Конкретные приемы обсуждаются в разделе о технологическом прогнози­ровании в главе 3. 17 страница

² Adams H. The Education of Henry Adams: An Autobiography. Boston - N.Y., 1918. P. 494-495.

 

Сегодня идея экспоненциальных кривых, отражающих любое ускорение удваивающимися темпами, стала вещью обычной. Так, мы знаем, что время, необходимое для кругосветного путешествия, в период с 1889-го — то есть с момента плавания Н.Блая — и до 1928 года, когда состоялся первый кругосветный перелет на само­лете, каждую четверть столетия сокращалось вдвое, а затем стадо сокращаться за такой же срок в десять раз. Д.Прайс утверждает (в связи с проблемой, которую мы подробнее рассмотрим ниже), что со времен Ньютона объем научных работ удваивался каждые 15 лет, иди увеличивался приблизительно в три раза в течение ак­тивного периода жизни ученого.

Важно иметь в виду, что эти экспоненциальные кривые не только отражают резкое изменение в масштабе времени, но и все более быстро трансформируют характер наших знаний и самой жизни. К.Хаскинс, президент Института Карнеги в Ва­шингтоне, в своем президентском докладе за 1965—1966 годы писал, что еще в 1920 году “было широко распространено мне­ние, что Млечный Путь действительно исчерпывает собой всю Вселенную. Только за последние 10 лет мы полностью осознали, что наша галактика в действительности является лишь одной из миллионов или, возможно, миллиардов других галактик, запол­няющих небеса и простирающихся на расстояния, о которых мир 20-х и даже 50-х годов не мог иметь сколько-нибудь реаль­ного представления...”

Только в последнее десятилетие мы узнали о квазарах (квазизвездных радиоисточниках), причем один из них, открытый чуть больше двух дет назад, представляет собой источник электромаг­нитного излучения, превышающий по мощности наше Солнце примерно в два с половиной триллиона раз. Подобные открытия радикально изменили наши представления о природе и пределах Вселенной. Сами их темпы за последние триста дет, со времен Галилея, повысились настолько, что информация, полученная только в последние несколько дет, позволила создать целостную картину и взаимно увязать отдельные представления, формирование которых потребовало многих десятилетий.

Это повторяется во многих областях знания — от исследова­ний астрономов до постижения биологии. Столетие назад монах Г.Мендель заложил основы генетики. Несколькими годами поз­же молодой биохимик Ф.Мишер с помощью ферментов проник в протоплазму живой клетки и открыл основы ее ядра. Потребова­лось семьдесят пять лет после работ Ф.Мишера, чтобы в 50-е годы Л.Полинг и Р.Корей выдвинули теоретические положения о молекулярной структуре генов, и менее десяти лет, чтобы Крик и Уотсон дешифровали основы генетического кода.

Как бы ни был значим каждый из этих примеров, простой и важнейший факт, который Генри Адаме проницательно отме­тил еще в 1900 году, состоит в том, что никогда больше дети не будут жить в том же мире — социальном и интеллектуаль­ном, — который населяли их отцы и деды. Тысячелетиями — и это и сегодня можно сказать относительно некоторых угодков мира, хотя таковые неуклонно сокращаются, — дети, идя по стопам своих родителей, следовали установившемуся образу действий и заведенному порядку, имели общую с ними книгу знаний и морали, поддерживали тесные связи с домом и семьей. Сегодня ребенок не только обречен на радикальный разрыв с прошлым; он должен готовить себя к неизвестному будущему. И эта задача стоит [не только перед отдельным человеком, но и] перед всем обществом.

ИЗМЕНЕНИЕ МАСШТАБОВ

Второй важный факт, отличающий современность от прошлых времен, — это “изменение масштабов” нашей жизни. Рассмот­рим прежде всего вопрос о числах. Любопытно, что в период, когда была принята Конституция, которой и сейчас руководству­ется американское общество, в тринадцати штатах проживало менее четырех миллионов человек. Из них 750 тыс. составляли чернокожие рабы, поставленные вне общества. Население было молодо — его средний возраст составлял всего 16 лет, — и не более 800 тыс. мужчин достигли избирательного возраста. Когда Джордж Вашингтон был приведен к присяге как первый прези­дент Соединенных Штатов, население Нью-Йорка, тогдашней столицы страны, составляло всего 33 тыс. человек.

В городах жили немногие. Лишь 200 тыс. человек населяли “городские районы”, в каждом из которых было сосредоточено 2500 или более жителей. Существуя изолированными группами, образующими небольшие общины, или проживая в малонаселен­ных районах, люди редко передвигались на большие расстояния, и гость издалека был для них редкостью. Поскольку это был мир земледельцев и источником искусственного освещения служили в основном свечи и керосиновые лампы, повседневная жизнь была связана с движением солнца (кстати, обращение “добрый день” пришло из земледельческой эпохи), и “ночная жизнь” была ис­ключением. Новости обычно распространялись в виде слухов, и существовало лишь несколько газет, в которых освещались пре­имущественно местные события. Представления рядовых граж­дан о мире и его политической жизни были чрезвычайно ограни­ченными.

Что же мы видим сегодня? В настоящее время население Со­единенных Штатов превышает 200 млн. человек, из них более 110 млн. живут в урбанизированных районах, т.е. в пределах местности, окружающей городской центр с населением не ме­нее 50 тыс. человек. Мало кто живет или работает в условиях социальной изоляции (60 процентов занятых в обрабатывающей промышленности работают на предприятиях, каждое из которых применяет труд более 500 человек). Даже фермеры вовлечены в единое национальное общество через средства массовой инфор­мации и современную культуру.

Однако наиболее примечательное различие состоит в том (и здесь проявляется реальное изменение масштабов по сравнению с 1798 годом), с каким числом людей знаком каждый из нас, о скольких он знает, или, иначе говоря, в том, каким образом мы воспринимаем наш мир. Сегодня любой человек на работе, в школе, по месту жительства, в профессиональной и социальной сфере непосредственно общается с сотнями людей, и если учесть совре­менную необычайно высокую мобильность — географическую, профессиональную и социальную, — каждому из нас в течение жизни приходится узнать в качестве знакомых или друзей не­сколько тысяч человек. С учетом же тех лиц, которых преподно­сят нам средства массовой информации, — а также в связи с развитием политической жизни и ростом разнообразия в сфере культуры, — число людей (и мест), которые знает каждый из нас, устремляется вверх экспоненциальными темпами.

Что же происходит, когда население начинает переживать этот скачок, [как меняются] социальное сознание, контакты и взаимодействие? Рассмотрим количественные скачки в росте

населения, хотя бы на примере последнего столетия. Только в 1859 году, после многих тысяч лет достаточно развитой социаль­ной жизни, население мира достигло одного миллиарда человек. Второй миллиард добавился через 75 дет (с 1850 до 1925 год), а третий — всего через 35 — к 1960 году. Скорее всего, показа­тель в четыре миллиарда будет достигнут к 1980 году, и если нынешняя тенденция останется неконтролируемой, пятый мил­лиард добавится всего за десять дет, к 1990 году. Как отмечает Р.Ревелл, при нынешних уровнях рождаемости и смертности прирост населения только за период с 1965 до 2000 года превы­сит все количество ныне живущих людей. Если же взглянуть на удваивающиеся темпы роста населения в ином ракурсе, можно подсчитать, что из всех людей, когда-либо живших на Земле, пятая часть жива сегодня.

Однако изменение масштабов — это не просто количествен­ный рост прежних институтов. Ни один биологический организм или человеческое сообщество не могут претерпеть изменения в размерах и, соответственно, в масштабах, не меняя своих форм и структуры. Этот общий принцип был установлен Галилеем еще 350 лет назад. Выдающийся биолог д'Арси Уэнтуорф Томпсон, рассматривая эту проблему в своем классическом труде “О росте и форме”, пишет: “[Галилей] говорил, что если бы мы попыта­лись строить корабли, дворцы иди храмы чрезмерных размеров, то реи, балки и, сваи не выдержали бы нагрузок и разрушились;

таким же образом природа не может взрастить дерево или со­здать животное сверх определенного размера, сохраняя при этом прежние пропорции и используя те же материалы, которые под­ходили для конструкций меньшего размера. Объект разрушится под тяжестью собственного веса, если мы... не изменим соответ­ствующие пропорции...”³

Согласно Галилею, изменения в пропорциях происходят в соответствии с математическим принципом, известным в про­странственной Эвклидовой геометрии как закон квадрата-куба:

с увеличением объема в кубе ограничивающая его поверхность увеличивается только в квадрате. Изменение социальных инсти­тутов не следует строго пространственному закону, однако хотя такое сравнение имеет биологический контекст, существует про­

³ D'Arcy Thompson. On Growth and Form. Cambridge, 1963. Vol. I. P. 27.

 

цесс структурной дифференциации, “в результате которой одна структура иди организация превращается в две, отличающиеся друг от друга по своей внутренней субординированности и фун­кциям в системе, частью которой они являются, но представляю­щие собой в определенной мере “функциональный эквивалент” прежнего, менее дифференцированного элемента”⁴.

Концепция структурной дифференциации, восходящая к Э.Дюркгейму и М.Веберу и развитая Т.Парсонсом и его учени­ками, является сегодня, вероятно, ключевой социологической концепцией, позволяющей анализировать бурные социальные изменения. Она указывает, что по мере роста масштабов и фун­кций социальных институтов создаются четко определенные под­системы для решения тех иди иных задач. С развитием специали­зированных подсистем возникают также новые проблемы, [в пер­вую очередь] связанные с вопросами координации, иерархии и социального контроля.

В контексте социальных изменений процесс дифференциации прослеживается вплоть до ранних человеческих сообществ, где, например, первоначально неразрывно связанные жреческие и политические функции (воплощенные во власти фараонов в Древ­нем Египте) развились позже в обособленные религиозные и по­литические институты (хотя эти две функции оставались симво­лически взаимосвязанными в Японии даже после “революции Мэйдзи”, а в Англии воплощены в одном человеке до сегодняш­него дня). Семья, которая в свое время была важнейшим соци­альным институтом, объединявшим экономические, бытовые, рек­реационные и другие функции, также модифицировалась, резуль­татом чего стало обособление семейной и профессиональной си­стем, а семейное фермерство, семейный бизнес или семейная тор­говля стали утрачивать свое значение.

В современном индустриальном обществе наиболее значитель­ную внутреннюю дифференциацию обнаруживают экономические институты. Когда возникло противостояние сходных по своей сущности форм и сообществ, появились конкуренция и “нарас­тающая борьба за существование”. В прошлом такая конкурен­ция часто приводила к войнам между сообществами, становясь их главной причиной. В современном обществе, где экономиче-

4. Parsons Т., Smelser N.J. Economy and Society. L., 1956. P. 255-256.

 

ский рост обеспечивается прежде всего через увеличение произ­водительности, а не эксплуатацию иди грабеж, такая конкурен­ция приводит к разделению труда и возникновению отношений взаимозависимости. Чтобы достойно ответить на вызов конку­ренции иди избежать ее, структурные элементы общества (реги­оны, города, фирмы) встали на путь специализации, сужая сфе­ру свой профессиональной деятельности и тем самым дополняя друг друга. Таким же образом, как усложнение процесса постав­ки товаров на все более крупные рынки вызывал разделение тор­говли на оптовую и розничную, шла и профессиональная специ­ализация, сопровождая рост отдельных фирм и экономики в це­лом. Так же, как возникло разделение собственности и управле­ния, оказались дифференцированными и различные задачи ме­неджмента, в результате чего производство, финансы, маркетинг, технологические исследования, работа с персоналам и тому по­добное становились предметом новых формировавшихся профес­сий⁵.

То, что уже давно стало знаменательной и неотъемлемой чер­той экономической жизни, сегодня начинает проявляться также в образовании и интеллектуальной жизни. Рост университетов с 5 тыс. до 50 тыс. студентов представляет собой не просто линей­ное увеличение их масштаба, а крупные изменения во внутрен­ней структуре. Если в прошлом (и это в определенной мере еще остается справедливым для Оксфорда и Кембриджа) вопросы финансирования, административного управления, приема и обу­чения были прерогативой единого академического органа, то те­перь мы видим сложную иерархию хозяйственных чиновников, администраторов, руководителей учебных подразделений и ис­следовательских институтов, должностных лиц, отвечающих за приек студентов, и преподавателей, причем первые и последние находятся между собой в сложных отношениях бюрократическо­го типа. В научно-исследовательских институтах и академиче­ских учреждениях идет аналогичный процесс роста дифферен­циации — и напряженности — в коллективе. Если в этом плане и

⁵ О ходе дискуссии по проблемам теории “структурной дифференциации” см.: Parsons Т. Some Reflections on the Institutional Framework of Economic Development // Parsons T. Structure and Process in Modem Societies. Glencoe (111.), I960. P. 98-132.

 

имеет место нечто, отличающее вторую половину двадцатого сто­летия от первой, то это проникновение специализации функций из сферы экономики в сферу интеллектуальной деятельности.

Эти две концепции — темпы перемен и изменение масшта­бов — представляют собой идеи, вокруг которых может быть построено обсуждение ключевых структурных компонентов пост­индустриального общества — знания и технологий.

ХАРАКТЕРИСТИКИ ЗНАНИЯ

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЗНАНИЯ

Каким образом можно датировать общественное изменение? Как определить время появления новой социальной проблемы? Что касается характера знания, то переломным моментом я условно назвал бы 1788 год. Как отмечается во вводных замечаниях к 11-му изданию Британской энциклопедии, “ее первые издания (1745—1785 годы), как и все предшествовавшие ей аналогич­ные работы, составлялись одним иди двумя людьми, которые могли считать все сферы человеческих знаний полем приложе­ния своих усилий. Начиная с 3-го издания (1788 год) при со­ставлении энциклопедии впервые решено было полагаться на знания специалистов”. Такова дата, когда единый массив зна­ний был расчленен на части. Следует отметить, что в подготов­ке издания энциклопедии 1967 года принимали участие около 10 тыс. “известных экспертов”.

Что понимается под “знанием”? “Энциклопедия” означает “полный спектр”, и в сферу этого определения может быть вклю­чено все, что известно человеку (что записано иди сказано). Для целей данной главы я определяю знание как совокупность субор­динированных фактов или суждений, представляющих собой ар­гументированное утверждение или экспериментальный резуль­тат, способный быть переданным другим людям с использовани­ем средств связи в определенной систематической форме. Таким образом, я отличаю знание от новостей и сообщений развлека­тельного характера. Знание состоит как из новых суждений (ис­следования), так и новых изложений уже известных суждений (учебники). Это определение имеет более широкий характер, чем некото­рые из принятых философских понятий подобного рода. Так, М.Шедер различает три класса знания: знание в области дей­ствия и контроля (Herrschaftswissen); знание в области немате­риальной культуры (Bildungswissen) и знание в духовной облас­ти (Erioesungswissen) (в переводе Ф.Махдупа — инструменталь­ное Знание, интеллектуальное знание и духовное знание). Мое определение, однако, уже, чем всеобъемлющая классификация Ф.Махдупа, который в “Производстве и распределении знаний в Соединенных Штатах” пишет, что “объективная интерпретация, соответствующая тому, что известно, будет менее удовлетвори­тельной, чем субъективная интерпретация в соответствии со зна­чением, которое знающий придает знаемому, т.е. в соответствии с тем, кто знает, почему и зачем”⁶. Используя затем “субъектив­ное значение известного для знающего как критерий”, Ф.Махдуп различает пять типов знания:

1. Практические знания, которые пригодны для использова­ния в работе, решениях и действиях и могут быть подразделены, в соответствии с видами человеческой деятельности, на: а) про­фессиональные знания; б) предпринимательские знания; в) зна­ния навыков физического труда; г) знания в области ведения домашнего хозяйства; д) иные практически применяемые типы знания.

2. Интеллектуальные знания, удовлетворяющие интеллекту­альную любознательность человека и считающиеся составной ча­стью либерального образования, гуманистического и научного обучения, общей культуры и приобретающиеся, как правило, в результате активного сосредоточения усилий на оценке существу­ющих проблем и ценностей.

3. Бесполезные и развлекательные знания, вызванные к жиз­ни неинтеллектуальной любознательностью или желанием полу­чить легкое развлечение или эмоциональный стимул, включаю­щие местные слухи о происшествиях, в том числе криминальных, легкие романы и рассказы, шутки, игры и т.п., приобретающие­ся, как правило, в результате пассивного отдыха после занятий

⁶ Machiup F. The Production and Distribution of Knowledge in the United States. Princeton (N.J.), 1962. P. 21.

 

“серьезными” делами и подходящие для удовлетворения эмоцио­нальных потребностей человека.

4. Духовные знания, имеющие отношение к религиозному пониманию Бога и путей спасения души.

5. Нежелательные знания, находящиеся вне сферы интересов человека, обычно приобретающиеся случайно и сохраняющиеся бесцельно⁷.

Р.Лэйн, выдвинувший идею “общества знания” (knowledge society), стремится подвести философско-эпистемодогический фундамент под свою концепцию. Подобно Ф.Махлупу, он вклю­чает в нее как “знаемое (известное)”, так и “состояние зна­ния”, однако стремится также подчеркнуть возрастающее соци­альное самосознание, обеспечиваемое таким знанием. Р.Лэйн пишет: “В качестве первого приближения к определению мож­но сказать, что обладающее знаниями общество (knowledgeable society) — это такое общество, члены которого в большей мере, чем члены других сообществ: а) познают основы своих пред­ставлений о человеке, природе и обществе; б) руководствуют­ся (возможно, бессознательно) объективными стандартами ис­тины, а при достижении высокого уровня образования следу­ют научным правилам доказательства и построения выводов;

в) выделяют значительные ресурсы на получение знаний, в ре­зультате чего имеют большой их накопленный объем; г) систе­матически собирают, организуют и интерпретируют знания для извлечения из них всего того, что полезно для практических целей; д) используют знания для демонстрации (и, возможно, модификации) своих ценностей и целей, а также для их совер­шенствования. В той же мере, в какой основанием “демократи­ческого” общества являются государственные и межличностные отношения, а основанием “общества изобилия” — экономика, корни общества, обладающего знаниями, уходят в эпистемодо-гию и логику познания”⁸.

Определения такого рода не являются ни правильными, ни ошибочными; они скорее устанавливают некоторые границы ис-

⁷ Machiup F. The Production and Distribution of Knowledge... P. 21-22.

⁸ Lane E.E. The Decline of Politics and Ideology in a Knowledgeable Society // American Sociological Review. Vol. 21. No. 5. October 1966. P. 650.

 

пользования терминов. При рассмотрении проблем всеобъемлю­щих социальных изменений следует учитывать эти формулировки. Однако для целей социальной политики, [в центре которой нахо­дится] необходимость определять пропорции распределения ре­сурсов общества для конкретных целей социального характера, я предложил бы более узкое определение: знание — это то, что объек­тивно известно, это интеллектуальная собственность, принадле­жащая определенному лицу иди группе лиц и удостоверенная ав­торским правом иди какой-либо другой формой социального при­знания (скажем, публикацией). Это знание оплачивается — на основе времени, затраченного на исследование и изложение его результатов, и на основании расходов, связанных с его распрост­ранением и передачей при обучении. Знание подвержено оценкам со стороны рынка, высших административных и политических должностных лиц иди равных им по положению людей, которые могут высказывать суждения в отношении как ценности результа­тов, так и обоснованности претензий на ресурсы, когда таковые предъявляются. В этом смысле знание является составной частью социальных инвестиций; оно представляет собой законченное из­ложение [чего-либо] в форме книги, статьи или даже компьютер­ной программы, записанной на бумагу иди магнитную ленту с це­лью передачи, и подвержено грубой количественной оценке. Нет необходимости подчеркивать, что такое утилитарное определение не претендует на включение таких вопросов “социологии знания”, как социальное установление идей, их взаимосвязи, их отношение к тем или иным структурным основам и т.п. Любая оценка специ­фического характера того или иного конкретного набора знаний, безусловно, потребует рассмотрения подобных вопросов, однако в данном случае это не входит в мои задачи⁹.

ИЗМЕРЕНИЕ ЗНАНИЯ

Проявления роста. В последние годы мы привыкли к утвержде­ниям, что знание увеличивается экспоненциальными темпами.

⁹ О всеобъемлющей парадигме, излагающей типы вопросов, на которые долж­на ответить социология знания, см.: Merton R.K. The Sociology of Knowledge // Social Theory and Social Structure. Glencoe (111.), 1957. P. 460-461.

 

Первый грубый подсчет — и первое предупреждение о том, что рост знаний порождает проблему их хранения и поиска, — отно­сятся к 1944 году, когда Ф.Райдер, сотрудник библиотеки Уэслианского университета, опубликовал выкладки о том, что книж­ные фонды американских научных библиотек удваиваются в сред­нем каждые 16 лет. Взяв в качестве примера для исследования десять колледжей, он показал, что в период с 1831 года (когда в библиотеке каждого из них имелось в среднем по 7000 книг) по 1938 год библиотечный фонд удваивался каждые 22 года; соот­ветствующие же цифры для крупнейших американских универ­ситетов за тот же период свидетельствовали, что там удвоение происходило каждые 16 лет¹⁰. На примере Иельского универси­тета Ф.Райдер показал, как эта проблема будет выглядеть в буду­щем: “...В начале XVIII столетия Иельская библиотека имела около 1000 томов. Если бы удвоение происходило каждые 16 дет, их число в 1938 году достигло бы 2,6 млн. томов, фактически же оно составило в 1938 году 2,7 млн., что поразительно близко к “стан­дартным” темпам роста... Не составляет большого труда подсчи­тать, что в 1849 году протяженность книжных полок библиотеки Иельского университета составляла полторы мили, а ее карточ­ный каталог занимал приблизительно 160 ящиков. В 1938 году ее 2,7 млн. томов занимали полки протяженностью в 80 миль, а ка­талоги всех видов, размещенные в различных местах, должны были составить порядка 10 тыс. ящиков. Для обслуживания этой биб­лиотеки требовался штат численностью свыше двухсот человек, из которых, вероятно, половину составляли каталогизаторы”".

Ф.Райдер размышлял — и эти размышления выглядели в тот период эксцентрично — о том, что произойдет, если Йельская библиотека будет и впредь продолжать расти “темпами, не бо­лее самых консервативных”, которыми фонды библиотеки уве­личивались в предыдущий период. В этом случае, подсчитал он, в 2040 году Иельская библиотека будет иметь “приблизительно 200 млн. томов, которые будут занимать более б тыс. миль по­лок. Набор ее каталогов — если тогда они сохранятся в карточ­ной форме — будет состоять из почти трех четвертей миллиона ящиков, занимающих не менее восьми акров площади помеще-

¹⁰ Rider F. The Scholar and the Future of the Research Library. N.Y., 1944. " Ibid. P. 11-12.

 

 

ний. Новые поступления достигнут 12 млн. томов в год, а их каталогизация потребует штата библиографов, превышающего 6 тыс. человек”¹².

Результаты проведенных Ф.Райдером исследований роста американских научных библиотек были распространены Д.Прайсом на оценку всей совокупности научных знаний. В своей пер­вой книге, посвященной этой проблеме, “Наука со времен Вави­лона”¹³, он стремился нарисовать картину роста издания научно­го журнала и научной газеты как двух основных индикаторов знания. И тот, и другая были продуктами научной революции кояца XVIII века. Они позволяли обеспечить сравнительно быструю передачу новых идей растущему кругу лиц, проявлявших ингерес к науке. Старейшим из сохранившихся журналов явля­ются “Философские труды Лондонского Королевского Общества”, впервые опубликованные в 1665 году, за которыми последовали еще три иди четыре подобных журнала других национальных академий европейских государств. Затем число издаваемых журна­лов стадо расти, достигнув к началу девятнадцатого века около ста, к середине столетия — тысячи, а к 1900 году — примерно 10 тыс. Д.Прайс делает следующий вывод: “Если произвести... подсчет за период с 1665 года до наших дней, сразу же становится очевидным, что огромный рост количества научных периодиче­ских изданий от единицы до порядка ста тысяч происходил с чрез­вычайной регулярностью, которую редко можно наблюдать в ста­тистике какой-либо человеческой деятельности и природных про­цессов. С большой степенью точности вырисовывается, что это количество возрастало десятикратно каждые полвека, начиная с 1750 года, когда в мире было около десяти научных журналов”¹⁴.

В последующих публикациях Прайс отстаивает идею подсчета издаваемых газет как способа оценки уровня научного

¹² Rider F. The Scholar and the Future of the Research Library. P. 11-12. При это!" не принимается в расчет возможность замены книг микрофильмами. Од­нако это проблема хранения, а не роста знания.

¹³ Price D. Science Since Babylon. New Haven (Ct.), 1961. Его первой публи­кацией по этому вопросу была статья, вышедшая во французском “Archives Internationales d'Histoire des Sciences” в 1951 году (No. 14). Впоследствии она была расширена и помещена в более популярной форме в лондонском журнале “Discovery” (июнь 1956 года).

14. Price D. Science Since Babylon. P. 96.

 

знания. В статье, опубликованной в 1965 году, он писал: “Для самого ученого публикация представляет собой непостижимо мощный, вечный и открытый литературный архив, в котором он читает результаты своих исследований. Только в очень ред­ких и особых случаях ученому приходится иметь дело лишь с собственно научной работой, в которой нет конечного продук­та, имеющего литературную форму. К ним относятся скорее па­тологические случаи, подобные тому, что произошел с Г.Кавендишем, занятым интенсивными научными исследованиями, но в подавляющей части не публиковавшим свои выводы и откры­тия. По этой причине они на столетие были потеряны, пока их не обнаружил Дж.Максвелл, всего через несколько лет после того, как эти ценные результаты были независимо подучены други­ми. Являются ли вкладом в науку неопубликованные труды, по­добные работам Г.Кавендиша, или те, что остаются неизвест­ными и не публикуются, потому что числятся государственными секретами? Я считаю, что в целом будет правильным ска­зать: нет, не являются. Наука, которая не имеет способов пере­дачи своих результатов, — это не наука!

Таким образом, согласно нашему определению, наука — это то, что публикуется в научных журналах, газетах, докладах и книгах. Короче, это то, что воплощается в литературе. Достаточ­но удобным представляется то, что печатную продукцию намно­го легче определить, очертить ее границы и дать ее количествен­ную характеристику, чем что-либо другое, с чем в данном случае приходится иметь дело. Ввиду того что научная литература име­ет важнейшее функциональное значение для ученых, она в тече­ние столетий является объектом систематизации с использова­нием индексов, классификаторов, реферативных журналов и си­стем поиска... Она подсчитывается, классифицируется и год за годом подбирается в продолжающиеся серии. Например, глав­ный компонент исследовательской литературы может быть опре­делен как публикации в научных сериях, включаемых во “Все­мирный перечень научных периодических изданий” — инстру­мент для ссылок, хорошо знакомый работникам библиотек”¹⁵.

¹⁵ Price D. The Science of Science // Platt J.R. (Ed.) New Views of the Nature of Man. Chicago, 1965. P. 58-59.

 

К 1830 году, когда стадо очевидно, что при наличии в мире около трехсот научных журналов человек, работающий в науке, уже не в состоянии успевать знакомиться с новым знанием, по­явился новый инструмент — реферативный журнал, в сжатом виде представлявший содержание статей и позволявший заинте­ресованному человеку решить, с какими из них ему целесообраз­но ознакомиться в подробном виде. Однако, как указывает Д.Прайс, число реферативных журналов также росло, повторяя тот же путь — увеличиваясь десятикратно каждые полстолетия. В результате к 1950 году их количество достигло “критической величины” — около трехсот изданий.

Из этих цифр Д.Прайс попытался вывести “закон экспонен­циального роста”. Он считал важнейшим выводом то, что коли­чество новых журналов росло не линейно, а экспоненциально. “Константа выражается примерно 15 годами для удвоения, что соответствует десятикратному увеличению за 50 дет и тысяче­кратному — за полтора столетия...” Если это так, то важно отме­тить, что мы не просто наблюдаем быстрый рост, но и что отра­жающая его кривая должна быть экспонентой, как математиче­ское следствие той зависимости, что чем больше количество, ко­торое возрастает, тем быстрей происходит его рост. “Почему происходит так, — спрашивает Д.Прайс, — что издаваемые жур­налы вызывают рост новых темпами, пропорциональными их количеству в какой-то один момент, а не с конкретным уров­нем?” Так должно происходить потому, говорит он, что “это связано с научными открытиями иди статьями, в которых они публикуются... Так как каждое научное достижение генерирует новую серию успехов достаточно постоянными темпами, то ко­личество появляющихся достижений строго пропорционально количеству открытий в то или иное конкретное время”¹⁶.