Инфляция в цифрах

Первая мировая война закончилась 11 ноября 1918 г. Поражение Германии и ее союзников стало фактом. Версальский мирный договор 1919 г. закре­пил ее статус «отверженного»: демилитаризацию, тер­риториальные уступки, потерю колоний и заграничных инвестиций, выплату репараций. Правда, на террито­рии Германии не было военных действий, а авиация в то время еще не могла причинить сколько-нибудь се­рьезные разрушения. Однако Германия была сильно истощена войной. Монархия была сокрушена, а зыб­кая республика, не имевшая прочных корней запад­ной демократии, сталкивалась с огромными экономи­ческими и политическими трудностями.

Как все воевавшие государства, Германия отменила разменность банкнот на золото в самом начале войны. Финансирование войны осуществлялось, помимо налогов, государственными займами, которые размещались среди населения, в банках, сберегательных кассах и дру­гих финансовых учреждениях. Правительство исполь­зовало и прямую эмиссию денег, загружая Рейхсбанк (центральный банк) своими обязательствами. К концу войны денежная масса превышала довоенные цифры в 5 раз. Цены выросли меньше — в среднем примерно в 2 раза. Обесценение марки скрывалось отчасти карточ­ной системой распределения продуктов с искусственно низкими ценами. Инфляция была для немцев еще в новинку, и это способствовало феномену, который поз­же получил название денежной иллюзии. Люди склон­ны некоторое время «принимать марку за марку», со­знательно или интуитивно считая повышение цен слу­чайным, временным явлением.

Такая иллюзия не может быть долговечной. Уже в 1919 г. рост цен стал обгонять эмиссию денег. Но весь сложный период 1919-1922 гг., наполненный бурными событиями, то вдохновлявшими Коминтерн, то выносив­шими на гребень реваншистов и националистов, еще характеризовался умеренной по меркам таких эпох ин­фляцией. К июлю 1922 г. банкнотная масса возросла по сравнению с моментом перемирия более чем в 7 раз, однако уровень цен повысился в 40 раз, а курс доллара даже в 75 раз. Этот разрыв можно объяснить увеличе­нием скорости обращения денег, повышенным спро­сом на твердую валюту и рядом других факторов.

Следующий год дал резкое усиление инфляции. К июню 1923 г. денежная масса увеличилась примерно в 90 раз, цены в 180 раз, курс доллара в 230 раз. Заме­тим, что внешнее обесценение марки до этого времени устойчиво обгоняло ее внутреннее обесценение; чуть ниже мы рассмотрим этот вопрос подробнее.

С лета 1923 г. началась инфляционная агония. За четыре месяца до конца ноября денежная масса вырос­ла в 132 000 раз, уровень цен — в 854 000 раз, курс дол­лара — почти в 400 000 раз [15, р. 13]. История бумаж­ных денег не знала таких масштабов обесценения; схо­жие масштабы имела только инфляция в Советской Рос­сии, к которой мы обратимся в следующей главе.

Цифры конца 1923 г. поражают воображение. Сум­ма банкнот Рейхсбанка в обращении к середине нояб­ря приблизилась к 100 квинтиллионам, а на конец года, по данным Рейхсбанка, достигла почти 500 квинтил­лионов марок. Эту астрономическую величину лучше выразить как 5, умноженное на 10 в двадцатой сте­пени [46, р. X]. Между тем реальная ценность этой чудовищной бумажной массы сжалась до совсем не­значительной величины — 150 миллионов золотых ма­рок. Для сравнения отметим, что довоенное обращение монет и банкнот составляло около 7 миллиардов. В кон­це ноября доллар стоил около 5 триллионов марок и был, как увидим, стабилизирован на отметке 4,2 трил­лиона. Между тем рынки отметили котировки до 10-11 триллионов, но они не были приняты во внимание.

С каждым месяцем выпускались купюры все бо­лее высокого номинала. Самой «дорогой» под конец оказалась купюра в 100 триллионов марок. Правда, на ней напечатано «100 биллионов»: так в тогдашней Германии назывался триллион — 1000 миллиардов, или 10 в двенадцатой степени. На деле она стоила меньше 25 долларов.

Одни купюры быстро сменяли другие. В конце 1922-го и в начале 1923 г. было выпущено восемь раз­ных видов 10-тысячных купюр. Появился слух, что подлинными являются только купюры с красным штемпелем, за ними стали гоняться, а от остальных старались избавиться. Когда в мае 1923 г. Рейхсбанк сделал официальное заявление о равноценности всех купюр, это уже не имело никакого практического зна­чения, поскольку 10 тысяч марок превратились в мик­роскопически малую величину.

Цены товаров стали невообразимы. Буханка ржано­го хлеба, стоившая до войны 29 пфеннигов (0,29 марки), на пике инфляции продавалась за 430 миллиардов марок; килограмм сливочного масла подорожал с 2,70 марки до 6 триллионов; пара ботинок могла те­перь стоить более 30 триллионов, и так далее [46, р. 62]. Головы людей пухли от бесчисленных нулей на деньгах;

работа банковских клерков и кассиров превратилась в ад. Потребовались десятки тысяч печатников, бухгалте­ров, кассиров, счетчиков, охранников, перевозчиков денег, что по крайней мере несколько смягчало безработицу.

Поскольку рост цен значительно обгонял печата­ние денег, их постоянно не хватало. Острый недо­статок денег восполнялся обращением твердой ино­странной валюты, главным образом долларов. Однако местными властями, банками, фирмами, общественны­ми организациями и просто частными лицами в изо­билии выпускались особые бумажные деньги, давая порой неплохой доход ловкачам, которые их печата­ли. Эти деньги обесценивались вместе с официальной маркой, иной раз опережая ее, иной раз отставая. Счи­тается, что общее число видов таких денежных эрза­цев достигало двух тысяч.

От последних месяцев 1923 г. остались рассказы о кипах неряшливо напечатанных денег, с которыми надо было идти в магазин; о том, что заработную плату стали выплачивать ежедневно, а иной раз дважды в день, чтобы люди успели потратить деньги до нового скачка цен. Деньги вытеснялись натуральным обме­ном; на одной из фотографий можно видеть объявление на мастерской сапожника: он починял обувь только с оплатой продуктами. Происходило обнищание милли­онов людей, живших на фиксированное жалованье, на пенсию, на ветеранское пособие, на зарплату, которая не могла поспеть за ростом цен. В разгар гиперинфляции ученый Георг Шрайбер, культуролог и историк, опубли­ковал брошюру, одно заглавие которой много скажет со­временному российскому читателю: «Нужда герман­ской науки и работников умственного труда».

Сказались все характерные черты большой инфля­ции: налоги практически перестали собираться; с каж­дым месяцем эмиссия давала государству все меньше дохода; оно не могло содержать государственных слу­жащих; расчеты между фирмами в марках стали не­возможны; при всеобщем обнищании неплохо зараба­тывали ловкие дельцы и спекулянты.

У. Гуттманн и П. Михэн, авторы английской книги о «великой инфляции», так говорят об этом времени:

«В Германии 1923 года даже самому темному челове­ку было видно, что происходит что-то таинственное и страшное. Деньги — одна из основ общества — уми­рали, и их смерть порождала хаос, отчаяние и род кол­лективного безумия» [46, р. IX].

Со своей стороны советский марксист ТТТ. Дволайцкий, лично наблюдавший события, по свежим следам писал, что он «решил перенести центр тяжести своей книжки в область финансов и денежного обращения, так как именно здесь нашел свое наиболее ясное вы­ражение распад, поставивший германскую буржуазию на краю пропасти» [45, с. З]. Последние слова понят­ны в свете тогдашней идеологии Коминтерна: чем скорее кризис сбросит буржуазию в пропасть, тем луч­ше для германского пролетариата и мировой револю­ции. Любые жертвы, которые при этом понесут тру­дящиеся, заранее считались оправданными.