Конкретные приемы обсуждаются в разделе о технологическом прогнози­ровании в главе 3. 16 страница

Если взглянуть на современное положение США в мировой экономике, три обстоятельства не могут не казаться очевидными. Во-первых, Соединенные Штаты имеют положительный тор­говый баланс с остальным миром только в сфере производства высокотехнологичных товаров. В области сельскохозяйственных продуктов, минерального сырья, топлива и целого ряда других несельскохозяйственных и не принадлежащих к обрабатывающим

²⁹ Теоретическая оценка этой проблемы дана в: Baumol W.J. Macroeconomics of Unbalanced Growth: The Anatomy of Urban Crisis // American Economic Review. June 1967. Как пишет профессор У.Дж.Бомодь: “Поскольку нет никаких осно­ваний полагать, что в прогрессивных секторах экономики прекратится накоп­ление капитала или остановится процесс инноваций, повышение реальной сто­имости мунииипиальных услуг вряд ли приостановится; поэтому неизбежно и вне зависимости от наличия инфляции местные бюджеты почти наверняка бу­дут расти и в будущем... Ответственность за эту тенденцию не может быть возложена ни на одного человека и ни на одну группу, и поэтому нет ничего, что могло бы остановить ее” (С. 423).

Неомарксистский подход к данной проблеме изложен в: O'Connor J. The Fiscal Crisis of the State // Socialist Revolution. Vol. I. No. 1 (January—February 1970); Vol. I. No. 2 (March-April 1970).

 

отраслям продуктов (за исключением высокотехнологичных то­варов) баланс резко смещен в противоположную сторону. Тек­стиль, транзисторные радиоприемники, пишущие машинки и фо­токамеры — все эти ставшие стандартизированными продукты иностранного производства, захлестнули американский рынок. Даже в высокотехнологичных отраслях, таких, как производство компьютеров, лазеров, точных инструментом и т.д., имеют место тенденции к спаду: в 1962 году положительный баланс составлял 4:1 (экспортировалось товаров на 10,2 млрд. долл., импортирова­лось на 2,5); в 1968 году он оказался уже на уровне 2:1 (экспорт составил 18,4 млрд. долл., импорт — 9,4). В 1971 году общий дефицит торгового баланса достиг 12 млрд. долл., и президент Р.Никсон был вынужден предпринять экстренные шаги по де­вальвации доллара и установлению квот на иностранные товары, продаваемые на американском рынке.

Сокращение расходов на транспортировку наряду с разницей в уровне заработной платы во все большей мере позволяет аме­риканским многонациональным корпорациям производить зна­чительную часть комплектующих частей за границей и достав­лять их в страну для изготовления конечного продукта. Компа­ния “Форд” смогла выпустить свою дешевую модель “Пинто” только потому, что большинство ее составных частей произво­дится за границей, а “Крайслер” сообщил, что возрастающая часть деталей всех его автомобилей будет производиться не в Детрой­те, а за рубежом.

В-третьих, Соединенные Штаты все более становятся обще­ством рантье, где значительная и все возрастающая часть торго­вого баланса представлена не столько экспортом, сколько поступ­лениями от зарубежных инвестиций американских корпораций.

Все это ставит серьезную проблему перед американскими тру­дящимися. Сфера, в которой труд наиболее организован, — об­рабатывающая промышленность — стоит перед перспективой серьезного сокращения рабочих мест. В ответ американское ра­бочее движение, всегда приверженное идее свободной торгов­ли, занимает сегодня жесткие протекционистские позиции. Тем самым оно может сохранить рабочие места в ряде сфер (тек­стильной промышленности, электронике, металлургии, автомо­билестроении), но потребителю придется заплатить за это вы­сокую цену.

В результате, в силу наличия двух серьезных сдерживающих факторов — меняющегося соотношения между материальным про­изводством и сферой услуг и возникающих опасностей для американских производителей на международной арене — сужается после социальных экспериментов. Так, если работники потребуют в этих условиях большего контроля над условиями труда — что неизбежно повысит издержки', — противодействие подобным тре­бованиям ввиду изменившейся экономической ситуации может быть весьма значительным.

Однако наиболее серьезным сдерживающим фактором явля­ется рост разнообразия самих политических требований. Как я отмечал ранее, постиндустриальное общество во все большей мере становится коммунальным обществом, где социальные механиз­мы в большей мере, нежели рынок, становятся ответственными за распределение благ и общественный выбор в большей мере, чем индивидуальный спрос, становится арбитром в сфере услуг. Коммунальное общество по самой своей природе порождает но­вые права — права детей, студентов, бедноты, разного рода мень­шинств — и воплощает их в форму все новых и новых требова­ний, предъявляемых к сообществу. Рост экстернадий — послед­ствий частных действий для сообщества — превращает чистый воздух и чистую воду или потоки транзитного транспорта в пред­меты общественных дискуссий и требует большего регулирова­ния и контроля со стороны общества. Потребности в высшем образовании и лучшем здравоохранении резко расширяют роль правительства как обеспечивающего фонды и устанавливающего стандарты. Потребности в дополнительных удобствах, призывы к лучшему качеству жизни заставляют правительство умножать усилия в сфере защиты окружающей среды, обеспечения отдыха и развития культуры.

Однако все это предполагает наличие двух проблем: мы не знаем в точности, учитывая недостатки нашей социальной тео­рии, как эффективно решить многие из этих задач; учитывая значимость их всех и не имея достаточно средств для удовлетво­рения каждого из требований, как выделить наиболее важные и насущные. В 1960 году созданная президентом Д.Эйзенхауэром Комиссия по определению национальных целей сформулировала минимальный набор стандартов для качества жизни — стандар­тов, которые кажутся примитивными всего десять дет спустя, — но, когда Национальная ассоциация планирования экстраполи^ ровада эти цели на 1975 год (заложив в расчеты четырехпроцен­тный темп роста ВНП, который так и не был достигнут), оказа­лось, что для осуществления всех поставленных задач не хватает 150 млрд. долл. Таким образом, основная проблема по-прежнему заключена в выборе приоритетов.

Но как достичь этого? Одной из черт коммунального обще­ства является растущее участие отдельных лиц и групп в жизни сообщества. В действительности, например, на городском уров­не сегодня имеет место более активное участие населения [в решении социальных вопросов], чем когда-либо ранее в амери­канской истории³⁰. Но само расширение участия ведет к пара­доксу: чем большим становится число групп, каждая из кото­рых борется за достижение собственных целей, тем выше веро­ятность того, что они начнут накладывать вето на интересы друг друга, и такая ситуация может вызвать лишь озлобленность и безвластие. Это справедливо не только для местного, но и для национального уровня, где в течение последних двадцати лет возникло множество новых политических общностей. Традици­онно носителями групповых интересов были предприниматели, рабочие и фермеры, в то время как этнические группы играли заметную роль фактически исключительно на уровне районов или городов. Однако в последние двадцать дет мы стали свиде­телями роста влияния ученых, работников образования, интел­лигенции, афроамериканцев, молодежи, бедноты, причем все они играют свою роль в борьбе за влияние и распределение ресур­сов³¹. Прежние коалиции не играют более решающей роли. В последнее время мы наблюдаем рост независимой от прежних партий компоненты, чьи колеблющиеся голоса становятся ис­ключительно важными. Проблема достижения консенсуса по

³⁰ Развитие этих аргументов и соответствующие статистические и докумен­тированные данные по этому вопросу содержатся в: Bell D., Held V. The Community Revolution // The Public Interest. Summer 1969.

³¹ Всегда ли бизнес оказывает конструктивное влияние? Это зависит от конкретной ситуации. Следует различать лежащую в основании общества сис­тему, которая и сегодня является капиталистической, и современную “эколо­гию игр”, когда по различным вопросам формируются различные коалиции, а по отдельным политическим вопросам среди представителей дедовых кругов возникают весьма заметные разногласия.

 

политическим вопросам будет становиться все более сложной. Однако отсутствие консенсуса означает конфликт, а постоян­ны1й конфликт разделяет общество, открывая путь к подавле­нию и репрессиям со стороны одной части социума по отноше­нию к другой.

Западное индустриальное общество отмечено тремя отличи­тельными чертами: ростом крупных корпораций, становящихся моделью для любого коммерческого предприятия; отпечатком, который накладывают машины и их ритм на характер труда; и трудовым конфликтом, воплощающим в себе противостояние классов, которое способно разорвать общество на части. Все эти три элемента существенно модифицируются в условиях постин­дустриального общества.

Современная коммерческая корпорация была социальным изоб­ретением, появившимся на рубеже веков и имевшим целью ис­пользовать тот “экономизированный тип” [жизни], которое стало движущей силой общественных перемен³². Она представляла со­бой устройство, радикально отличавшееся от армии и церкви (двух ранних форм широкомасштабных организаций) своей способно­стью объединять людей, исходные материалы и рыночные струк­туры ради массового производства благ. На протяжении первой половины нашего столетия, начало которого было символически ознаменовано появлением первой корпорации, превзошедшей рубеж в 1 млрд. долл., — ею стала в 1901 году “Юнайтед стейтс стид компани” Дж.П.Моргана, — роль корпораций постоянно росла, и такие знакомые всем гиганты, как “Дженерал моторе”, “Дженерал электрик”, “Стандард ойл” и другие монолиты, зани­мающие первые строчки списка Fortune 500, господствовали в экономике. Однако к 1956 году корпорации, казалось, достигли некоторого предела, когда они обеспечивали 57 процентов сово­купного национального дохода, и с этого периода данная доля стабилизировалась.

Современная коммерческая корпорация отличается больши­ми размерами: активов, продаж, числа занятых. (“Дженерал моторе”, крупнейшая корпорация в США, в 1970 году имела 695 тыс. 790 работников; “Эрвин индастриз”, пятисотая по раз-

³² К рассмотрению вопроса об “экономизированном типе” мы обратимся В главе IV — “Субординация корпорации”.

 

меру — 7 тыс. 850.) Однако отличительной чертой сферы услуг/ является маленький размер отдельных предприятий. Хотя в сервисном секторе и можно найти гигантские компании, вполне сравнимые по размеру с любой промышленной корпорацией, - такие, как “ДТ и Т” в области коммуникаций, “Чейз Манхэттен” в банковской сфере, “Метрополитэн лайф” на страховом рынке, “Сирз Робэк” в розничной торговле, — большинство фирм, специализирующихся в торговле, личных и дедовых услу­гах, в финансовой сфере и на операциях с недвижимостью, а также госпиталей насчитывают менее тысячи занятых. Слово “правительство” неизбежно ассоциируется с гигантской бюрок­ратической машиной, однако занятость в государственных уч­реждениях на местном уровне превосходит таковую на феде­ральном и уровне штатов, причем в половине местных учрежде­ний работают менее 500 человек³³.

Даже там, где размеры отдельных организаций больше, как в больницах и шкодах, они отличаются высоким уровнем самосто­ятельности составляющих их подразделений (отделений в госпи­талях иди факультетов в университетах) и большим уровнем про­фессионального контроля. Безусловно, сегодня существует “орга­низационное общество”, где именно организация, а не малень­кий город, является центром жизни человека, однако, делая вслед за многими социологами подобное утверждение, не следует за­бывать, что существуют весьма различные типы организаций, и хотя среди них преобладают модели, построенные по подобию крупных корпораций, это еще не значит, что остальными форма­ми можно пренебречь. Новые формы небольших руководимых профессионалами фирм, исследовательских институтов, различ­ные виды правительственных агентств, не говоря о школах и боль­ницах, которые также являются объектами контроля со стороны

³³ Данные о размерах отдельных предприятий удивительно неадекватны, и даже в таких недавних работах, как книга В.Фукса “Сервисная экономика”, приводится статистика десятилетней давности. В.Фукс принимает в своих рас­четах за точку водораздела при оценке компаний число занятых в 500 человек. Учитывая рост размеров предприятий на протяжении десятилетия, я условно использую число в 1 тыс. человек в качестве критерия, на основе которого мо­гут быть подчеркнуты различия в рааспределении работников между сферой материального производства и сервисным сектором. Приводимые В.Фуксом данные содержатся в: Fuchs V. The Service Economy. Chap. VIII. P. 190-192.

 

профессионалов и сообщества, становятся центром жизни для все большего числа членов общества.

Изменения происходят не только в сфере приложения тру­да, но и в его характере. В опубликованном в 1956 году эссе “Труд и его тяготы” я писал: “Образ десятков тысяч рабочих, направляющихся домой из ворот высасывающих их труд фаб­рик, неизбежно связан с образом индустриальной Америки так же, как винтовка и штаны из оленьей кожи были непременным атрибутом первопроходца прошлого века, а пудреный парик и кружева — приметой колониальной Вирджинии. Большинство американцев могли никогда не работать на фабриках, как и не быть первопроходцами, не жить в григорианских домах; между тем черты каждой эпохи обозначены ее архетипами”. Далее я показывал, что хотя большое количество видов труда и большое количество рабочих мест было вынесено за пределы фабрики, “фабрика оставалась архетипом, так как ее ритм в его всепроникающей манере воздействовал на общий характер труда так же, как чернила, попавшие на ткань, пропитывают ее”³⁴.

Ритмы механизации по-прежнему остаются значимыми в США. Характер производственных операций изменился с при­менением механических устройств. Конторская работа, в част­ности, в больших страховых компаниях, банках, коммунальных службах иди промышленных компаниях, имеет одинаковые меха­нические и повторяющиеся качества, и для рутинных процедур используются фактически те же самые приемы, что применяются и на конвейерных линиях. Однако основной архетип уже исчез. Когда-то чаплинский фильм “Новые времена” символизировал индустриальную цивилизацию, теперь же он воспринимается как напоминание о прошлом. Прежние ритмы уже не столь всепроникающи.

Существует ли сегодня новый архетип? Тот факт, что услу­ги представляют собой взаимоотношения между людьми, двад­цать дет назад подтолкнул Ч. Райт Мидлса к утверждению о том, что “беловоротничковый” мир станет “рынком личностей”, на котором каждый человек будет стремиться продать себя луч-

³⁴ Bell D. Work and Its Discontent. Boston, 1956. P. 3, 36. Данный очерк был перепечатан в 1971 году Лигой за индустриальную демократию и снабжен пре­дисловием Л.Козера.

 

ше другого и вырваться вперед. Прототипом у Ч. Райта Миддса был продавец, а вся организация рассматривалась как большой супермаркет³⁵. Но даже в те времена его аргумент не был в пол­ней мере убедителен (особенно для тех, кто стремился найти себе место под солнцем, торгуясь в этих “магазинах”), и тем менее убедителен он сегодня. Возникли новые стереотипы. Весь­ма важным стал — если судить по мнению рекламодателей на телевидении — исследователь иди технический специалист в белом халате, проводящий эксперимент в своей лаборатории (обычно доказывающий преимущества рекламируемого продукта по сравнению с его субститутами). Однако в этом можно видеть скорее попытку воспользоваться возросшим влиянием уче­ных в обществе, чем набросок контуров новой цивилизации.

Если прототип нового общества не может быть найден в оп­ределенном типе труда, центральным пунктом становится харак­тер новых отношений, проявляющихся во взаимодействии иди общении, в диалоге личностей — начиная от раздражения клиен­та у кассы авиабилетов и заканчивая ласковым иди грубым отве­том преподавателя студенту. Тот факт, что люди [в обществен­ном производстве] сегодня общаются с другими людьми, а не взаимодействуют с машинами, является фундаментальной характеристикой труда в постиндустриальном обществе.

Наконец, в течение более ста дет “рабочий вопрос” занимал в западном обществе доминирующее положение. Конфликт между рабочим и боссом (безразлично, капиталистом иди менеджером) превосходил все остальные конфликты и был той осью, вокруг которой вращались все основные виды разледенности общества. К.Маркс, следуя логике товарного производства, полагал, что в конце концов буржуа и пролетарий вступят друг с другом в та­кое абстрактное экономическое отношение, при котором все их остальные социальные атрибуты не будут иметь никакого значе­ния, и они будут противостоять друг другу — как и представите­ли других групп — в качестве чистых носителей своих классовых ролей³⁶. Два обстоятельства, однако, оказались на пути этого

³⁵ См.: Wright Mills С. White Collar. Chap. 8.

³⁶ Взгляды К.Маркса наиболее выпукло изложены в “Манифесте Коммуни­стической партии”. В разных местах этой работы он писал: “Буржуазия не может существовать, не вызывая постоянно переворотов в орудиях производства, не революционизируя, следовательно, производственных отношений, а стало быть, и всей совокупности общественных отношений... Все застывшие, покрыв­шиеся ржавчиной отношения, вместе с сопутствующими им, веками освящен­ными представленими и воззрениями, разрушаются, все возникающие вновь ока­зываются устарелыми, прежде чем успевают окостенеть. Все сословное и зас­тойное исчезает, все священное оскверняется, и все люди приходят, наконец, к необходимости взглянуть трезвыми глазами на свое жизненное положение и свои взаимные отношения...

Низшие слои среднего сословия: мелкие промыш­ленники, мелкие торговцы и раньте, ремесленники и крестьяне — все эти клас­сы опускаются в ряды пролетариата.” (Ryazanoff D. (Ed.) Marx К., Engels F. The Communist Manifesto. Reprinted Edition. N.Y., 1963. P. 29, 35, 48, 50) [пере­вод этой цитаты приводится по: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издание. Т. XX. С. XXX]).

 

предсказания. Первым была устойчивость того, что М.Вебер на­зывал “сегрегированными статусными группами” — расовыми, этническими, языковыми, религиозными, — чьи принципы, спло­ченность и эмоциональная близость в большинстве случаев ока­зывались более мощными и устойчивыми, нежели классовые, и чьи границы разделяли классы. В развитых индустриальных стра­нах, таких как Бельгия иди Канада, не в меньшей степени чем в племенных сообществах Африки иди коммунальном индийском обществе, статусные группы вызвали к жизни конфликты, ока­зывавшие на общество порой гораздо более радикальное воздей­ствие, чем классовые столкновения. Вторым фактором стало “свертывание” рабочего вопроса. Конфликт интересов и про­блемы трудящихся — в смысле неравного распределения полно­мочий между управляющим и рабочим в вопросах организации труда — сохраняются, но центр этого конфликта сместился, а методы переговоров между сторонами стали более институцио-нализированными. “Свернутыми” оказались не только полити­ческие трения; встает даже вопрос о том, насколько профессио­нальные психологические особенности, которые Т.Веблен и Дж.Дьюи поместили в центр своих социологических теорий, мо­гут быть перенесены на другие аспекты человеческого поведе­ния. (Буржуа был буржуа и днем, и ночью; нелегко сказать то же самое о менеджерах, которые могут быть исполнительными ру­ководителями днем и весьма расхлябанными личностями по но­чам.) Основной же факт состоит в том, что “рабочий вопрос” перестал быть центральным для самих трудящихся, и тем самым он перестал обладать тем значением, которое могло бы позво­лить ему выстроить все остальные социальные проблемы вокруг данной оси.

В ближайшие десятилетия возможные требования реоргани­зации труда, снижение производительности, сохраняющаяся опас­ность инфляции, обусловленной диспропорциями производитель­ности в материальном производстве и сфере услуг, угрозы, исхо­дящие от зарубежных конкурентов, а также другие проблемы, такие, как несговорчивость некоторых расовых объединений или двойной монополизм — профсоюзов и не входящих в них работ­ников в строительном секторе, — все это может резко обострить вопросы трудовых отношений. То, что часть профсоюзов может сосредоточить внимание не на доходах и потреблении, а на про­блемах производства и изменяющемся характере труда, — это даже к лучшему. Однако совершенно маловероятно, что эти про­блемы примут идеологический или “классовый” оттенок, равно как и то, что они окажутся слишком политизированными.

Основными политическими проблемами в следующем десяти­летии скорее всего будут (на национальном уровне) такие обус­ловленные общественными интересами вопросы, как здравоохра­нение, образование, защита окружающей среды и (на местном уровне) преступность и муниципальные организации. Все они имеют в значительной мере коммунальную природу, и в их реше­нии на национальном уровне трудящиеся могут занять весьма либеральные позиции, а на местном — быть разделенными инте­ресами тех групп, к которым они относятся.

Все это весьма далеко от предсказаний “Манифеста Комму­нистической партии” 1848 года и студенческих революционеров 1968-го. В экономике “рабочий вопрос” сохраняется. Но не в социальной жизни и культуре. В этом отношении изменения, воплотившиеся в постиндустриальном обществе, возможно, пред­ставляют собой историческую метаморфозу в жизни западного общества³⁷.

³⁷ Сова Минервы, как заметил Г.Гегель, вылетает только с наступлением сумерек, и ирония истории состоит в том, что рабочие, особенно в Европе, могут обрести более острое классовое сознание именно сейчас, когда пролета­риат находится в фазе структурного упадка и когда возникли наиболее серьез­ные экономические препятствия на пути достижения им своих целей.

 

ГЛАВА III

Параметры знаний и технологии:

новая классовая структура постиндустриального общества

 

Начнем с притчи, все остальное — ее толкование. “...Библиотека состоит из неопределенного, возможно, бесконечного числа шестиугольных галерей, среди кото­рых расположены огромные вентиляционные стволы, окружен­ные очень низкими оградами...

Здесь есть все: подробная история будущего, автобиографии архангелов, достоверный каталог библиотеки, тысячи и тысячи ложных каталогов, демонстрация ложности этих каталогов, де­монстрация ложности достоверного каталога, гностическое еван­гелие Бэзидидов, комментарий к этому евангелию, подлинное свидетельство о вашей смерти, варианты каждой из книг на всех языках, интерполяции каждой книги во всех книгах.

Когда было провозглашено, что в Библиотеке имеются все книги, первой реакцией была бурная радость. Люди почувствова­ли себя властителями секрета, недоступного сокровища. Не было ни одной частной иди мировой проблемы, которой бы не суще­ствовало адекватного решения, находившегося в одном из шес­тиугольников. Вселенная оказалась осознанной, а мир в одноча­сье раздвинулся до безграничия, свойственного лишь надежде...

За взлетом ожиданий последовала — что было вполне есте­ственно — глубокая депрессия. Осознание того обстоятельства, что в одном из шкафов определенного шестиугольника находят­ся драгоценные, но недоступные книги, казалось почти непере­носимым. Богопротивная секта внушала, что от каких-либо по­исков необходимо отказаться и что люди должны перебирать буквы и символы до тех пор, пока в результате невероятной уда­чи им не удастся составить канонические труды...

Другие, наоборот, полагали, что первоочередная задача со­стоит в том, чтобы избавиться от бесполезных сочинений. Они наводняли шестиугольники, демонстрируя свои не всегда фаль­шивые удостоверения, с раздражением бегло перелистывали ка­кой-нибудь том, а затем забраковывали целые шкафы, обрекая их на уничтожение: их аскетическая, здоровая ярость стада при­чиной бессмысленной гибели миллионов книг. Исчезли их назва­ния, но скорбящие по поводу уничтоженных в результате этого безумия “сокровищ” не учитывают двух очевидных фактов. Во-первых, библиотека настолько огромна, что любое ее сокраще­ние, произведенное человеческими существами, бесконечно мало. Во-вторых, каждая книга, конечно, уникальна и незаменима, од­нако (поскольку библиотека является всеохватывающей) всегда имеются сотни тысяч ее несовершенных факсимильных повторе­ний — трудов, отличающихся только одной буквой иди одной запятой...

Библиотека безгранична и периодична. Если бы какой-то веч­ный странник пересек ее в любом направлении, он обнаружил бы через много веков, что те же самые тома повторяются в одинако­вом беспорядке (который, повторяясь, образовывает порядок:

порядок как таковой). Мое одиночество испытывает радость от этой прекрасной надежды”'.

Хорхе Луис Борхес. “Вавилонская библиотека”

ТЕМПЫ ПЕРЕМЕН

Немного найдется людей, чьи попытки осмыслить современное им общество были бы столь же тщетными, как усилия Генри Адамса, отпрыска одной из самых именитых американских семей. Его дед, Джон К. Адаме, был последним представителем патрицианства в политике и в конечном счете пал перед напором джексоновского попудизма. Г.Адамс сознавал, что представителям ро­довой аристократии, к которым он принадлежал, нет места в массовой демократии. Чтобы понять себя и свое время, он обра­тился к истории.

1. Barges J.L. The Library of Babel // Borgres J.L. Labyrinths. N.Y., 1962. Отры­вок приводится автором с разрешения New Directions Publishing Corporation и Laurence Pollinger Ltd.

 

В течение сорока пяти лет Г.Адамс размышлял о прошлом. Он написал внушительную “Историю Соединенных Штатов”, кото­рую уже сегодня не читают, и много путешествовал, подражая римским прогулкам Э. Гиббона. В итоге в известной автобиогра­фии, написанной от третьего лица и названной “Обучение Генри Адамса” он признал свою неудачу. “Человеческое сознание, — писал он, — всегда стремится вырваться, словно испуганная пти­ца из клетки, из хаоса, который его окружает...” Он обнаружил, что находится в такой же клетке. “Адамсу никогда не удавалось проследить действие закономерности в истории, что было при­чиной его неудач в ее изучении, так как хаос не может быть познан...”

Тем не менее он не оставил поисков скрытого порядка исто­рии. В результате, как он писал, “после десяти лет усилий он оказался повергнутым ниц в машинном павильоне Всемирной выставки 1900 года, где его историческое представление было перевернуто внезапным взрывом совершенно новых сил”. Это открытие произошло в большом зале, где находились электриче­ские двигатели.

В энергии, исходившей от динамо-машин, Г.Адамс уловил проблеск секрета, который позволил бы людям понять проблемы своего времени. В девятнадцатом столетии, писал он, человече­ство, по общему согласию, измеряло свой прогресс количеством добытого угля. Темпы увеличения мощи, подученной от его ис­пользования, восторженно отмечал он, могут служить “динамо­метром”. В период между 1840 и 1900 годами производство угля возрастало вдвое каждые десять дет; при этом с точки зрения эффективности каждая тонна в 1900 году позволяла вырабаты­вать в три-четыре раза больше энергии, чем в 1840-м. Динамо­метр истории начал свой бег с арифметических пропорций пере­мен; однако с 1900 года новые факторы — Г.Адамс имел в виду изменение представлений о мире в результате открытия рентге­новских лучей и радия — стали формировать представления о новых, не поддающихся обычным ощущениям силах. Все это зак­ладывало, по его словам, основание новой, социальной физики, новой динамики истории, управляемой фундаментальным секре­том общественного развития — законом ускорения.

Непреодолимые препятствия больше не стоят на пути, писал он в своей автобиографии со смешанным чувством восторга и тревоги. “Раньше жизнь человека была ограничена рамками не­возможного. Когда мальчику не исполнилось и шести лет, он ока­зался очевидцем того, как четыре прежде нереальных вещи воплотились в жизнь: океанский пароход, железная дорога, электри­ческий телеграф и дагерротип... Он стад свидетелем роста добы­чи угля в Соединенных Штатах с нулевой отметки до трехсот и более миллионов тонн в год. Однако, что гораздо более важно, он наблюдал, как число ученых, находивших себе применение в обеспечении этого прогресса, — наиболее точный показатель его успехов, — составлявшее в 1838 году несколько десятков или сотен, увеличилось в 1905-м до многих тысяч, причем каждый из них обладал подготовкой такого уровня, который никогда не достигался ранее, и был вооружен инструментами, имевшими точность, позволявшую обнаруживать истоки движущих сил в потайных местах, о каких, казалось, не догадывалась сама при­рода... Если наука и далее будет увеличивать свою сложность в два—четыре раза на протяжении каждых десяти дет, то даже ма­тематика в скором времени станет недоступной для понимания-Человек средних интеллектуальных возможностей (каким был Адаме) уже начинал ощущать... что с 1900 года он был более не способен понимать [науку]”².

Г.Адамс попытался создать “социальную физику” — расчет темпов изменений, который был бы так же точен, как законы ме­ханики. То, что ему не удалось этого сделать — так же, как, воз­можно, это не удастся и никому другому, — является скорее всего лишь проявлением того, что человеческое существо противится попыткам свести его противоречивую натуру к какой-то линии на букаге. Однако Адамсу удалось понять (и он, вероятно, стал пер­вый человеком своего времени, преуспевшим в этом), что харак­терной чертой нашей жизни становятся ускоряющиеся темпы пе­ремен. Если обратиться к его эссе “Применение правила перио­дичности к истории”, можно впервые встретиться в исторической работе с крутой кривой, иллюстрирующей экспоненциальный рост знаний, и почувствовать себя в определенной мере путешествен­ником, достигшим вершины горы и впервые увидевшим открыв­шиеся перед ним бескрайние просторы Тихого океана.