ГЛАВА XXIII. Впрочем, и им, кроме Лукреции, о которой, как кажется, выше мы сказали

Впрочем, и им, кроме Лукреции, о которой, как кажется, выше мы сказали

достаточно, нелегко указать на человека, авторитет которого предписывал бы

(самоубийство), за исключением разве умертвившего себя в Утике Катона; это

не потому, что он один поступил так, а потому, что считался человеком

мудрым и добрым настолько, что были все основания думать:

такой человек не мог поступить неправильно. Что прежде всего сказать о его

поступке, как не то, что его друзья, среди которых было немало людей

ученых, благоразумно уговаривали его не делать этого, считая его поступок

проявлением духа скорее слабого, чем сильного, ибо он являл собою не

столько утверждение чести, избегающей бесчестного, а слабость, не

способную перенести несчастье. Это доказал и сам Катон на примере своего

любимого сына. Ведь если было бесчестьем жить под властью победившего

Цезаря, то зачем отец сделал соучастником этого бесчестья сына, внушив ему

положиться во всем на благосклонность Цезаря? Почему он не принудил и его

умереть вместе с собою?

Если Торкват поступил похвально, умертвив сына, который вопреки приказу

сразился с неприятелем и даже победил его, то почему же побежденный Катон,

не пощадив себя, пощадил побежденного сына? Ужели быть победителем,

вопреки распоряжению, более бесчестно, чем терпеть победившего неприятеля?

Таким образом, Катон отнюдь не считал бесчестным жить под властью

победившего Цезаря; иначе он освободил бы своего сына от этого бесчестия

отцовским мечом. Итак, что же значит его поступок, как не то, что

насколько он любил сына, пощады которому он желал и ждал от Цезаря,

настолько же завидовал славе самого Цезаря, опасаясь, чтобы тот не пощадил

и его самого, как сказал об этом, говорят, сам Цезарь; или же (чтобы

сказать более снисходительно) он стыдился этой славы.