Лес Рук и Зубов 8 страница

Я резко оборачиваюсь.

– Не говори мне о любви! – взрываюсь я. – Не вздумай рассказывать, что я знаю или не знаю об этом чувстве. Любовь тут ни при чем. Ты – Страж. Убивать Нечестивых – твой долг, тебя этому учили. Ты подвергаешь всех нас страшной опасности, хотя прекрасно знаешь правила.

Джед сидит посреди тропы, притянув к себе колени и растирая лицо.

– В нашей деревне никому нет и не было дела до любви, – говорит он, глядя в чащу Леса. – Мы думаем только о продолжении рода… Выживаем из последних сил, стараясь лишь избегать кровосмешения. – Он машет рукой на Нечестивых, царапающих забор. – Пытаемся пережить их.

Я невольно вспоминаю о Гарри и о том, как Сестры решили нас поженить.

– Союз ошибался, – говорит Джед. – Главное – не выживание. Главное – любовь. Стоит ее познать, как жизнь сразу обретает смысл. Когда ты каждый день просыпаешься с любовью в сердце, когда тебе есть, чем утешиться в грозу или после дурного сна, когда от всех этих ужасов можно легко укрыться, когда любовь наполняет тебя доверху, так что не передать словами… – Он качается вперед и назад, по лицу струятся слезы. Нечестивые вокруг нас продолжают стонать.

Я думаю о Трэвисе, о его обещании прийти за мной.

– Я знаю, что такое любовь, – говорю я. Не столько брату, сколько самой себе.

Уголки его губ приподнимаются – почти в улыбке.

– Нет, ты не можешь знать.

Я хочу возразить, но он останавливает меня жестом и напористо продолжает:

– Знай ты, что такое любовь, ты бы не просила меня убить жену. Ты бы понимала, что от любви так просто не отказываются. И что убить ее ты не сможешь. Никогда.

Я делаю шаг навстречу. Мне все еще страшно, Джед сейчас как раненый и загнанный в угол зверь: от любого моего слова он может снова взорваться. Мне страшно, но я хочу его утешить.

– Джед, у тебя нет выбора. Она опасна.

Он будто и не слышит меня, не понимает моих слов.

– Я только хотел провести с ней еще один день, – взмаливается он. – Всего один! Сделать вид, что она не заражена, что Нечестивых вообще нет на белом свете. Один день, чтобы запомнить ее.

– Но зараза…

– Укус совсем маленький, Мэри, – говорит он, чернея лицом. – Два-три дня у нее есть. – Голос Джеда становится глухим и равнодушным. – Зараза распространяется очень медленно. Я все-таки Страж и знаю, что происходит с зараженными живыми. Я вижу симптомы. Знаю, на что обращать внимание. – Он сглатывает слюну. – У Бет еще есть время.

Я вглядываюсь в чащу. Невозможно поверить, что Бет скоро станет одной из них. Станет Нечестивой.

– Прошу, Мэри! Позволь мне провести с женой еще один день. Если ты действительно любила, тогда ты понимаешь, как это для меня важно.

Я киваю, не успев даже сообразить, что творю. Джед подбегает и стискивает меня в объятьях. Но я все думаю и думаю о том, что он сказал о любви. Даже когда он бросается догонять остальных – догонять свою жену.

Я прячу лицо в ладонях. В голове грохочут слова Джеда. Чувство вины раздирает мне вены, я вновь и вновь задаюсь вопросом: действительно ли я люблю Трэвиса? Ведь я сдалась. Обручилась с Гарри. Предательство залегает у меня под кожей холодным свинцом.

 

 

XVIII

 

Я сдерживаю свое обещание и ничего не рассказываю остальным про Бет. Но глаз с нее не спускаю и слежу, чтобы Джед от нее не отходил. Пусть он не готов убить жену, я-то готова – хоть голыми руками, если придется.

Вечером, когда солнце прячется за верхушками деревьев, тропа наконец расширяется и выходит на круглую поляну. Мы все облегченно вздыхаем: можно хоть ненадолго перестать бояться, что кто-нибудь из нас оступится и попадет прямо в лапы Нечестивых. Посреди поляны стоит деревянный сундук, окованный железными обручами – большой и длинный, с ржавым амбарным замком на одном боку. Аргус обнюхивает его, возбужденно скача вокруг и виляя хвостом.

Мы все собираемся вокруг сундука, и тут я замечаю, что на крышке высечены какие-то буквы. Я смахиваю с них палые листья. «XVIII».

На ум тотчас приходят другие буквы, которые Габриэль оставила на оконном стекле: «XIV».

– Что это значит? – спрашиваю я Джеда.

Он пожимает плечами.

– Какая разница?

– Это Стражи вырезали? – осторожно спрашиваю я.

– Нет, сундук был здесь всегда. Сестры рассказали нам про него и велели регулярно обновлять запасы продуктов.

– А ключ? – спрашивает Гарри.

Джед вновь пожимает плечами.

– Знаешь, я как-то не подумал его захватить.

Я отворачиваюсь, прячу лицо и подавляю смешок.

Гарри начинает колотить замок топором – от третьего удара тот слетает. Внутри оказывается два кожаных меха с водой, два свертка с продуктами и еще два обоюдоострых топора. Их берут Джед с Трэвисом.

– Давайте заночуем здесь. Тут хоть места побольше, чем на тропе.

Мы все соглашаемся, радуясь, что не придется ютиться на узкой тропинке между заборами. Мужчины начинают разбирать сундук, чтобы развести костер, а мы с Кэсс готовим скудный ужин.

За едой мы почти не разговариваем. Я наблюдаю, как огонь пожирает доски с буквами, и вспоминаю Габриэль – как она выглядела той ночью, когда я увидела ее в окне собора. Длинные черные волосы обрамляли лицо, одновременно бледное и темное, как луна, висящая над самым горизонтом. Тогда она еще была человеком. Обыкновенной девушкой, глядящей в окно на тропу, что обещала привести ее к новой жизни.

Ночью, засыпая в обнимку с Аргусом, я вижу сон про Кэсс и Джейкоба. Они оба живы, только почему-то стоят по одну сторону запертых ворот, а я по другую. В ушах отдаются стоны Нечестивых, но я не знаю, пришли они за мной или за ними.

Кэсс раскрывает рот и визжит. Я сразу просыпаюсь и понимаю, что все еще слышу эхо ее крика. Аргус под моей ладонью утробно рычит. Я вскакиваю и ищу глазами Кэсс: та снова кричит и показывает куда-то пальцем.

Первая мысль: Джед ошибся, и Бет все-таки Возвратилась. Тут краем глаза я замечаю в Лесу красный всполох, и мое сердце на миг перестает биться. Я давлюсь воздухом и молча наблюдаю за стремительным приближением Габриэль, морально готовясь к удару и боли… Но в следующий миг Быстрая с размаху влетает в забор. Три стрелы торчат у нее из туловища, а одна рука висит под странным углом, но это нисколько не мешает ей передвигаться.

Следом за ней к нам подползают другие Нечестивые и начинают раскачивать забор.

Гарри и Джед встают с топорами наготове, а Трэвис забрасывает угли влажной землей. Однако забор сдерживает Нечестивых, и нас донимает лишь отвратительная вонь их гниющей плоти да отчаянные стоны.

Мы без слов покидаем наш маленький лагерь, вновь выстраиваясь гуськом на узкой тропе. Мы идем быстро, оставляя едва плетущихся Нечестивых за спиной. Но Габриэль всегда рядом. Она как Аргус: забегает чуть вперед, время от времени толкая забор и проверяя его на прочность, а потом возвращается к нам и свирепо щелкает пастью.

– Как она выбралась из деревни? – слышу я хныканье Бет. – Как она нас нашла?

Джед притягивает жену к себе. Тропа здесь стала совсем узкой, так что они едва могут идти рядышком. Я ловлю на себе настороженный взгляд Джеда.

– Наверно, выбралась через брешь в заборе, – говорит он.

– Значит, в деревне для нее пищи больше нет, – слышу я голос Гарри. – Деревня пала окончательно. Раз они не смогли ее убить… – Он замолкает, позволяя нам сделать собственные выводы.

На этих словах Кэсс, идущая впереди меня, резко останавливается, отдает мне руку Джейкоба и уходит назад. Я слышу ее сдавленные рыдания, чувствую дрожь ее тела и хочу утешить подругу, но только покрепче стискиваю крошечную ладонь.

– Почему она другая? – по-детски шепелявя, спрашивает Джейкоб тоненьким голоском. И показывает пальцем на Габриэль в ярко-красном жилете.

Я качаю головой, вспоминая, как пришелицу заточили в соборе, спрятали от меня, а я все искала, искала и не могла найти… Я вспоминаю туннель с тяжелыми дверями, покрытые чернилами страницы Писания и вновь задаюсь прежними вопросами: что Сестры сделали с Габриэль? Кто навлек на нас эту беду?

 

***

 

Яркое светлое облачко на миг закрывает собой жаркое солнце, и как раз в эту секунду тропа перед нами вновь расширяется, а поперек нее возникают ворота. Прямо над рычагом расположена небольшая железная бирка с высеченными на ней буквами «XIX». Отчего-то мне вспоминаются двери в нашей деревне и строчки из Писания, которые вырезали на косяках Сестры. Я провожу рукой по буквам, как нас учили, – словно отдавая им дань почтения.

Но думаю я при этом вовсе не о Боге, а о Габриэль.

Как связаны между собой надпись, оставленная пришелицей на оконном стекле, буквы на крышке сундука и вот эти, на воротах? Непонятно. Но связь должна быть. Я оглядываюсь на Габриэль – с невиданной для живых мертвецов яростью она вновь и вновь врезается в забор. Как бы мне хотелось спросить ее, что значат эти буквы, утешить, попытаться утихомирить…

Вместо этого я хватаюсь за раскаленный на солнце рычаг и уже хочу поднять ворота, как вдруг Кэсс испуганно охает и кидается ко мне.

– Ты что делаешь?! – Ей приходится кричать, чтобы я услышала ее сквозь лязг забора. – Мы ведь не знаем, что за этими воротами! Вдруг там Нечестивые? Мэри, ты нас убьешь!

– Выбора у нас нет, – говорю я и нажимаю рычаг. Ворота с легким скрипом открываются, и все медленно проходят на другую сторону.

Джед идет в обнимку с Бет. Ее глаза и щеки уже впали, походка стала неверной, а каштановые волосы повисли сосульками. Я пытаюсь схватить брата и сказать, что сегодня он обязательно должен с ней разобраться, что Бет слишком опасна. Но он не дает мне и рта раскрыть: только качает головой и заявляет, что все под контролем.

Неужели Гарри и Трэвис не замечают перемен в своей сестре? Знают ли они, что в конце этого дня ее ждет неизбежное?

Нет, Джед до сих пор не сказал им, что Бет заражена, хотя каждый шаг приближает ее к смерти.

Когда все проходят, я мягко затворяю и запираю на щеколду ворота. С этой стороны тоже есть маленькая железная бирка с надписью: «XVIII» – теми же самыми буквами, что были вырезаны на крышке сундука. Я пытаюсь составить общую картину, понять систему, но ни к каким выводам так и не прихожу. Покачав головой, я снова провожу рукой по металлу – острый край тут же вскрывает подушечку большого пальца.

Высасывая кровь, я догоняю остальных. Очень скоро мы выходим к развилке. Аргус пробегает немного вперед по каждой ветке, яростно принюхиваясь, а потом возвращается и садится у моих ног, свесив язык.

– Можем разделиться или выбрать какую-нибудь одну дорогу, – говорит Гарри, подбоченившись и глядя направо. Свободного места здесь больше, чем на тропе, и Бет ложится на землю, кладя голову на колени Джеду и кутаясь в шаль.

Кэсс садится рядом с Джейкобом, берет его за руку и помогает ему чертить на земле какие-то цифры.

– А что тут думать? – спрашивает она. – Пойдем по тропе, которая уведет нас подальше от нее.

Она показывает на Габриэль: та бросается на забор с прежней неиссякаемой яростью. Из-за нее мы все это время шли гуськом: боялись, что если пойдем парами, она до кого-нибудь доберется.

– Кэсс права, – говорит Трэвис. – На левой тропе ей нас не достать.

Все кивают, Джед помогает Бет подняться, и мы идем дальше, оставляя Габриэль неистово биться в забор за нашими спинами. Без ее постоянного присутствия тропа кажется какой-то опустелой, и я с удивлением сознаю, что скучаю по пришелице.

За день нам встречается еще две развилки, и всякий раз мы выбираем направление наугад. А ближе к вечеру, когда свет меняется и впереди уже ничего не разглядеть, Гарри, который шагает первым, вдруг встает, как вкопанный.

– Тупик, – говорит он.

 

 

XIX

 

– Что?! – истерично вскрикивает Кэсс и обходит Гарри, чтобы убедиться самой. В самом деле, путь нам наглухо перекрывает секция забора, по которой Кэсс начинает яростно молотить кулаками, напоминая Нечестивых: им тоже вечно неймется попасть на другую сторону.

Трэвис подходит к ней сзади, обнимает, просит успокоиться и медленно раскачивает из стороны в сторону. Гарри тоже кладет руку ей на плечо, пытаясь утешить. Даже Аргус, и тот начинает тереться ей об ноги и лизать ладонь. Кэсс стискивает пальцами плечо Трэвиса у самого воротника рубашки, и я чувствую в глубине души укол ревности.

– Бесполезно, – бормочет она. – Все без толку. У меня никого не осталось. Ни отца, ни мамы… ни сестры. – Кэсс рывками втягивает воздух. В глазах Трэвиса и Гарри поблескивают слезы. – Все умерли. Никого больше нет. И мы… – Она вздрагивает всем телом. – На этой тропе мы тоже… О господи… – Ее причитания переходят в глухой вой. Трэвис прижимает ее к себе и гладит по волосам, пытаясь утешить.

Я чувствую жжение в горле, в груди поднимается ярость, но каким-то чудом мне удается совладать с собой, и никто ничего не замечает. Я хочу вырвать Кэсс из объятий Трэвиса, но вместо этого обхожу свернувшуюся на земле Бет и иду обратно по тропе, делая глубокие вдохи. Бесполезно – сердце по-прежнему колотится, а с ним и все тело. Да, мне знакома и понятна их боль. Да, я тоже давно живу с этим горем и должна бы сочувствовать… Но в моем животе клокочет ярость, и я ничего не могу с ней поделать.

– Давайте заночуем здесь, – предлагает Джед. – Бет ослабла, далеко не уйдет. – Но вместо того чтобы объяснить остальным, почему его жена ослабла, он только выдавливает: – Ее ужасно подкосила смерть родителей…

Я всплескиваю руками и в ярости топаю дальше, но Джед быстро меня нагоняет – здесь нас еще слышно.

– Это бесполезно, Мэри! – говорит он. Понятия не имею, что он хочет сказать. Знаю только, что происходящее страшно меня бесит: все тело как будто пронзают острые молнии.

Хриплый смех срывается с моих губ.

– Решил поговорить о том, что полезно и бесполезно? – вопрошаю я. Мне надо на кого-то сорваться, а Джед просто попался под горячую руку. – Как насчет вашей с Бет маленькой тайны? – громко кричу я, чтобы все услышали. Трэвис с Гарри поднимают головы и удивленно смотрят на нас.

Меня охватывает непреодолимое желание причинить боль Трэвису, ранить его в самое сердце: за то, что рука Кэсс, словно обручальные узы, так собственнически стискивает его запястье, за то, что он пробудил во мне эту безумную страсть, а потом вынудил провести ночь с Гарри. За то, что теперь все вылилось в эту отвратительную сцену.

– Скажи им, Джед! – кричу я, не отрываясь от вопросительного взгляда Трэвиса. – Ты же обещал. Скажи, что Бет уже умерла. Что ты не можешь ее убить и подвергаешь всех нас опасности.

Я не сдвигаюсь с места, хотя вижу, как Джед замахивается. Щека уже горит от его пощечины, но я стою неподвижно, даже пальцем не шевелю.

Трэвис по-прежнему недоумевает и растерянно переводит взгляд с меня на Джеда. Бет просыпается, услышав свое имя, видит наши пристальные взгляды и испуганно садится. Шаль соскальзывает с ее плеч и обнажает гниющую рану.

Гарри взвизгивает, точно подстреленный зверь, падает на колени и ползет к сестре. Трэвис молча стоит и смотрит мне в глаза. Мое тело охвачено жаром: я уже сгораю от стыда и презираю себя всей душой. В отчаянии я разворачиваюсь и бегу прочь.

Одно утешение: Трэвису теперь тоже больно.

 

***

 

Я брожу по тропинкам, сворачивая то на одну, то на другую, оставляя в качестве ориентиров горки камней или веточки. Вот бы найти что-нибудь полезное и принести остальным: тогда бы они простили меня и убедились, что мы идем в правильном направлении, а не бесцельно бродим по Лесу в ожидании смерти от жажды или голода.

Конечно, я ничего не нахожу – передо мной только бесконечная тропа, заросшая ежевикой и сорной травой. Звенья забора оплетены высохшими лозами, которые когда-то собирались цвести, но теперь пожухли.

В конце концов я добираюсь до первой развилки, сажусь на землю и смотрю в чащу Леса. Здесь тихо, звук моих Шагов еще не успел привлечь Нечестивых.

– Габриэль? – спрашиваю я тишину, сначала тихо и с опаской, но потом все громче и уверенней: – Габриэль!

Вскоре до моих ушей доносится знакомый звук: словно бы зверь мчится сквозь лесные заросли. Красный всполох – и вот она уже свирепо бросается на забор. Конечно, она отозвалась не на свое имя, а просто на мой голос, на само мое существование. Габриэль пришла лишь потому, что хочет меня сожрать. Потому что она голодна и не знает ничего, кроме жажды человеческой крови.

Удивительно, но она действительно стала двигаться медленней, как будто ее тело постепенно не выдерживает нагрузки и распадается на части. И все же она яростно кидается на забор и щелкает пастью, надеясь, что я случайно подойду слишком близко.

На миг я всерьез задумываюсь о том, чтобы просунуть палец через забор, прямо ей в рот. Пусть сожрет мою руку и заразит меня. Так я разом покончу с этой тропой и невыносимым влечением, которое съедает меня изнутри.

Я думаю о маме: она где-то в Лесу и, возможно, мне удастся ее найти. Мне всегда было интересно, узнают ли Нечестивые друг друга – быть может, они подобны одичавшим зверям и в глубине души помнят, что такое любовь.

Я протягиваю руку и дотрагиваюсь до ногтя на ее мизинце – единственном пальце, который еще не сломан и не разодран в кровь.

– Кто ты? – спрашиваю я. Ее глаза уже стали голубовато-молочного цвета: она меня не видит.

Слезы струятся по моим щекам, капая на футболку.

– Как тебе там живется – проще, чем здесь? – Я все глажу и глажу ее мизинец. Она пытается схватить мою руку, но не может, слишком покалечена.

Габриэль чуть выше меня ростом и примерно такого же телосложения. Нас было бы легко принять за сестер – вот только ее нос, когда-то прямой и красивый, сейчас сломан, и кость прорвала кожу.

– Прости, – говорю я.

Мне так хочется верить, что она меня слышит, что она понимает! Но Габриэль только рычит и щелкает зубами, а я все лью и лью горькие слезы.

Наконец я встаю, вытираю лицо рукой и вдруг замечаю на пересечении двух троп что-то блестящее. Прищурившись, я склоняю голову то на один бок, то на другой, но больше ничего не вижу. Тогда я подхожу к тому месту, где забор расходится в разные стороны, и пинаю землю ногой.

Что-то тихонько звякает. Я встаю на колени и мокрыми от слез пальцами раздвигаю траву. Вот оно! К нижним звеньям сетки прикручена маленькая железная бирка – точь-в-точь как над рычагом ворот. Не ровно посередине, а чуть правее, примерно на расстоянии вытянутой руки от начала правой тропы.

На ней тоже вырезана какая-то надпись. Я стираю пальцами грязь и ощупываю каждую буковку: «XXIX». А потом из любопытства раздвигаю траву слева от развилки и нахожу там еще одну бирку с надписью: «XXIII».

От удивления я с глухим стуком сажусь на землю. Как и ворота, эти тропы размечены – тут явно есть какая-то система.

В страхе, что все это мне примерещилось, я вскакиваю на ноги и во весь дух бегу к следующей развилке. Легкие отчаянно требуют кислорода, когда я до нее добираюсь, но я без промедлений падаю на колени и принимаюсь рыться в траве и земле, пока не нахожу еще две таблички: по одной у начала каждой ветки. Они, как и прежние, отмечены буквами: «VII» и «IV».

Я закрываю глаза и лихорадочно соображаю, что бы это могло значить, о чем говорят эти буквы. Что их связывает. Но мое сердце колотится слишком быстро, а кровь носится по жилам с такой бешеной скоростью, что я не могу сосредоточиться.

Дрожащими пальцами я вновь и вновь скольжу по загадочным буквам. Вспоминаю надпись на оконном стекле, оставленную Габриэль: прямо перед глазами отчетливо встают буквы «XIV». Это явно какой-то код, надписи на табличках просто обязаны что-то обозначать!

Но система так и остается для меня загадкой. Кусочки мозаики не складываются в картину – как я ни бьюсь. От досады и разочарования я закидываю таблички землей и травой.

Когда солнце повисает над верхушками деревьев, а кожу начинает поджаривать на медленном огне, я отправляюсь обратно в наш лагерь у тупика, без конца прокручивая в голове буквы.

Габриэль пыталась что-то сказать, начертив их на запотевшем от дыхания стекле. И у меня нет выбора: я должна разгадать ее послание.

На ходу я постукиваю себя пальцами по губам. Мне не терпится рассказать остальным про свою находку. Объяснить, что теперь у нас есть хоть какой-то ориентир. Есть цель.

Я бегу по тропе, ориентируясь по кучкам камней, которыми отмечала дорогу к лагерю, и останавливаюсь только у развилок – чтобы прочесть надписи на табличках. Всякий раз, проводя пальцами по новым буквам, я невольно смеюсь.

Такой радостной и смеющейся я выбегаю из-за последнего угла – и вижу на земле Кэсс. В нескольких футах от нее спит Джейкоб, стискивая крошечными ручками Аргуса – как напоминание о прежней счастливой жизни.

– Бет умерла, – даже не глядя на меня, говорит Кэсс. – Остальные роют ей могилу. Я не хотела, чтобы Джейкоб видел, как ее обезглавят. Он и так уже всякого насмотрелся.

Вымывая из костей мимолетную радость, меня захлестывает волна горя. Я так и не попрощалась с Бет. Я ушла, причинив ей боль.

– Пойду помогу. – Слова даются мне с огромным трудом, горло больно спирает. По щекам уже снова текут слезы.

Когда я прохожу мимо, Кэсс протягивает руку и хватает меня за лодыжку.

– Не надо.

Я падаю на землю рядом с ней и сворачиваюсь в клубок.

– Прости.

Опять я извиняюсь – такое чувство, что теперь мне дозволено произносить только это слово.

Кэсс кивает. У нее такое серьезное, такое мрачное лицо… Это уже совсем другая Кэсс. Моя подруга была сделана из улыбок и солнечного света, она всегда была беззаботной и счастливой. А теперь в ее душе прочно поселилась черная ночь.

Я прячу голову между колен и закрываю руками затылок. Моя находка вдруг перестает иметь какой-либо смысл. Передо мной словно раскрылась черная утроба мира. Реальность вновь напомнила мне, как несправедлива на самом деле судьба. Как бессмысленно пытаться жить в окружении смерти. Вечной, непреклонной смерти.

Солнце заходит за тучу, и мир вокруг нас становится холодным и неприветливым. По кронам деревьев проносится порыв ветра, и листья показывают белую изнанку. Язык обволакивает привкус дождя, а издалека слышатся стоны разбуженных мною Нечестивых. Они услышали мои шаги и идут на запах.

Я принимаю решение ничего не говорить остальным про буквы на железных бирках. Не давать им ложной надежды. Мне больше не хочется видеть истерику Кэсс и нести бремя общих ожиданий.

Вдруг буквы вообще ничего не значат? Что если тропа никуда не ведет? Вдруг мы разгадаем загадку, найдем решение, а оно снова заведет нас в тупик? Достаточно уже того, что я знаю про размеченные тропы. Искать буквы, которые Габриэль оставила на стекле, я могу и в одиночку.

А может быть и так, что все дороги ведут к Нечестивым и, куда бы мы ни шли, нам не уйти от своей судьбы – верной, как смерть. Быть может, в детстве я была права, и нет на свете никакого океана – огромного водного простора, нетронутого Возвратом.

 

 

XX

 

Похоронив Бет, Гарри и Трэвис возвращаются на тропу, где молча сидим мы с Кэсс и наблюдаем за спящим в обнимку с собакой Джейкобом: его костлявые плечики размеренно вздымаются и опускаются. Гарри объявляет новый план: пока солнце не село, вернуться к последней развилке и заночевать там.

Я прошу их идти без меня, а сама возвращаюсь к тупику и нахожу там Джеда, стоящего рядом со свежей земляной насыпью. Горе тяжелым бременем легло ему на плечи, руки безвольно висят по бокам.

– Ее укусила та, в красном жилете, – говорит Джед, не сводя глаз со свежей земли, которая в эти секунды уже проникает в плоть его любимой. – Она двигалась слишком быстро. А Бет… – Он сглатывает слюну и умолкает.

– Бет опять забеременела, – наконец выдавливает Джед срывающимся голосом.

Я чуть медлю, но потом все-таки подхожу к брату и кладу его руку себе на плечо, чтобы разделить с ним горе.

Сперва мне кажется, что сейчас он меня оттолкнет, но Джед вдруг весь обмякает, и наконец-то мы снова – брат и сестра. Узы, связывающие нас с детства, оказались очень крепки.

– Джед… – говорю я и боюсь продолжить, боюсь все испортить своим вопросом. – Расскажи, что случилось? Как ее заразили?

С земляной насыпи прямо к ногам Джеда соскальзывает круглый камешек. Брат выпускает меня из объятий, подбирает его и растирает между большим и указательным пальцами.

– Мы шли в собор, – говорит он. – Хотели сообщить сестре Табите о беременности Бет, чтобы на церемонии Принесения Клятв ее благословили вместе с остальными будущими матерями.

Мои щеки вспыхивают: я вспоминаю, что должно было случиться в тот день.

Джед, прищурившись, смотрит вглубь Леса.

– Мы услышали сирену и спрятались в пустом доме. Я пытался заколотить окна, когда мимо пронеслись вы с Гарри. Я увидел, что вы бежите к тропе, и подумал, что это правильная идея. Единственный способ выжить. И еще… я страшно перепугался за тебя, Мэри.

– Но Бет… – он качает головой, вспоминая, – …она не хотела идти на тропу. Слишком перепугалась. Она хотела забраться на платформу, к остальным. Ее так учили с детства. Я пытался ей объяснить, что на тропе тоже безопасно, что Стражи регулярно проверяют заборы и обновляют запасы, но она не слушала.

Джед замахивается, словно хочет швырнуть камешек в Лес, но в последний момент что-то его останавливает.

– Я заставил ее пойти со мной. Потащил на тропу, как только начался ливень. Я подумал, что под дождем и в темноте… мы сможем прокрасться мимо Нечестивых. Но стоило нам выйти из домика, как Бет почти сразу схватила Быстрая. Да, дождь дал нам преимущество, остальные мертвяки нас не чуяли и не видели. Но не эта. Среди гвалта, криков и шума сражения я не услышал ее шагов. Каким-то чудом мне удалось оторвать ее от Бет… Господи помилуй, я бросил ее на живого человека, чтобы отвлечь…

Я крепко обхватываю себя руками, представляя, каково пришлось Джеду. Представляя, что значит быть в ответе за смерть любимой.

– И тогда у нас не осталось выбора. – Брат говорит еле слышным, мертвым голосом. – Люди на платформах видели, что Быстрая укусила Бет, и начали стрелять по ней из луков. Они хотели ее убить, поэтому вернуться мы уже не могли. Кровь от укуса стала привлекать внимание Нечестивых. Мы едва успели добраться до ворот.

Джед с трудом сдерживает слезы и едва дышит. Мне хочется прижать его к себе и укачать, как дитя, стереть его боль и горе.

Но я этого не делаю. Я стою на могиле Бет, смотрю в Лес и дивлюсь, что мы так и не привыкли к смерти. Мы окружены ею каждый день своей жизни, она постоянно дает о себе знать, напоминает, чего может стоить одна-единственная ошибка, однако всякий раз застает врасплох. Всякий раз нам слишком больно.

– У меня не было выбора, – наконец выдавливает брат, словно прося прощения. – Я не мог позволить ей стать одной из них. Мысль о том, что она уйдет в Лес, была невыносима.

– Знаю, – говорю я, вспоминая нашу мать и сделанный ею выбор – выбор, который я позволила ей сделать.

– Это был самый трудный поступок в моей жизни.

– Знаю, – повторяю я, не находя других слов.

Джед кивает, стискивает мое плечо и уходит по тропе за остальными – разбивать лагерь. Я остаюсь у тупика, размышляя о своей лжи.

Потому что я не верю в Божий промысел, не верю в божественное вмешательство и предопределение. Я никогда не смогу поверить, что все наши пути уже выбраны заранее, и свободная воля ничего не значит. Что выбора на самом деле не существует.

 

***

 

На следующее утро солнце не столько встает, сколько просачивается в воздух – густой и так напитанный влагой, что кожа от него покрывается испариной. Хотя мы должны идти дальше, никто и шагу не делает с полянки, на которой мы заночевали. Кэсс отпивает из мешка с водой и передает его дальше. До меня он доходит почти пустым.

После вторжения прошло три дня. Мы все измотаны, напуганы и раздавлены.

– Надо возвращаться, – говорит Кэсс.

Гарри рядом со мной громко выдыхает, словно долгое время задерживал дыхание. Аргус положил голову мне на колени и тяжело дышит: если провести рукой по мохнатому боку, можно пересчитать все ребра. Хвост безжизненно валяется в грязи.

– У нас нет воды, чтобы бесцельно шататься по Лесу, – продолжает Кэсс. – Без воды нам не выжить, а все время надеяться на дождь нельзя.

День только начался, а из моей футболки уже можно выжимать пот – и заливать его в мехи вместо воды.

– Может, поищем воду? – предлагает Трэвис.

– Нет, мы должны вернуться, – настаивает на своем Кэсс. Она говорит словно по заученному, словно много раз проигрывала эту беседу у себя в голове.

– Кэсс, милая, мне кажется…

От слово «милая» мой желудок скручивается в тугой узел. Я отворачиваюсь от группы, смотрю на Нечестивых, столпившихся у забора, и пытаюсь разглядеть за ними Лес.

– Мало ли что тебе кажется! – перебивает моя подруга Трэвиса. Я с трудом сдерживаю смех: не привыкла я видеть ее такой строгой. Это странно, неестественно и отчего-то ужасно смешно.

– Главное, что воды у нас почти не осталось. – Она встает и грубо сует ему под нос пустой мех, так что Трэвис отшатывается. – А через несколько дней закончится и еда. Мы умрем в этом Лесу – просто потому, что побоялись вернуться в деревню! – Она даже топает ногой, больше не в силах держать себя в руках.