Студопедия — Письмо девятое
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Письмо девятое






Урал

 

Как говорят, «случайно» я познакомилась у моих московских друзей с семьей одного золотопромышленника с Урала, «случай­но» разговорилась. Уж не знаю, случайно ли, но мы друг другу настолько понрави­лись, что в первый же вечер нашего зна­комства я охотно приняла их приглаше­ние провести весну, или сколько мне по­нравится, у них на приисках, в лесах Ура­ла. Условились, что я приеду в Петербург в середине апреля и вместе с ними уеду на Урал. Случайно получилось, что русло моей жизни повернулось в сторону совер­шенно новой обстановки, новых ощуще­ний, нового образа жизни, которые ни мне, ни Вам, будучи на моем месте, даже в голову бы не пришли. И все случилось так только потому, что я зашла к своим друзьям именно в тот день, когда семья золотопромышленника была у них, а на другой день они уже уехали в Петербург и, зайди я днем раньше или позже, вряд ли я вообще очутилась бы на Урале.

У меня, пользовавшейся всегда скорыми поезда­ми, с вагоном-рестораном, сохранилось в памяти приятно-веселое воспоминание о путешествии, в обыкновенном пассажирском поезде с собственным вагоном-рестораном, то есть с двумя очень увесисты­ми корзинами и с огромным чайником для кипятка. Первая корзина была набита самой разнообразной едой: копченый сиг, черная икра, цыплята, телятина, ветчина, всех сортов колбасы, пирожки — да всего не перечесть. Вторая корзина со специально приспособ­ленными отделениями для тарелок, ножей, вилок, ча­шек, стаканов и других необходимых предметов в этом роде. В ней же находились всевозможные сорта хлеба, печенье, фрукты, вино и, может быть, еще кое-что, но я уже не помню. Ели и пили чай почти что це­лый день, это напоминало Пасхальный и Рождествен­ский праздничные столы, заваленные яствами, и еду не вовремя, так как жевали целый день. Подобные поездки на Урал из Петербурга семья золотопро­мышленника совершала ежегодно и считала чуть ли не своей традицией, заведенной с давних времен, ко­гда еще сын и дочь были детьми, но и теперь еще они всю зиму мечтали об этой поездке.

Семья С, моих гостеприимных, хлебосольных хо­зяев, каковых на Руси было не счесть, состояла из от­ца, матери, сына Володеньки, химика, только что окончившего Санкт-Петербургский университет, и дочери, семнадцатилетней Любочки. Отец и молодежь обожали лес. Мать, госпожа С, была истой петербуржанкой и лес переносила, как она сама, смеясь, гово­рила, «ради малых сих», то есть ради детей и мужа. Она не ныла, не охала, не жаловалась, но и не востор­галась. Вся семья была мила, проста, естественна.

Об Урале можно написать обстоятельную и очень толстую книгу, но я хочу написать только впечатле­ния молодой девушки, которой шел двадцать третий год. Все было ново. Жизнь в лесу, прииски и их обитатели, добыча золота, уклад и нравы приисковой жизни, простота общения с людьми и все, все окружа­ющее было мне, жительнице большого города, прямо в новинку, особенно в первые дни моего приезда.

Прежде всего, поразил меня лес. Он был тот са­мый, по которому водила меня в детстве няня Кар­повна, «с белочками, с лисичкой-сестричкой, с кры­сятами, ежом», и кого-кого, и чего-чего только в нем ни было, даже мишка, живой, в лесу на свободе!

Мне рассказали, как однажды приисковые рабо­чие поймали и выкормили маленького медвежонка, но держали его не в неволе, а дали ему полную сво­боду. Когда он вырос, то ушел в лес, от времени до времени появлялся, а на зиму исчезал совсем. Неда­леко от жилья был вбит кол, наверху доска, на кото­рую ставилось для Мишки молоко, краюха хлеба, на­мазанная медом и все сладкое, что было под рукой, вплоть до шоколада. Мишка был сластена. Весной он часто являлся и уничтожал дочиста угощение.

Не одни белочки с лисичками поразили меня. Был конец апреля, и я впервые в жизни наблюдала, как от зимней спячки просыпались: лес, речушки, речки, как журчали ключики на полянках, как цве­ты сменяли друг друга, как воздух наполнялся но­выми нежными ароматами. Я только спрашивала: «Чем пахнет?» Это лиственница задушилась, а это черемухой потянуло, а это — липа зацвела. На Ура­ле я впервые познакомилась с казацким седлом и вошла во вкус «бродить по лесу», как говорила Лю­бочка, на немудрых с виду, косматых сибирских ло­шадках. Какие они крепыши и какие умницы! Я еще не раз буду Вас водить по лесам Урала, но это в свое время.

* * *

На второй или третий день по своем приезде, я очень развеселила своих радушных хозяев. Вот представьте себе такую картину: толпа рабочих в

день получки собралась у дверей конторы, которая примыкала к дому. Это была толпа оборванцев с всклокоченными неопределенного цвета гривами, обросших бородами, начинавшимися прямо из ушей, все какие-то чубастые, скуластые, сутуло-пле­чистые, со сверкающими не глазами, а глазищами. „Разбойники", — чуть ли не вырвалось у меня. С сильно бьющимся сердцем я буквально бросилась обратно в дом, и первое лицо, которое я встретила, была Любочка. Выслушав меня, она так искренно смеялась, что даже не сразу смогла говорить. Я по­няла, что в будущем, если и не разбойники, то ожи­дают меня многие неожиданности, которые в столи­цах не водятся. Долго надо мной трунили, особенно Володенька, насчет разбойников, зато объяснение я получила полное.

На приисках бродяга, беспаспортный, с темным прошлым человек, был весьма неплохим работни­ком. Из их среды выбирался „старшинка", который бил нещадным боем провинившихся (в особенности, укравших что-либо у товарищей), и даже мог под­вергнуть их выгону с приисков. Их дисциплина и этика были железные, вернее на их языке она назы­валась „варнацкой честью", от слова „Варнак" — беглый каторжник, беспаспортный бродяга на мест­ном наречии. Старшинка часто кричал провинивше муся: „Держи ришпект". Самое страшное для бро­дяги — выгон из артели, из приисков; он вновь по­падал властям и мыкался по тюрьмам.

Показали мне так называемую контору, где сто­ял обыкновенный сундук с большим висячим зам­ком. В него сдавалось намытое за день золото, в присутствии одного, обязательно грамотного, рабо­чего, хозяина или управляющего и конторщика. Зо­лото взвешивалось, записывалось, затем следовали три подписи присутствующих. Таково было прави­ло для сдачи золота в казну. Затем раз в неделю или два, точно не помню, запрягали коробок (плетеная корзинка на длинных дрогах), очень удобный эки­паж по трясучим с выбоинами лесным и проселоч­ным дорогам. Садились артельщик, еще кто-нибудь из служащих, кучер, и без всякой охраны, то есть без урядника, без оружия трусили до ближайшей железнодорожной станции. Дальше ехали в город и сдавали золото в казну.

Еще раз возвращаюсь к комнате, которая назы­валась конторой; в ней, кроме сундука с золотом, стоял стол, три стула, полки и конторки с книгами. Никто в ней не жил, никто золота не сторожил. Зо­лото и контора запирались на ключ, который нахо­дился у управляющего. На мое утверждение, что легко сломать окно и разбойникам ничего не стоит украсть золото, мне, смеясь, ответили:

— Куда они денутся с золотом-то?

Да, вот как жили в те времена, меня это удивля­ло даже тогда. О золоте, добыче его, разведках, шур-фовке, что такое так называемое „жильное золото" или „кустовое", а также оборудование для промывки, то есть самой добычи, получения золотого песка, я почерпнула самые подробные сведения из разговоров Володеньки с отцом. Они оба могли говорить только об этом. За вечерним чаем обычный разговор сводил­ся к намывке за день золота, их часто тревожило ук­лонение жилы. Володенька занимался исключительно разведкой, и все делал новые заявки, как бы подго­товляя будущую работу для следующего лета.

Однажды вечером он вбежал в столовую, махая маленьким мешочком.

— Смотрите, смотрите, полфунта золота с од­ного шурфа.

Но отец, старый, опытный золотопромышлен­ник, сказал:

— Это золото — кустовое. Это западня для но­вичка, но в то же время также увлекательно, как рулетка в Монте-Карло. Если тебя покинет хладнокро­вие, то ты прокопаешь то, что нашел, и столько же до­бавишь своих, если не все, что имеешь. Даю тебе не­делю срока, заложи еще шурфы вокруг золотоносно­го в шахматном порядке, и если они будут пусты, то успокойся. Если же в одном из шурфов окажется что-либо, то проделай с ним то же, что сделал с первым.

Отец оказался прав, Володя становился с каж­дым днем мрачнее. К концу недели мы его ни о чем не расспрашивали, но чувствовалось, что он отрав­лен надолго беспокойным желанием найти во что бы то ни стало продолжение богатой залежи.

Урал — как добыча золота, приисковая жизнь, без гравюр, без вспомогательных пособий и рисун­ков, был мною воочию изучен и исчерпан. В себе я не находила ни отзвука, ни тяготения сделаться золотопромышленницей.

На предложение моих друзей сделать заявки ря­дом с ними, или где приглянется, я так чистосердеч­но расхохоталась, что Володя, не без грусти заметил:

— Да, я сразу увидел, что в Вас нет этой жил­ки. Больше мы к этому вопросу не возвращались.

Когда я наблюдала отца и сына, то мне всегда казалось, что золото ослепило их, отдалило от дей­ствительности. Они были глухи и слепы ко всему, что не касалось приисков. Мне было жаль этих лю­дей, они как бы отошли от самой многоголосой, многоликой жизни и взяли только однотипное, мо­нотонное, серое, скучное. А может быть, я ошиба­юсь, они большего и взять не могли, а брали, что бы­ло присуще их натурам, то есть азарт при изыска­нии золота, и это их вполне удовлетворяло. Может быть, у каждого человека есть свой азарт, и он вы­ражается сообразно его вкусу и темпераменту. А ка­ков мой? И есть ли он у меня? Пока еще не знаю.

Так прошел почти месяц, я очень окрепла, румя­нец вновь окрасил мои щеки. Из дома я стала получать все чаще и чаще письма. Пора собираться до­мой, но то, что случилось совершенно неожиданно и, как всегда, случайно удержало меня еще на неко­торое время на Урале, околдовало и заставило меня выстроить терем в лесах Урала и поселиться в нем. Это, конечно, похоже на одну из сказок моей доро­гой няни Карповны, но случилось так.

Сегодня мы с Любочкой заблудились, уже вечерело.

— Бросьте поводья и потреплите Пегашку по шее, он знает, что это значит, вот увидите.

И, действительно, когда я проделала все мне ска­занное, Пегашка постоял, постоял, вдруг круто по­вернул назад, и через полчаса мы подъезжали с про­тивоположного конца к рабочим казармам, которые находились шагах в ста от барского дома. Звуки гар­мошки приближались все ближе. Я и раньше слыша­ла эту гармошку, но ветер слабо и отрывисто доно­сил ее звук на террасу барского дома, и, по правде сказать, никакого внимания я на нее не обращала. Но сейчас вдруг гармония сменилась гитарой.

— Подъедем ближе, послушаем, — сказала я. Вокруг костра сидели „разбойники", а на бочке

коренастый человек спиной к нам с гитарой.

Кто это играет? — спросила я Любочку.

Да это же Иван Иванович!

В тоне Любочки было даже удивление. Как это я до сих пор не знаю, кто этот Иван Иванович. Он провел по струнам, нет, скорее, пробежал, как ар­тист-пианист по роялю. Что это? Какая-то незатей­ливая русская песня, но все эти вариации... У меня усиленно забилось сердце. Да ведь этот исполнитель был подлинным артистом! Как это я целый месяц прожила здесь и не знала, что на гармонии и на ги­таре можно было так играть? Когда я посмотрела на этих беглых, на всю эту сбродную толпу, то на их лицах я прочла власть звуков, власть таланта. Что- то смягчило эти огрубевшие лица, наверное, вспом­нилось давно ушедшее, давно утерянное. „Эх, мам­ка! Где ты? Жива ли?" — словно простонал рыжий, всклокоченный детина и как-то понурился, съежил­ся. Переборы, то есть вариации Ивана Ивановича на гитаре и гармошке были художественно музы­кальны и относились к его дарованию, а может быть, даже к гениальности.

„Гм, — скажете Вы не без презрения, — на гар­мошке... Гм, подумаешь!" А я Вам скажу, что не в гармошке дело, а в самом исполнителе, в его мастер­стве заставить и мое барское сердце так же уми­ляться и плакать, как и этих выброшенных за борт людей. Иван Иванович владел чарами, которые при­надлежат только избранным.

В этот же вечер меня познакомили с Иваном Ивановичем. Само собою разумеется, музыка нас очень сдружила. По просьбе Ивана Ивановича я иг­рала на фисгармонии, которая была в доме, и сожале­ла, что не было рояля, ибо фисгармония все же не ро­яль. Чайковский положительно восхищал его, он был близок его душе. Бетховен на фисгармонии у меня как-то совсем не удавался, а наигранный мной 19-й этюд Шопена оп. 25, посвященный его несчастной любви к Марии Водзянской, Иван Иванович сыграл на гитаре с таким большим чувством и тоской, что — даю Вам слово — вся грусть души моей оживала.

Запал мне в душу тоскующий вихрастый рыжий каторжник. Попросила я Ивана Ивановича узнать у него подробный адрес его матери. Я хотела, по воз­вращении в Москву, попробовать найти ее и сказать ей, что ее потерянный сын жив. Но Иван Иванович даже перепугался.

— Не трожь, не трожь! Если и молится старуха о нем как о покойнике, то приняла, успокоилась... А ему ходу нет, в деревню явится, мужики не примут, выдадут, и будет и ему, и ей горше, чем сейчас.

С первого дня приезда я очень часто слышала „скажите Ивану Ивановичу", „позовите Ивана Ива­новича", „ну, это сделает только Иван Иванович", и все в этом роде. Приисковый одноэтажный барский дом был выстроен Иваном Ивановичем с комфортом, присущим в те времена только городам. Когда мне пришлось посетить ближайшие, далеко не бедные прииска и заходить в дома, то в первую минуту не­вольно хотелось зажать нос от весьма неприятного смешения запахов. Мне, Любочке и Володеньке при­шлось однажды заночевать верст за сорок от нашего дома, также на приисках одного из очень богатых зо­лотопромышленников, чудака-бобыля, живущего и зиму, и лето безвыездно на прииске. Мы всю ночь промучились в душном низком подслеповатом, ти­пично приисковом доме, я имею в виду маленькие оконца и очень низкие потолки. Одолевали нас кло­пы, а утром единственный в доме умывальник, кото­рый помещался на кухне, сломался, пришлось мыться прямо на улице из рукомойника, привешенного к де­реву около дома. Рядом стояло ведро с водой и ковш.

Приехав к своим друзьям С. прямо из столицы, я не почувствовала никаких неудобств. В моей ком­нате был умывальник с горячей и холодной водой, стены были отштукатурены, окна большие, потолки высокие, воздуху было масса, весь дом был уютно и удобно распланирован, могу сказать, что комфорт был полный, то есть неудобства не чувствовались.

Строителем и архитектором был ни кто иной, как опять же Иван Иванович. В данный момент он как раз заканчивал „промывалку" для золота, назва­ния ее не помню, но она была гораздо более совер­шенна, чем все имеющиеся. Иван Иванович ввел ка­кие-то ценные усовершенствования, изменения или добавления, так мне объяснил Володя. Одним сло­вом, мужики говорили о нем: „усе знает, тысячу и еще один". Ну разве это не вторая няня Карповна!

Не бывши ни в консерватории, ни на архитектур­ных курсах, этот русский мужичок-самородок тон­ко чувствовал, улавливал нутром самый смысл, или вернее, гармонию линии, звуков. Вот она, наша ма­тушка Русь многогранная, многоликая.

Наконец Иван Иванович закончил все работы и уехал в город, к своей семье, взяв с меня слово, что я приеду к нему в гости перед отъездом в Москву.

Семья С. всегда останавливалась в городе у Ивана Ивановича, а он у них, когда приезжал, жил обычно в маленьком домике, около бани. Вот о ней-то, о русской бане, я Вам забыла рассказать, но ни­чего, еще будет время, и до нее доберемся.

Итак, наступил день моего отъезда с приисков. Провожать меня поехали госпожа С. и Любочка, приурочив свои покупки в городе. Семнадцатилет­няя Любочка — прелестное, доброе существо, была в периоде обожания людей старше своего возраста,а потому искренно оплакивала мой отъезд.

* * *

Дом Ивана Ивановича находился почти на ок­раине города, рядом с женским монастырем. Мона­стырь был старинный, с обширными угодьями, ого­родами, оранжереями, с колоссальными погребами-холодильниками, и питал он город летом овощами, а главное, мороженой дичью и мороженой рыбой (осетриной, волжской стерлядью, сибирской нель­мой и нежным хариусом). Славился цветами, ведь на севере это было сложно, без оранжерей не обой­тись. Кроме того, монахини промышляли и медом, боюсь сказать, сколько было ульев, но на глаз мно­го, сразу не счесть. А мастерская вышивок белья, скатертей, простынь — залюбуешься! У любитель­ницы голова закружится.

Все блестело в доме Ивана Ивановича. Ризы на иконах, лампадки, самовар, окна и в особенности пол, устланный самоткаными дорожками. Дом был обширен и далеко не плох. О чистоте, опрятности

Дарьи Ивановны, хозяйки дома, я уже знала от гос­пожи С. Сама же Дарья Ивановна была предобродушная, дородная русская женщина, румяная, серо­глазая, приветливая, сразу располагающая.

За два дня, проведенные у них, я осмотрела город и познакомилась с работой каменщиков, так называ­лись мастера, которые гранили драгоценные камни, и те, которые создавали удивительные вещи из малахи­та, мрамора и всех сортов яшмы. Представьте себе черную полированную мраморную доску, пресс-папье, и на ней же из камня соответствующего цвета лежала, как живая, ветка земляники с листиками, или веточки малины или смородины. Все это ручной тончайшей ра­боты. Шкатулки, письменные приборы, да и все, все. Нет, это надо видеть. Всем я накупила подарков на па­мять с Урала. А отливки из чугуна! Скульптура Кас­линского завода: тройки, пары лошадей, или крестьян­ская упряжка в телегу, в розвальни группа медведей, и в этом роде. А меха! Меха! Иван Иванович завез ме­ня к своему приятелю крупному меховщику, который имел дело даже с заграницей. Такое богатство и раз­нообразие можно видеть только во сне. О, как богата была наша Родина, и как мы мало знали ее, не ценили, не интересовались и мало любили!

Сегодня проводили госпожу С. и Любочку — мы расстались друзьями и, когда я потом бывала в Петербурге, где семья С. проводила зиму, я всегда навещала их.

А завтра пора, пора домой, — сказала я Ивану Ивановичу и Дарье Ивановне за вечерним чаем.

А знаешь, Татьяна Владимировна, — сказал Иван Иванович, он всем говорил „ты", — как я приме­тил, шибко ты до природы охоча, да и видать, что лю­бишь, а ведь настоящего Урала-то ты так и не видала.

— Как не видала? А прииски! — воскликнула я.

— Прииски — лес да лес, ну попадаются речушки, да больше болотины, да валежник, а из-за леса-то ничего и не видать, а он, вишь, тут на сотни верст тянет­ся. А ты вот оставайся-ка еще на день, так я тебе по­кажу Урал, а ты, Дарья Ивановна, заготовь корзиноч­ку с провизией. Завтра мы чуть свет выедем. Остаешь­ся? — обратился он ко мне.

— Остаюсь! — чуть не с вызовом бросила я ему. Рано утром солнышко еще только просыпалось.

Я, Иван Иванович и Дарья Ивановна на паре до­брых коней, в уральском коробке, на сене, как в люльке, быстро ехали по Сибирскому тракту. То, что развертывалось перед глазами, было ново, неви­данно, неизъяснимо, увлекательно. Тракт был ши­рок, шел лесом, слева стена хвойных лесов, местами вперемежку с лиственными, а справа лес чередовал­ся с обрывами, озерами. Все время шел подъем. На­конец мы взобрались на очень высокую гору. Иван Иванович остановил лошадей.

— Вот, гляди... Вишь, что в левом углу горы, от­сюда верст десять будут, вот в тот-то угол мы и по­едем. Ну что, похоже на прииска, аль есть разница? — торжествующе спросил он.

Выражение моего лица было ему ответом. Мои губы шептали:

— Господи, Господи, как красиво, как непости­жимо красиво!

Я впервые видела восход солнца в горах. Нет слов, нет красок, чтобы сочетать и описать ту ширь, которую охватывали глаза на десятки верст и боль­ше. Купы деревьев, как пятна. Темная хвоя и ярко-зеленые лиственные, зеркалами блестели разбросан­ные озера, а вдали синели горы. Под ногами у нас было то самое огромное озеро, которое мы огибали в начале пути, и оно то приближалось, то исчезало за поворотами или поблескивало через просеки леса. Попадались и страннички боковыми дорожками, ими же проторенными, с посохами, с котомочками шествующие. Всколыхнулось сердце. „Карповна, милая, родная, все, о чем рассказывала, я наяву уви­дела". Остановились мы.

— Куда идете?

— К Сергию, к Троице,— был ответ. Дала я им денег.

— Это на нужды ваши, на свечки, куда хотите! Мы порядочно отъехали, а они все еще стояли,

крестились и кланялись. Ведь это наша сермяжная Русь. Стало как-то тепло, радостно на душе от этой встречи. Проехав еще пять верст, мы свернули вправо от тракта и очутилась на узкой лесной до­рожке, заросшей травой, она имела вид малоезженой, и лес был так густ и высок, что после ярко ос­вещенного тракта, здесь были сумерки, как на при­исках, подумала я.

— Скоро приедем, — сказал Иван Иванович утешающе. Не проехав и версты, въехали на ярко освещенную поляну, переехали две неглубокие речушки, от которых я пришла в восторг, уж очень они были живописны, а через три поворота, через молодой лесок, растущий от пней, очутились как-то сразу у гор и у полотна железной дороги. Иван Ива­нович остановился и сказал:

Под горой дом, вишь, так это последний по­лустанок перед нашим городом.

Мы переехали полотно железной дороги и опять остановились:

— А это, — он указал на огромную поляну, — моего деверя земля начиняется. Вишь, весь лес вы рубил, прокорчевать бы, да клевер посеять, два де­сятка коров с этой поляны зиму прокормишь.

Наконец въехали в березовую рощу и очути­лись у самых гор. Ухо поймало журчание воды. Еще поворот, и мы на берегу речки, шириною с полторы сажени. Тут уж речка не журчала, а раз­говаривала довольно громко с мешающими ей на ее пути валунами-порогами.

 







Дата добавления: 2015-09-07; просмотров: 358. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Аальтернативная стоимость. Кривая производственных возможностей В экономике Буридании есть 100 ед. труда с производительностью 4 м ткани или 2 кг мяса...

Вычисление основной дактилоскопической формулы Вычислением основной дактоформулы обычно занимается следователь. Для этого все десять пальцев разбиваются на пять пар...

Расчетные и графические задания Равновесный объем - это объем, определяемый равенством спроса и предложения...

Виды нарушений опорно-двигательного аппарата у детей В общеупотребительном значении нарушение опорно-двигательного аппарата (ОДА) идентифицируется с нарушениями двигательных функций и определенными органическими поражениями (дефектами)...

Особенности массовой коммуникации Развитие средств связи и информации привело к возникновению явления массовой коммуникации...

Тема: Изучение приспособленности организмов к среде обитания Цель:выяснить механизм образования приспособлений к среде обитания и их относительный характер, сделать вывод о том, что приспособленность – результат действия естественного отбора...

Этапы трансляции и их характеристика Трансляция (от лат. translatio — перевод) — процесс синтеза белка из аминокислот на матрице информационной (матричной) РНК (иРНК...

Условия, необходимые для появления жизни История жизни и история Земли неотделимы друг от друга, так как именно в процессах развития нашей планеты как космического тела закладывались определенные физические и химические условия, необходимые для появления и развития жизни...

Метод архитекторов Этот метод является наиболее часто используемым и может применяться в трех модификациях: способ с двумя точками схода, способ с одной точкой схода, способ вертикальной плоскости и опущенного плана...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.01 сек.) русская версия | украинская версия