Глава 23. Я теперь был вдвойне преисполнен решимости никогда не оборачиваться рядом с Флидас

 

Я теперь был вдвойне преисполнен решимости никогда не оборачиваться рядом с Флидас. Эту опасность я уже пережил раньше, но этот наглядный урок перепугал меня не на шутку. Её власть над телами животных была абсолютной: я бы и подумать не мог, что можно покорить целую стаю волков магией, но, казалось, она сделала это совершенно без усилий. Это позволило мне по-новому взглянуть на нашу предыдущую встречу: мой амулет действительно спас меня от мощи её силы, хотя я и подумал, что он каким-то образом не сработал, а Оберон так же не мог не послушаться её, как земля не может не промокнуть под дождём.

— Флидас, — кивнул я ей и опустил меч, но не перестал сжимать рукоять. Я мог поднять его, легко махнув запястьем, если нужно. — Что нового?

— Энгус Ог поручил ковену ведьм разобраться со Стаей, чтобы вы прибыли сюда без помощи. Они поставили ловушки с магическими спусками вокруг хижины, и они будут по-разному стрелять серебром.

— Физические ловушки с магическими спусками? — сказал я.

— Да. И даже если Стая пройдёт мимо них, у всех ведьм есть серебряные кинжалы.

— В таком случае, ты выбрала, на чьей ты стороне?

Рыжеволосая богиня загадочно пожала плечами.

— Я не собираюсь сражаться за тебя или с тобой. И я не пойду той тропой, которой идёшь ты.

— Потому что нельзя, чтобы увидели, что ты выступаешь против Туата Де Даннан.

Уголок её рта слегка искривился в улыбке, и она слегка сардонически кивнула. Нет, никто никогда не увидел, чтобы Флидас встала на чью-то сторону, но, безусловно, она может втихаря предоставить одной из сторон шпионские сведения — настоящую «бомбу». А потом я вспомнил, что она поклялась отомстить Энгусу за то, что он прервал её охоту в парке Папаго. Я был рад, что мы с ней не ссорились: думаю, иначе я уже давно получил бы стрелу в глотку. Сейчас с ней были её стрелы и колчан (я это заметил); защитная кожаная перевязь на левой руке была новой и чистой.

— Может быть, у тебя есть какие-нибудь идеи, как нам избежать этих ловушек? — спросил я. Лакша встала за мной и старалась быть незаметной. Если она надеялась, что Флидас не заметит её, было уже слишком поздно. Флидас уже заметила, что она тут и решила, что её не стоит бояться.

— Избежать их вы не можете. Одну из них надо спустить. Но они поставили ловушки только по периметру: считают, что Стая пойдёт на них со всех сторон.

— Наверное, так бы они и сделали.

— Да. Но если напасть в одной точке и пожертвовать кем-нибудь, то остальные смогут пройти. Тогда против них будут только кинжалы и та магия, которую смогут сотворить ведьмы, когда волки вцепятся им в горло.

— А мне придётся иметь дело с Энгусом Огом.

— Да, он тут. Он делает что-то в огненной яме — собирает большое количество силы.

Вот здорово.

— А что с моим псом и с моим адвокатом?

— С ними всё прекрасно — они привязаны к дереву, но в остальном не пострадали.

— Хорошие новости. Спасибо. Но что же будет со Стаей? — сказал я, показав на волков, безжизненно лежавших на земле. — Что ты с ними сделала?

— Я подчинила их, конечно. Они были слишком возбуждены; двое прыгнули на меня. Едва ли мы смогли бы поговорить, пока они на меня нападают, и раз ты ничего по этому поводу не делаешь, то мне пришлось взять это на себя.

— У меня нет власти подчинять волков-оборотней, — заявил я, — и я не стал бы использовать её, даже если бы они у меня и была.

— О? — Богиня подняла брови. — Тогда когда я уйду, ты столкнёшься с любопытной ситуацией, друид.

— Это правда. — сказал я. — Если раньше они были «возбуждены», то когда ты их выпустишь, они остервенеют до потери пульса. Они набросятся на меня, просто дабы излить селезёнку.

— Дабы излить селезёнку? Ты опять пытаешься цитировать мне мастера Шекспира? (Селезёнка (англ. spleen) в эпоху Ренессанса символизировала гнев и злобу, поскольку селезёнка содержит желчь, отсюда русское «сплин» — «тоска, меланхолия». Выражение «излить селезёнку» в смысле «выйти из себя», «наговорить гадостей» употребляли в Англии в старину, но конкретно у Шекспира его нет). — Она улыбнулась мне, и я начал думать о таких вещах, о которых перед битвой думать не стоит. — В эту эпоху никто не говорит «излить селезёнку».

— Да нет, просто я иногда пословицы путаю. Надо, наверное, сказать, что они мне задницу как павиану разукрасят — вот это будет по-современному. А что ты предлагаешь?

— Ну пообщайся с ними. Объясни, что именно я сделала и заставь их переключиться на свою цель. Они должны изливать — в смысле, разукрашивать задницы — ведьмам, а не тебе.

— Я так не смогу, — ответил я. — У меня нет твоего мастерства в таких делах, Флидас.

Флидас нахмурилась, но ничего не сказала. Потом она посмотрела на распростертых на земле волков, и я почувствовал, как она собирает ещё энергию: она беседовала с волками, используя их связь внутри Стаи. Примерно через полминуты волки вскочили на ноги как один и заворчали на неё. Это был единый угрожающий рык, и если бы на меня так смотрели множество горящих глаз, то у меня, наверное, что-нибудь бы да засвербело в прямой кишке. Но Флидас как будто было всё равно. Она громко сказала:

— Идите и освободите вашего второго. Если ваша жертва сможет пережить ловушки ведьм, то я помогу вам как могу извлечь серебро. Вы — сильная Стая. Хорошего сражения, хорошего пира, будьте снова целы.

Гуннар Магнуссон пролаял какое-то последнее возражение, затем повернулся и отправился по тропе в каньон. Стая быстро последовала за ним, и у меня не было времени сказать ничего, кроме как пробормотать краткое «Пока!». Я побежал за ними, прямо за мной следовала Лакша.

Волки уже не старались бежать вниз по склону помедленнее ради не столь быстрых двуногих. Они быстро обогнали нас, и оказалось, что мы с Лакшей бежим вдвоём. Некоторые волки — возможно, очень многие — сегодня серьезно пострадают или даже погибнут, спасая одного из них. Но Гуннар и все остальные хотели спасти не столько одного из их Стаи, сколько свою честь. Никому не дозволено было оскорблять Стаю безнаказанно — может быть, за исключением Флидас.

Я радовался, что не у всех Туата Де Даннан был её дар. Очевидно, у Энгуса Ога его не было, а то он не стал бы просить ковен разобраться со Стаей. Его дарования лежали в другой области, и я мог только надеяться, что мой дар был сопоставим с его.

Некоторое время мы бежали молча, но затем Лакша сказала, что вмешательство Флидас может пойти нам на пользу.

— Я никогда не видела, чтобы стая была так зла, — заметила она. — От этого они станут сильнее. Может быть, и выживут после ранения серебром.

— Давай надеяться, что мы все выживем.

Мы бежали со скоростью миля в шесть минут по негостеприимной земле в безжалостных горах Суеверия, так что в окрестностях Хижины Тони мы оказались примерно минут через двадцать. Мы слышали, как впереди нас волки разукрашивают кому-то его павианью задницу, а потом Лакша вышла вперед и сказала, что нападет на Радомилу с того места, где стояла. Глаза её снова вкатились внутрь головы; мне стало интересно, не будет ли у Грануэйль потом болеть голова.

— Теперь мы даже ближе чем надо, и волки-оборотни могут использовать мою помощь. Нужно всего несколько минут.

Я не совсем понимал, откуда она знает, что им нужна её помощь. Они казались очень злыми, но это не обязательно значило, что им надо помогать.

— Ну ладно, — сказал я, — увидимся там.

Лакша уже рисовала круг в земле.

— Я на это рассчитываю, — сказала она.

Я пошёл дальше один.

Хижина Тони расположена не во впадине, но и не на холме — скорее, в центре лужайки, которую украшают лишь несколько сухих травинок и сорняков. Вокруг неё были платаны и красные дубы наряду с мескитовыми деревьями и пустынными акациями, где легко мог укрыться любой преследователь. Было и несколько деревьев рядом с самой хижиной, в том числе пара платанов, и именно к ним были привязаны Хал и Оберон. Оберон ещё не понял, что я рядом; я был благодарен ему за это и старался прикрывать свои мысли, как только мог.

Я увидел, где волки-оборотни спустили ловушку ведьм: это было трудно пропустить — на земле валялся волк. Он жалобно ныл, и из него торчали серебряные иглы — ни дать не взять какое-то садомазохистское иглоукалывание. Трудно было сказать с точностью, но я подумал, что это может быть волк доктора Снорри Йодурсона и мне стало интересно, как же это он вытянул короткую соломинку. Он не был самым последним волком в Стае, скорее ближе к верху — и, поскольку это был врач Стаи и в человеческом, и в волчьем облике, они вряд ли могли позволить себе потерять его. Политику Стаи я никогда не пойму.

Перед хижиной была большая яма с огнем, но этот свет шёл совсем не от горящего дерева. Он был оранжево-белым и крутился вокруг ямы баранкой, как какой-то адский «Кримсикл» (Кримсикл — сорт низкокалорийного апельсинового мороженого). Он прекрасно освещал лужайку, так что я остановился в темноте примерно в двадцати ярдах от того места, где лежало распростертое тело Снорри и оценил обстановку.

Волки уже расправились с тремя ведьмами и повалили четвертую у меня на глазах, но жертвы среди них тоже были: я увидел, что трое истекают кровью близ тел ведьм. Они были ещё живы, но очень плохи. Ведьмы чудовищно быстро действовали ножами, может быть, используя то самое заклинание скорости, которое Малина предлагала попробовать на мне. Остались лишь две ведьмы — Эмили и Радомила. (Малины и других ведьм нигде не было видно, и это означало, что по телефону она сказала правду). Радомила действительно оказалась для волков крепким орешком: она пела заклинание, сидя в клетке, расположенной на противоположной от пленных стороне кабины; прутья клетки, несомненно, были отделаны серебром. Волки-оборотни не смогли бы её тронуть.

Однако у Эмили такой защиты не было, и я увидел, как её глазки куклы Барби стали ещё больше обычного, когда она поняла, что следующей превратится в жевательную косточку для волков. Она стояла на дальнем конце лужайки: её как раз можно было видеть между платанами рядом с хижиной; казалось, она не сможет удержать свои позиции и погибнет в битве, как и её сёстры. Едва я успел это подумать, как она обернулась и побежала в лес; это только раззадорило обезумевших волков, которые пустились в погоню.

Но потом я понял, что вела она себя не только трусливо, но и довольно умно: она выведет зверей к периметру из ловушек, которые всё ещё были заряжены, и волки-оборотни снова их спустят. Гуннар, который в своём облике волка руководил охотой, видимо, понял это как раз вовремя, остановился и приказал сделать это и своей Стае. Они стояли и ворчали в темноту, в которой исчезла Эмили; их бесило то, что им уже не попробовать её мяса, но им не хотелось и уходить с лужайки, когда они были так близки к тому, чтобы освободить товарища по стае.

Теперь пришла пора действовать мне. Больше они ничего сделать не могли — я искренне сомневался, что они смогут напасть на Энгуса Ога и продержаться сколько-нибудь долго. Я сомневался, что это удастся и мне, но кое-какая надежда у меня была.

Мой заклятый враг стоял в оранжевом сиянии того адского огня, что он призвал лицом к западу, с головы до ног облеченный в серебряную броню. Это было сделано отнюдь не ради меня: он знал, что если мне удастся пробиться через его защиту, то Фрагарах прорубит его доспехи, как салфетку. Это была броня от волков — на тот случай, если те одолеют ведьм — практически это самое они и сделали: Эмили бежала в лес, а Радомила всё ещё продолжала что-то напевать, но с виду никакого толку от этого не было.

На Энгусе был греческий коринфский шлем, сделанный из одного куска металла, не требовавший отдельной пластины-забрала. Он давал ему максимальную возможность видеть и дышать, но волку-оборотню было бы исключительно трудно запустить свой шаловливый коготок под шлем или под длинные нащёчники, чтобы добраться до горла. Если бы зверю это даже удалось, то шея Энгуса была прочно защищена латным воротником на серебряной цепочке. Была и кольчуга ниже колен, так что по-быстрому перекусить ему сзади сухожилия тоже не удалось бы. Лодыжки обычно трудно защитить от нападения сзади, но он-то знал, что имеет дело с целой стаей волков-оборотней, которые будут рвать его ахиллово сухожилие. Поэтому он надел настоящие серебряные шпоры (получился какой-то сюрреалистический винегрет из средневековых доспехов и американских спагетти-вестернов), а сзади из его икр торчали иглы.

Если посмотреть на всё это, то становилось ясно, что он не ждал, что я приду один, и ведьмы тоже на это не надеялись. Он всё это время планировал впутать в это Темпскую Стаю — месяцами, как мне кажется, поскольку такие доспехи он должен был заказать не так давно. В Тир на Ног волки-оборотни проблемой никогда не были, а серебряные доспехи, сделанные на заказ, в «Кей-марте» под голубым фонариком не купишь (Кей-март — сеть американских супермаркетов; «голубым фонариком» освещаются товары, на которые снижена цена). Я понял, что речь идёт о таком заговоре, что меня до мозга костей пробрал холод: когда он узнал, где я, он понял, что я задействую стаю через своих юристов, и я вздрогнул, сидя за стволом тополя. Мне казалось, что мы играем в шахматы, и он просчитывает на много ходов вперёд — гораздо дальше, чем я. Он переиграл меня с ведьмами с самого начала; у него на побегушках были два департамента полиции, и он предвидел или даже рассчитывал на то, что сегодня вечером сюда заявится пара волков. О чём же он ещё подумал заранее? Что он там делал с этой огненной ямой, и что собиралась предпринять Радомила? Что же случится, если я выйду вперёд и покажусь им?

Как будто в ответ на мои мысли, нечто стало выходить из огненной ямы, сливаться и обретать форму справа от Энгуса Ога. Оно оставалось чем-то нематериальным, достаточно прозрачным, чтобы через него я видел очертания хижины, но физическое присутствие его было неоспоримо. Это была высокая фигура в плаще с капюшоном на бледном коне и имя этому всаднику было Смерть.

Если сегодня я паду, то Смерть придёт за мной без промедления. Энгус Ог знал о моей сделке с Морриган. Самое простое объяснение — она сама ему сказала. Она, конечно, не нарушит данного мне обещания — не отнимет мою жизнь — но я никогда не просил её держать нашу сделку в тайне. Я был достаточно глуп, чтобы подумать, что она не будет об этом болтать и Бригита никогда об этом не узнает, но теперь мне пришло в голову, что Морриган, может быть, решила стать союзницей Энгуса Ога, поскольку Бригита наверняка не просила её помочь. В случае победы она устранит своего самого большого соперника среди Туата Де Даннан и избавится от беспокойного друида, который прожил гораздо дольше, чем следовало.

Меня беспокоило и кое-что ещё: Флидас совсем не шутила, когда сказала, что Энгус собирает большие объемы силы. Она была опасно велика — так велика, что он вполне мог убить землю на мили вокруг, создав пояс выжженной земли. Если бы он пошел существенно дальше, то целая друидическая роща должна была бы много лет ласкать и упрашивать землю, чтобы она снова ожила.

Тут я уже серьёзно испугался за свою шкуру и выбрался из водоворота сомнений, в котором крутился до сих пор. До того момента, когда я осознал угрозу, которую он представлял для земли, я мог бы повернуться и сбежать. Мог бы уехать в Гренландию (где не было ничего зелёного) и прятаться там пару столетий. Но теперь я этого сделать не мог. Энгус Ог мог предавать меня, как хотел, мог похитить и даже убить моего любимого волкодава, убить всю Темпскую стаю, даже узурпировать трон Бригиты, чтобы стать первым среди фей — и я, конечно, мог пойти и на это: это была бы та самая дорогая цена, которую человек иногда вынужден платить, чтобы выжить. Но убить землю, с которой он сам был связан теми же татуировками, которые носил я, говорило о зле, которого стерпеть я не мог — это было прочное доказательство того, что его цели далеко ушли от древней веры, и что он связал себя с тьмой. И это заставило меня встать и достать Фрагарах из ножен, и выбежать в этот круг адского света, выскочив из-за стонавшего доктора Йодурсона. Если мне сегодня суждено умереть, то это будет смерть, которой гордился бы любой друид — сражение не за раненую честь какого-нибудь местного ирландского короля или за его жажду власти над крошечным островом в этом огромном мире: это было сражение за ту самую землю, из которой исходит наша сила и которая дает нам все наши блага.

Нападая, я не стал издавать боевой клич. Боевые кличи нужны, чтобы запугать врага, а запугать Энгуса Ога я не мог. Скорее, я подумал, что смогу застать его врасплох. Но они, очевидно, ждали именно того, чтобы я достал Фрагарах из ножен, поскольку глаза Радомилы распахнулись и она завопила из своей серебряной клетки:

— Он идёт!

Если бы я смог снова остановиться, я бы это сделал. Почему же Радомила узнала о моём приближении как только я достал Фрагарах из ножен? Но я был преисполнен решимости: надо идти вперёд.

Оберон немедленно заметил меня, как только я вышел на свет, и у себя в сознании я услышал его вой облегчения и тревоги.

— АТТИКУС! — завопил он.

Я иду к тебе, приятель. Я тебя люблю. Но ты помолчи и дай мне сосредоточиться. Оберон был отличным парнем: больше я его голоса не слышал.

Вместо этого я услышал зловещий скрежет: Энгус Ог махнул в сторону огненной ямы и она взорвалась целым полчищем демонов.