Контроль и распределение

Уроки якобинского периода революции в сфере фи­нансов, торговли и снабжения не утратили своего зна­чения до XX века. В России и СССР, в некоторых других странах правительства вновь и вновь пытались лик­видировать или жестко регулировать рынок, прямым путем распределять продукты, подменять нормальную экономику прикрытым и неприкрытым насилием.

Во Франции дороговизна предметов первой необхо­димости уже в 1792г. стала важнейшим фактором социально-экономической ситуации и политической борьбы. Народ, штурмовавший в 1789г. Бастилию, от­казывался понимать, почему на четвертом году рево­люции хлеб стал в несколько раз дороже, тогда как зара­ботки остались прежними или повысились едва-едва. В этом обвиняли аристократов, спекулянтов, чиновни­ков. Проще всего было обвинить короля, который все еще сидел во дворце Тюильри. Революционерам ниче­го не стоило собрать тысячные толпы голодных людей на штурм дворца, что и завершилось 10 августа 1792 г. свержением монархии и арестом королевской семьи.

Понятное дело, республика не накормила голодных. Начавшаяся война с внешними и внутренними врага­ми только усиливала лишения. В городах народ вы­ходил на площади и требовал хлеба — где без оружия, а где и с оружием. Возник революционный феномен особого рода — стихийное стремление подчинить тор­говлю непосредственной воле масс и насильственно ус­тановить цены, которые толпа считала справедливы­ми. Под давлением народа местные власти декрети­ровали такие цены и пытались заставить крестьян и торговцев продавать продукты по дешевке. Народные толпы вламывались на рынки и в магазины, заставля­ли продавцов снижать цены, избивали тех, кто не под­чинялся. Комиссии Конвента, посланные по провин­циям, не могли остановить эту стихию и часто сами были вынуждены санкционировать низкие цены и на­казания для нарушителей.

Крестьяне и торговцы стали припрятывать хлеб. На это Конвент ответил декретом от 16 сентября 1793 г., который сразу приводит на память наши продразверстки и продотряды. Декрет объявлял собственников зерна его неполноправными «держателями», или «храните­лями». Местным властям давалось право ревизовать запасы зерна, определять обязательные поставки и в случае необходимости производить реквизицию с пе­редачей зерна в «национальные склады» [29, с. 114].

По своим экономическим взглядам французские революционеры, усвоившие идеи энциклопедистов и физиократов, были в принципе сторонниками свобод­ного рынка и конкуренции. Но экстремальная ситуа­ция 1793—1794гг. заставляла их иначе смотреть на вещи. Чем левее была их политическая ориентация, тем охотнее и решительнее они переходили на пози­ции отказа от рынка, выступали за государственное ре­гулирование, прямое распределение. Жирондисты до конца оставались верны рыночным идеям, и это стало одной из причин их падения. Якобинцы-робеспьеристы колебались и только под угрозой потери популяр­ности среди масс пошли на подавление рынка. Для крайне левых, выражавших правильно или неправиль­но понятые интересы тогдашнего «пролетариата», было ясно, что рынок — в интересах буржуазии, а народу он ни к чему. Пьер Гаспар Шометт, принявший по моде времени «революционное» имя Анаксагор, говорил в Конвенте 27 февраля 1793г.: «Революция наша, дав богачам свободу, дала им все. Бедняку она тоже дала свободу и равенство, но, чтобы быть свободным, надо иметь возможность жить, а жить нельзя, если нет соот­ветствия между заработной платой и ценой продук­тов... Восстановите это соответствие! Сделайте так, что­бы в результате революции соотношение это измени­лось в пользу бедняка. Это единственное средство заставить его любить революцию» [29, с. 128]. Что-что, а говорить они умели! Практически же речь шла о том, чтобы заставить цены быть умеренными.

В конце апреля 1793 г. в Париже складывается об­становка, чреватая народным выступлением против до­роговизны и голода. Конвент публикует декрет о пре­дельных ценах на хлеб 4 мая 1793г., а 29 сентября Конвент, уже целиком контролируемый якобинцами, принимает знаменитый закон о максимуме, которым вводится всеобщий контроль государства над товарны­ми ценами. Потребительские товары подразделяются на 39 разрядов, и по каждой рубрике устанавливаются предельные розничные цены. Это делается с полным безразличием к тому, что эмиссия денег продолжается, а их реальное обесценение нарастает. Для большинства Конвента дороговизна — не закономерная реакция рынка на эмиссию, а дело «злоумышленников и него­дяев», по отношению к которым уместны меры при­нуждения, наказания, разоблачения.

Это, можно сказать, переломный момент в истории бумажных денег и инфляции. Теперь инфляция ис­кусственно загоняется вглубь, она становится «подав­ленной», или «придавленной». Этому феномену суж­дено большое будущее, особенно в социалистической экономике СССР.

Установление максимальных цен было непростым делом для финансовых чиновников республики. За ос­нову было принято, что «нормальными» можно счи­тать средние цены 1790 года. Чтобы учесть реальные процессы, их предлагалось повысить на одну треть. Максимальные цены рассчитывались с учетом транс­портных расходов, накидок на прибыль оптовой и роз­ничной торговли.

Все эти громоздкие расчеты были сведены в три больших тома и утверждены Конвентом 24 февраля 1794 г. Комиссия, подготовившая эти ценники, претен­довала ни много ни мало на то, чтобы заменить закон спроса и предложения научным установлением цен. Известный социалист XIX века Луи Блан видел в этом монументальном труде зачатки социализма и писал, что «авторы максимума вступили на путь, от­крывшийся перед ними, сами хорошо не зная, куда он вел» [29,с.136].

А вел он к таким теперь слегка забытым учрежде­ниям, как ВСНХ, Госплан и Госкомцен, в которых си­дели чиновники, в «плановом» порядке устанавливав­шие цены в советской экономике. Во Франции конт­роль над ценами с самого начала носил карательный характер, но в период якобинской диктатуры он был доведен до устрашающей крайности. Закон предусмат­ривал уголовную ответственность как для продающих, так и для покупающих товары по ценам выше макси­мальных. В разгар террора это могло означать смерт­ную казнь. С другой стороны, совместная ответствен­ность продавца и покупателя делала их соучастника­ми преступления и толкала к полной скрытности. Черный рынок, несомненно, существовал, но практи­чески никаких данных о его ценах не имеется.

Что произошло на деле?

• Для надзора над торговлей и выявления наруши­телей понадобилась целая армия чиновников. Среди них были честные революционеры, но большинство составили обыкновенные люди, на­шедшие в своей работе поле для взяточничества. Известный отечественный историк Евгений Тар-ле, много работавший во французских провин­циальных архивах, приводит в своих трудах о революции документы эпохи, рисующие картину массового обхода законов о максимуме и столь же массовой коррупции.

• Трудности снабжения городов, особенно Парижа, продолжали нарастать. Волнения голодной тол­пы стали фоном и фактором политической борь­бы, в которой для побежденных был один исход — гильотина. Сокрытие продуктов крестья­нами приняло столь широкие масштабы, что при­ходилось производить у них изъятие с примене­нием вооруженной силы. Подобно Петрограду и Москве в годы гражданской войны, Париж по­сылал отряды рабочих для реквизиции хлеба в деревне.

• Голод и разруха заставляли власти в Париже и на местах переходить от торговли к прямому распределению. Появились элементы карточной системы снабжения. В Париже хлеб выдавали по особым «бонам» по норме, которая зимой 1793—1794 гг. составляла сначала один фунт на человека, а потом снижалась до шестой части фунта. Цены на нормируемые продукты были искусственно низкими, поскольку муниципали­тет давал дотацию.

Максимум, введенный законом от 29 сентября 1793г., просуществовал в течение года с лишним, пережив падение якобинской диктатуры. Термидо­рианские власти отменили его в декабре 1794г.