быстро выскакиваю в коридор и бегу в прачечную. Там я встаю над чанами с кипящей водой и жду, пока кожа заблестит от пара и пота – чтобы никто не увидел моих слез.

Закончив отстирывать запах Трэвиса с постельного белья, я надеваю тяжелое пальто, перчатки и выбираюсь на улицу, на погост. Посреди зимы здесь точно никого не встретишь; в холода жители деревни не любят лишний раз высовывать нос из дома, даже чтобы почтить умерших. Здесь лежат все мои предки, все кроме отца и матери: их смерти не отмечены могильными плитами, ведь они теперь – Нечестивые.

Я оглядываюсь через плечо на собор: не увижу ли в окошке Габриэль?

Она действительно стоит у окна. Я замираю, поднимаю голову, и наши взгляды пересекаются. У меня перехватывает дыхание: такое чувство, будто я смотрю на свое отражение в воде. Тот же возраст, те же темные волосы, те же вопросы в глазах. Только Габриэль чуть выше и тоньше меня. На ней красный жилет неестественно яркого цвета – даже смотреть больно. Она прижимает к стеклу одну ладонь. Я тоже поднимаю руку и делаю шаг навстречу незнакомке, но та вдруг оборачивается на дверь, а в следующий миг штора падает – и ее уже нет.

Я бросаюсь наутек и прячусь за надгробным памятником в виде ангела: еще не хватало, чтобы меня поймали под окном пришелицы, которую Сестры почему-то скрывают от всех остальных. Когда спускаются сумерки, я иду к воротам, охраняющим тропу через Лес. Снег за ними снова гладкий и ровный – никаких следов пришелицы. Ничто не выдает ее присутствия среди нас.

Я обхожу стороной жилые дома, похлопывая себя по рукам, чтобы согреться, и направляюсь к холму. Там, стараясь не поскользнуться на обледеневших ступеньках, я поднимаюсь на смотровую вышку и окидываю взглядом Лес: вот бы разглядеть его край…

Но вокруг лишь темнота.

Всю жизнь я строила догадки о мире за забором, о Лесе. Конечно, я спрашивала себя, что может быть за его пределами и правдивы ли истории моей мамы об огромном мире, существовавшем до Возврата. Мы даже не знаем, есть ли забор по другую сторону деревьев, кончаются ли они где-нибудь. Быть может, мы – лишь желток яйца, Лес – белок, а где-то есть еще один забор – скорлупа? Или же Лес тянется бесконечно, населенный одними Нечестивыми? Отчасти я была уверена, что кроме Леса на нашей планете ничего нет.

Кроме Леса и Нечестивых.

Гадала я и об океане, о внешнем мире. Но мне никогда не приходило в голову пойти и узнать, бросить деревню и ту единственную жизнь, которую я знала. В школе нам говорили, что за забором нет ничего, ради чего стоило бы рисковать жизнью. После Возврата людям пришел конец, и мы – последний оплот человечества.

Разумеется, это неправда. Габриэль – лучшее тому свидетельство. И хотя все вокруг заметено снегом, а я стою на высокой башне, обдуваемой всеми ветрами, мне ни капельки не холодно. Я слишком взволнована и не чувствую мороза. Жизнь за забором существует, и у меня есть доказательство. Вновь и вновь я задаю себе один вопрос: как это изменит нашу жизнь?

Там, снаружи, есть целый мир. Теперь мы стали его частью. Это страшно и чудесно.

 

 

IX

 

Я сижу под окном своей кельи и барабаню пальцами по столу. Я вся в нетерпении. Ноги отстукивают по полу бешеный ритм. Я не свожу глаз с забора, выискивая мать. Только это действие позволяет мне хоть ненадолго забыть о пришелице – Габриэль, – и выбросить из головы мысли о ее поисках.

Недавний разговор с сестрой Табитой показал, что она следит за мной, но я все равно не могу усидеть на месте, не могу унять любопытства. Один раз я даже выбралась на улицу и ходила к окну Габриэль: проверяла, не смогу ли как-нибудь забраться наверх. Но в ее комнате теперь всегда темно, а шторы плотно закрыты.

Я видела пришелицу лишь однажды, в тот день, когда она стояла у окна в своем ярко-красном жилете. Теперь я начинаю волноваться, что с ней случилась беда. Но она точно в соборе, это видно по поведению Сестер: они собираются тесными группками, перешептываются и подозрительно косятся на тех, кто не допущен в кружок избранных. Воздух похож на туго натянутую тетиву.

Я становлюсь безрассудна в своих попытках найти пришелицу и знаю, что испытываю терпение сестры Табиты. Ничего не могу с собой поделать. Это как лихорадка. С Трэвисом мне видеться запретили, и теперь все мои мысли – о Габриэль.

Я рассудила так: ради знания о том, что находится за Лесом, можно и рискнуть.

Стук в дверь возвращает меня к действительности. Сестра Табита хочет поговорить и прислала за мной одну из молодых Сестер. Мы идем сначала в святилище, расположенное в самом сердце собора, а оттуда – в крыло, куда разрешено входить только избранным.

Это конец? Неужели я делаю последние шаги в своей жизни? Неужели мне пора расплатиться за свою любознательность и упрямство? Интересно, когда сестра Табита поведет меня на поляну среди Леса, где несколько веков назад давили виноград, стану ли я молить ее о прощении?

Однако сестра Табита в кабинете не одна. Сначала меня ослепляет яркий солнечный свет: он льется из трех больших окон, выходящих на деревню. Рядом с сестрой стоит, крепко стиснув кулаки, Гарри. Моя первая мысль: «Трэвис умер». Недавно мне сказали, что ему стало хуже, а теперь вот передо мной стоит его брат. Вид у него такой внушительный и серьезный, что коленки подгибаются.

– Есть новости, – говорит сестра Табита, и я молча киваю: голосовые связки уже разъедают едкие слезы.

– Гарри просит твоей руки, Мэри.

Я вскидываю голову и невольно хмурю брови от удивления и гнева. Невероятно! Почему же он сделал это только сейчас, а не раньше, когда его предложение могло что-то изменить, когда я могла ответить согласием? Когда я еще не знала настоящей любви и согласилась бы выйти замуж за человека, которым просто восхищаюсь?

– Но Союз… – выдавливаю я. Нет, мне это снится.

– Я вас благословляю. И твой брат тоже, – говорит сестра Табита. – Как жена и мать ты принесешь деревне гораздо больше пользы, нежели как Сестра. – Она сверлит меня пристальным взглядом. – Мы обе знаем, что в Союзе тебе не место.

Мир начинает бешено вертеться вокруг меня, а мне даже уцепиться не за что. Думать я могу только о Трэвисе и той ночи, когда мы лежали в одной кровати. Разве после такого я смогу быть с его братом?

– Вы поженитесь весной, в Райскую седмицу, – продолжает сестра Табита. – Вместе с Трэвисом и Кассандрой, – добавляет она непринужденно, словно и не догадывается, что разбивает мне сердце.

– Но мой долг перед Господом… – начинаю я, хотя не верю ни в какого Господа.

– … ты исполнишь его, помогая деревне воспитывать новое поколение, – заканчивает она за меня.

Сестра Табита имеет в виду, что я буду рожать детей от Гарри. При мысли об этом внутри все сжимается в комок. Я вспоминаю его руки под водой – в то утро, когда заразили маму. Я вспоминаю, какими неестественно белыми и мягкими для мужчины они мне показались.

Я открываю рот, чтобы отказаться от ухаживания. Но потом до меня доходит, что таким образом я навсегда свяжу свою судьбу с Союзом сестер, обреку себя на долгую никчемную жизнь в этих стенах, служение Господу и сестре Табите до конца своих дней.

Мысли ураганом вертятся в голове: я пытаюсь сообразить, что лучше – стать женой Гарри или Сестрой. Ни то, ни другое не приблизит меня к Трэвису.

– Оставить вас наедине? – спрашивает нас сестра Табита.

Я перевожу взгляд на Гарри, ничуть не переживая, что всем своим видом излучаю боль, ярость и отчаяние. Он ласково смотрит на меня, разжав кулаки, и явно хочет подойти ближе. Я вся напрягаюсь и дрожу.

Удивительно, почему я еще не рычу, как загнанный в угол зверь. Гарри медленно поднимает руку – то ли чтобы утешить меня, то ли чтобы защититься, да какая разница! – а я невольно отшатываюсь.

Его взгляд становится глубже, тверже, и он качает головой.

– Нет, – говорит он и молча выходит за дверь.

Меня уводят обратно в комнату, где я падаю на кровать и рыдаю, колотя себя руками по бедрам и дергая за волосы. В конце концов я сворачиваюсь в клубок на полу у камина.

Раньше жизнь с Гарри могла бы показаться мне вполне сносной. Раньше, когда истории моей мамы казались лишь красивым вымыслом, а мир вокруг был солнечным, теплым, полным любви и друзей. В этом мире душевные волнения отсутствовали как класс, и я никогда всерьез не задумывалась о жизни за пределами деревни. Может, я и питала какие-то чувства к Трэвису, но то была лишь детская влюбленность, которая легко бы забылась после ухаживаний Гарри.

Однако теперь все изменилось. Мать и отец стали Нечестивыми, Трэвис – калека, Кэсс пропала, Джеду на меня плевать – он и не разговаривает со мной, когда приходит в собор помолиться.

А за Лесом есть жизнь.

Я слышу стоны Нечестивых. Они летят над посеревшим снегом прямо в мое окно. Я снова задумываюсь, как проста их жизнь. Зачем мы продолжаем бороться, почему никак не примем свою судьбу?

Не думая о последствиях, я выхожу из комнаты и поднимаюсь в крыло, где держали пришелицу. Машинально отталкиваю кого-то с дороги и вдруг замечаю, что это Кассандра.

Она выходит из бывшей комнаты Трэвиса.

– Кэсс? Что ты тут делаешь?

Я тянусь к ней, и она позволяет себя обнять, ну руки ее безвольно висят по бокам. Мы не виделись несколько недель, а по-хорошему не разговаривали и того дольше – последний раз еще до Возврата моей мамы. Впервые я сознаю, как далеки мы теперь друг от друга, как я скучаю по нашей дружбе, как мне не хватает человека, с которым можно поделиться всеми страхами, болью и сомнениями.

Она первая разрывает объятья и закрывает за собой дверь в комнату. Мы остаемся в темном коридоре без единого источника света.

– Я пришла за Трэвисом.

У меня перехватывает дыхание, мысли о пришелице мигом вылетают из головы.

– С ним все в порядке? Его снова переселили сюда?

Она кивает, дергает прядь белокурых волос и прикусывает нижнюю губу.

– Трэвис теперь мой, Мэри. А Гарри – твой.

– Я…

Мне хочется сказать ей, что она неправа, что Трэвис любит меня и всегда будет моим. Но, конечно, это не так. Трэвис никогда не был моим и не будет. Даже теми зимними ночами он принадлежал другой. Кэсс. А я теперь принадлежу Гарри.

Она выпускает прядку и кладет руку мне на плечо. Усилием воли я заставляю себя не поморщиться.

– Ты должна его отпустить, Мэри, – говорит она, впиваясь пальцами мне в кожу. – Он пойдет за тобой хоть на край света, но так нельзя. Просто нельзя.

– Что…

– Знаешь, я ведь влюбилась в Гарри. Совсем недавно, несколько недель назад. Он так заботился обо мне, когда страдания Трэвиса начали сводить меня с ума… – Она смотрит мимо, словно мы с ней перенеслись из черного соборного коридора в другое место. – Мы были неразлучны. Он все время держал меня за руку. Я была уверена, что он сделает предложение. – Кэсс вновь начинает теребить прядь волос. – Я была уверена в его любви. – Ее взгляд останавливается на моем лице, сощуренный и злой. – Но он пригласил на Праздник тебя.

В голове вертится миллион разных мыслей.

– Но ведь тебя уже пригласил Трэвис! Он за тобой ухаживает… – Я вспоминаю все те дни, когда Кэсс навещала Трэвиса, стояла на коленях у койки и утешала его, а я принимала ее преданность за глубокую любовь. – Как мог Гарри сделать тебе предложение, если ты обещана другому?

Она склоняет голову набок, словно видит меня впервые за много лет.

– Сестра Табита разрешила прекратить ухаживание. В Союзе не сомневались, что Трэвис либо умрет, либо останется калекой, не способным позаботиться о жене. Я навещала его как друга. Ты ведь тоже к нему ходила.

Ну конечно, Кэсс не могла покинуть Трэвиса в такое трудное время, и неважно, связывала их любовь или нет. Мы ведь дружили всю жизнь и почти стали одной семьей.

– Тогда что же случилось? – выдавливаю я.

Кэсс снова прищуривается.

– Гарри сделал предложение тебе, а не мне.

– Почему? – Голос у меня тонкий, отчаянный.

Она стискивает зубы и медленно пожимает плечами, роняя голову.

– Все еще можно исправить, – говорю я. Первый раз вижу Кэсс такой мрачной, серьезной и отстраненной.

– Не получится.

– Но если ты любишь Гарри, а я…

Мы обе знаем, что я скажу дальше.

– Ты любишь Трэвиса, – заканчивает она за меня. Я молчу, свесив руки и голову. Уже не первый раз за день мои ноги подкашиваются, а внутри открывается бездна. Как быстро весь мой мир развалился на части…

– Прости, – наконец выдавливаю я.

– Знаю, ты не хотела. – Кэсс кладет руку мне на плечо. – Я тоже не по своей воле влюбилась в Гарри, так вышло.

Я не решаюсь посмотреть ей в глаза – иначе она увидит мои сомнения. Увидит, что я-то влюбилась по своей воле и не переставала мечтать о Трэвисе, даже когда Кэсс рыдала у его койки. Все это время я знала, что они обещаны друг другу. Я склоняла Трэвиса нарушить свое слово, отвергнуть мою лучшую подругу и быть со мной.

Я накрываю ее прохладную ладонь своей, но она тут же отдергивает руку.

– Не понимаю, почему мы не можем все исправить? Раз никто из нас не хочет…

– Гарри сделал тебе предложение, Мэри, – цедит Кэсс сквозь зубы. – Он так решил. Он выбрал тебя. И раз он хочет, чтобы я вышла за Трэвиса, так тому и быть.

Кэсс говорит это с таким пылом и яростью, что мне становится страшно. Она всегда была беспечной и легкомысленной, а плохое никогда не принимала близко к сердцу.

– Мы все исправим, Кэсс! – Я подхожу ближе. – Я поговорю с Гарри, скажу, что не хочу за него замуж…

Молниеносным движением она вцепляется рукой мне в плечо и притягивает к себе. В темноте коридора ее лицо кажется игрой теней, брови сведены в хищной гримасе.

– Не вздумай! Ты не разобьешь ему сердце.

– Но это неправильно! Я хочу быть с Трэвисом…

Она встряхивает меня и прижимает к стене.

– Если ты разобьешь Гарри сердце, клянусь, я никогда не отпущу Трэвиса. Ты останешься одна. Тебя отправят обратно к Сестрам. – Она умолкает и словно пытается прочесть мои мысли. – Да и Трэвис не откажется от меня, не предаст брата. Пойми: какие бы чувства он к тебе ни испытывал, все это в прошлом. Гарри сделал тебе предложение, и все осталось в прошлом. Ты станешь женой его брата.

Слова Кэсс пронзают меня насквозь. Я никогда не видела ее такой злой и свирепой.

– Но Кэсс… Как ты не понимаешь? Ты не любишь Трэвиса, а он не любит тебя! – Я понимаю, что это очень жестоко по отношению к моей подруге, но она должна знать правду.

Кэсс недоуменно смотрит на меня, а потом смеется.

– Брак строится не на любви, Мэри! – назидательно произносит она, как учительница в школе. – Брак строится на чувстве долга, на заботе и компромиссах. До любви здесь никому дела нет.

Я потрясенно качаю головой.

– Но ведь ты сама сказала, что любишь Гарри! Как ты можешь так легко от него отказаться?

Кэсс пожимает плечами.

– Я делаю это ради его блага. Ради блага всей деревни. Так должно быть, Мэри. Так должно быть.

Мне хочется встряхнуть ее, вдолбить ей в голову очевидное. Она говорит точь-в-точь как сестра Табита и словно бы не понимает, что решает за всех нас. Поразительно, как сильно влияние Сестер на наши умы, как беспрекословно мы переняли их убеждения.

Я хочу возразить Кэсс, но ярость в ее глазах сбивает меня с толку. Впервые моя лучшая подруга наводит на меня ужас.

И отчасти она права. Даже если я отвергну предложение Гарри, Трэвис никогда не займет его место. Он не сможет причинить брату такой боли. Передо мной словно разом захлопнулись все возможные двери. И даже все окна заколочены. Я могу выбирать только между Гарри и Союзом сестер.

Я опускаю плечи и соглашаюсь.

– Хорошо.

Кэсс коротко кивает.

– Ты должна отпустить Трэвиса. Сегодня. Здесь и сейчас.

Ее глаза вновь внушают мне ужас и не дают вымолвить ни слова. Сможем ли мы когда-нибудь помириться? Или нашей дружбе пришел конец? Само собой, шума поднимать мы не станем – деревня для скандалов слишком мала, – но станут ли наши отношения прежними – близкими и доверительными?

В эту минуту земля словно бы уходит у меня из-под ног, я потеряла все, что имела, мне больше не за что держаться. Перед глазами проносится прошлое: мы с Кэсс всегда рядом, она внимательно слушает мои истории, мы смеемся и идем по жизни рука об руку. От этих воспоминаний на глаза наворачиваются слезы. Мне нужна Кэсс, я не могу потерять эту последнюю ниточку, связывающую меня с жизнью.

– Пообещай, – говорю я. – Пообещай, что мы останемся подругами несмотря ни на что.

Она улыбается, и на миг я снова вижу старую добрую Кэсс, в воздухе даже начинает пахнуть солнцем.

– Конечно!

Но я могу думать лишь о том, что не все так просто. Ведь за время нашей разлуки она приходила в собор только к Трэвису и никогда – ко мне.

Я бросаю взгляд на дверь, за которой держали пришелицу. Она приоткрыта, из щели выбивается тоненький лучик серебряного света. Отодвинув Кэсс в сторону, я бросаюсь к двери, распахиваю ее, но в комнате никого нет: постель убрана, да и вообще не скажешь, что недавно здесь кто-то жил. Могла бы и сама догадаться, что Габриэль переселили… Неспроста в ее окне столько дней не горел свет.

Кэсс в растерянности замирает у входа. Ничего не объясняя, я подхожу к окну и разглядываю стекло, пока не нахожу отчетливые контуры пяти пальцев – отпечаток руки. Я подхожу еще ближе, так что стекло мутнеет от моего дыхания, и внезапно на запотевшей поверхности проступает надпись:

«Габриэль. XIV». Единственное доказательство существования пришелицы. Я быстро стираю его со стекла.

– Что ты там увидела? – спрашивает Кэсс, тоже подходя к окну.

– Ты когда-нибудь задумывалась о том, что находится за Лесом? – спрашиваю я. Кэсс не впервые слышит от меня этот вопрос, и я даже знаю, что она ответит.

– Опять ты за свое, Мэри! – хихикает она, становясь прежней собой. – Очередная небылица, как про океан?

Я едва заметно улыбаюсь. Мне все еще тревожно рядом с подругой. Она по-прежнему меня пугает.

– Наверно, – говорю я. Но если Лес бесконечен, то откуда пришла Габриэль?

 

Хотя мне сделали предложение, я продолжаю жить в соборе. Сестра Табита объясняет это тем, что мой брат не хочет причинять лишнее беспокойство беременной жене. Но я не верю в это объяснение, наверняка сестра Табита просто боится выпускать меня из виду. Боится, что я не прекращу искать ответы.

Я и не прекращаю. За следующую неделю я успеваю обойти все жилые комнаты собора. Ни Габриэль, ни ее вещей нигде нет. Словно ее и вовсе не было на свете.

 

 

X

 

Весна в нашей деревне – это пора дождей, крестин и свадеб. Весной проходит Райская седмица – праздник жизни и победы над Нечестивыми, когда все жители деревни молятся за ее счастливое будущее. Главным событием Райской седмицы принято считать Браковенчание. Оно состоит из трех обрядов: Помолвки, Обручения и Принесения клятв вечной любви. Ими завершаются зимние ухаживания, начавшиеся еще осенью на Празднике урожая.

Самый важный и священный ритуал – это, конечно, Принесение клятв, которые навеки скрепляют узы между мужем и женой. Накануне Сестры связывают правую руку невесты с левой рукой жениха – «обручают» – и пара проводит ночь в своем новом доме. Им дается ритуальный клинок, которым можно перерезать узы – это последняя возможность высказать обиды своей будущей половине или вовсе отвергнуть друг друга.

А еще в Райскую седмицу (в свободные от Браковенчания дни) крестят младенцев и празднуют зачатие новых детей. Это самая торжественная и веселая пора: мы радуемся своему спасению и продолжению человеческого рода после Возврата, клянемся и дальше неустанно исполнять свой долг.

В этом году я – одна из двух невест и всю неделю буду носить белую тунику, а в волосы вплетать первоцветы. Сегодня состоится Помолвка: наша с Гарри и Кэсс с Трэвисом.

Мы стоим на помосте перед собором, отбрасывающим на нас огромную черную тень, стоим лицом к нашим суженым: по одну руку сестра Табита, по другую – вся деревня. Весеннее солнце печет немилосердно, от толпы волнами поднимается влажный жар, и у меня такое чувство, что я дышу водой, а не воздухом.

Сестра Табита рассказывает нам об обязательствах. О грехах, преданности и клятвах. О том, что мы – залог благополучия и выживания всей деревни. Она напоминает, что люди хрупки и уязвимы: множество опасностей подстерегают нас не только в Лесу за забором, но и прямо здесь, в деревне – это всевозможные хвори, выкидыши, бесплодие. Некоторые поколения бывают скудны на детей, и мы должны помнить, что первый долг каждой деревенской семьи – плодиться и размножаться.

Я никак не могу сосредоточиться на словах сестры Табиты. Совсем другие мысли занимают мою голову. Сегодня я впервые увидела своего любимого после того дня, когда Гарри сделал мне предложение, Трэвиса отпустили домой, а я осталась жить в соборе, потому что пойти мне было некуда.

Его волосы посветлели, словно он много времени проводит на солнце. Он поправился, черты его сгладились, и мне уже не страшно, что острые скулы вот-вот прорвут натянутую кожу. Глаза стали еще зеленее, взгляд обрел ясность. Словом, вид у Трэвиса очень здоровый.

Мне больно на него смотреть. Я прикладываю нечеловеческие усилия, чтобы устоять на месте напротив Гарри, а не прижаться к Трэвису: он стоит за моей спиной лицом к Кассандре.

Сестра Табита заводит речь о наших обязанностях перед Господом и друг другом, но я ее не слушаю. Каждой клеточкой своего тела я слежу за колебаниями воздуха за своей спиной, когда Трэвис, опираясь на трость, едва заметно переступает с ноги на ногу.

Я рада, что он поправился. Но видеть его улыбку невыносимо – ведь сама я умираю от горя.

Наконец сестра Табита подходит к той части церемонии, когда мы должны дать первые обещания. Мы поворачиваемся лицом к алтарю, Гарри стоит слева от меня, Трэвис – справа. Если закрыть глаза, можно представить, что я связываю себя с Трэвисом, а не с Гарри, и именно Трэвис поведет меня в свой дом в конце первой недели нашей новой жизни.

Мы повторяем слова за сестрой Табитой, обещая через несколько дней поклясться друг другу в вечной любви, как вдруг я чувствую легкое прикосновение пальцев Трэвиса. Я пытаюсь схватить их – но ловлю только воздух.