Служилая знать

К сожалению, сведения о дружине в Хуннской империи более чем скудны. Под 176 и 162 гг. до н.э. в «Ши цзи» упоминается, что шаньюй послал в Хань с письмом одного «телохранителя» (кит. ланчжун) из своей свиты [Лидай 1958: 29, 31–32; Бичурин 1950а: 55, 59–60; Материалы 1968: 43, 47, 141 прим. 135]. В другом месте, относящемся, правда, уже к послеимперскому времени, сообщается, что при южнохуннском шаньюе Ши-цзы состояла «охранная стража», т.е., судя по всему, дружина [Лидай 1958: 130; Материалы 1973: 86]. Вот, пожалуй, и все.

Поэтому в данном вопросе мы можем руководствоваться, скорее, лишь общими соображениями да подкреплять гипотезы сравнениями с другими номадами Евразии. В этой связи представляется важным обратить внимание на следующие обстоятельства.

Во-первых, дружина существовала у большинства правителей крупных кочевых обществ: скифских царей, тобаских, тюркских, уйгурских и хазарских каганов, киданьских императоров, монгольских каганов, афганских правителей и др. [Владимирцов 1934: 87–96; Рейс-нер 1954:51; Хазанов 1975:185-187; Е Лунли 1979:156, 511,532- 533; Плетнева 1982: 103; Худяков 1986: 178; Franke 1987: 98–99; Кычанов 1997: 190–196], а также более мелких образований номадов [Аверкиева 1970: 136–137; Материалы 1984: 144, 148; и др.].

Во-вторых, можно сделать вывод о неодинаковой значимости дружины в процессах политогенеза в земледельческих и в кочевых обществах. В оседло-земледельческих обществах большинство жителей были исключены из занятия военным делом. Данная обязанность была возложена главным образом на правителя и его дружину. Именно дружина являлась его решающей поддержкой в борьбе за власть против наследственной родоплеменной элиты и жречества. У кочевников же претенденту на власть помимо опоры на немногочисленных собственных дружинников (многотысячные гвардейские подразделения Чингисхана скорее исключение, требующее отдельного объяснения, чем правило) необходимо было заручиться поддержкой родственных и прочих лояльных племен, поскольку политический противник теоретически мог по необходимости мобилизовать все мужское население подчиненных ему племенных групп. Следовательно, дружина являлась лишь кругом наиболее преданных своему хану сподвижников и вассалов.

В-третьих, «дружинники» (нукеры, богатыри) не только составляли отборное воинское подразделение, но и являлись телохранителями,

[152]

стражей, свитой хана (вождя, шаньюя, кагана), могли выполнять административные и «полицейские» обязанности и даже (как это было в упомянутом выше примере с хунну) дипломатические поручения. В известной степени дружинников можно рассматривать как «эмбриональный» аппарат управления ставкой, который, однако, применительно к подавляющему большинству кочевых обществ не может рассматриваться как легитимизированный институт политической власти. Дружинники не имели четкой специализации в выполнении тех или иных функций, исполняли их от случая к случаю по мере необходимости.

В-четвертых, сравнительно-исторические исследования показывают, что состав дружины в большинстве случаев был неоднородным⁵. В ее состав могли входить представители элитных групп, выходцы из простых масс и даже отдельные элементы из низов общества. Многочисленные примеры из жизни кочевых обществ подтверждают эту закономерность [Владимирцов 1934: 88–91; Рейснер 1954: 220; Семенюк 1958: 75; Першиц 1961: 155–156; Хазанов 1975:185–186; Марков 1976: 88–89; Материалы 1984:166; Кычанов 1997: 193-196].

В-пятых, дружина формировалась, как правило, вне традиционных кланово-племенных отношений, на основе групповой солидарности и личных связей между воинами и их предводителем [Кардини 1987; Горский 1989]. У кочевников данная система связей представляла собой особый кодекс поведения, обусловленный специфическими взаимными обязательствами воина (нукера, богатыря) и его предводителя (хана). Хану делегируются определенные права, на него возлагаются определенные обязанности. Так формируется своеобразная корпоративная группа, складывается политическая структура степной политии. Внутри нее действует свой кодекс поведения, свои законы, своя этика. Каждый политический шаг лидера степного общества тщательно и щепетильно обосновывается [Дмитриев 2000].

В-шестых, вследствие ряда объективных причин (возрастные отличия, разница в происхождении и пр.) можно предполагать наличие среди дружинников расслоения на так называемую «старшую» и «младшую» дружину. Скорее всего, именно представители «старшей» дружины ведали основными функциями по охране и управлению ставкой и хозяйством шаньюя.

⁵ Этот тезис справедлив и в отношении дружины у оседло-земледельческих народов [см., например: Горский, 1989].

[153]

В этой связи, возможно, часть из упоминаемых в китайских летописях хуннских титулов может быть отнесена к так называемой «старшей дружине». Наиболее вероятно это в отношении должностей сянго – упоминаемого в 121 г. до н.э. среди титулованных хуннских пленников [Материалы 1968: 87–88], а также сяньфэна или сяньба-на – «главного помощника». Данный термин перечисляется среди прочих титулов – должностей в известном описании политической системы хунну Сыма Цяня [Лидай 1958: 17; Материалы 1968: 40]. Еще раз должность помощника упоминается в «Ши цзи* под 119 г. в списке захваченных хуннских вождей и старейшин во время похода китайского военачальника Хо Цюйбина в степь [Материалы 1968: 92].

Еще один термин, к которому, возможно, применимо вышесказанное – титул чэнсяна. Согласно изысканиям B.C. Таскина, в китайской бюрократической терминологии данный титул обозначает главного помощника императора [Материалы 1973: 140 прим. 37]. Применительно к хунну он упоминается только один раз под 59 г. до н.э., когда сообщается, что правый (!) чэнсян был отправлен с карательной экспедицией против племени юйцзянь [Лидай 1958: 209; Бичурин 1950а: 85; Материалы 1973: 31].

Не исключено, что к этой же категории лиц необходимо отнести так называемого чанши (букв, «старший историк»), переводимого на русский язык как «старший делопроизводитель ставки» (по B.C. Таскину) или «правитель дел» (в варианте Н.Я. Бичурина) [Лидай 1958: 191; Бичурин 1950а: 76; Материалы 1973: 21], специального человека, отвечающего за прием иностранных делегаций [Лидай 1958: 46–47; Бичурин 1950а: 68; Материалы 1968: 56].

Помимо номадов к категории служилой аристократии следует отнести иммигрантов из Китая, ставших советниками при шаныо-евом дворе либо удостоившихся других рангов в административной иерархии империи. Этот слой служилой знати мог формироваться тремя главными способами.

(1) За счет перебежчиков из Китая (реже из других земледельческих государств), недовольных политикой китайского императора или в чем-либо провинившихся перед ханьской администрацией. Первые перебежчики появились еще в период Борющихся царств [Eberhard 1969: 75]. При шаньюе Модэ одним их первых был Синь, носивший титул Хань-вана, перебежавший на сторону Модэ уже к 200 г. до н.э. Примеру Синя последовали многие другие китайские военачальники, недовольные жесткой политикой Гао-ди (Чжао Ли, Ван Хуан, Лу Вань и др.). Можно считать, что, как правило, пики иммиграции в степь приходились на периоды смут

[154]

или репрессий в Китае [Лидай 1958: 18–19, 32–33, 245–246; Бичурин 1950а: 51–53, 60–61, 105–106; Материалы 1968: 41–42, 49; 1973: 56-57, 115-116].

(2) Из евнухов, входивших в состав сопровождения китайских принцесс, выданных замуж за хуннских шаньюев. Самым знаменитым из них оказался Чжунхан Юэ [Лидай 1958: 30–32; Бичурин1950а: 57–60; Материалы 1968: 45–47].

(3) Из перевербованных плененных китайских военачальников и дипломатов. Наиболее известны из них отважный Ли Лин, которомупосвящен специальный раздел в 54-м цзюане «Хань шу» [Материалы1973:109–117; см. также: Watson 1974:41fl], Эршиский военачальник, казненный впоследствии при шаньюе Хулугу [Лидай 1958: 190–191;Бичурин 1950а: 75–77; Материалы 1973: 20–22].

Как ни странно, китайские иммигранты оказались очень полезными консультантами хуннских шаньюев. Пик влияния китайских советников приходится на II – первую четверть I в. до н.э. Они обучали номадов китайской тактике военного дела [Материалы 1973: 115], ведению земледельческого хозяйства [Лидай 1958: 204; Бичурин 1950а: 77–78; Материалы 1973: 23–24]. Чжао Синь (возможно, по происхождению хунн или метис) убедил шаньюя Ичисе применить против ханьцев партизанскую стратегию заманивания противника в степь [Лидай 1958: 44-45; Бичурин 1950а: 65–66; Материалы 1968: 53–54, 90; Сыма Цянь 1984: 642], а Чжунхан Юэ научил Лаошан-шаньюя иероглифической письменности, основам придворного этикета и администрирования. Последний являлся активным проповедником неприятия номадами культурных ценностей ханьцев, поскольку это, по его мнению, развращало номадов и подрывало военную мощь империи [Лидай 1958: 30–32; Бичурин 1950а: 47–49; Материалы 1968: 45–47].

Однако большинство китайских перебежчиков способствовали внедрению китайской культуры и идеологии, политической традиции и административной практики в чуждую для земледельцев этнокультурную среду. Столь же высока была роль иммигрантов с юга и в других империях кочевников [Franke 1987: 96]. Достаточно упомянуть таких крупных деятелей, как Хань Яньхуэй при Абао-цзи, Ян Пу при Агуде, Елюй Чуцай при Чингисхане и Угэдэе.

Советники-китайцы кормились при ставке шаньюя. Между ними подчас разворачивались интриги и борьба за место под солнцем [Лидай 1958:191; Бичурин 1950а: 76; Материалы 1973:22,115], иногда они принимали участие в интригах между хуннской знатью [Лидай 1958: 204; Бичурин 1950а: 77; Материалы 1973: 23]. Наиболее

[155]

отличившимся жаловались титулы, скот и кочевья в управление. Вэй Люй хвастался перед своим бывшим соотечественником:

«Я... незаслуженно удостоился здесь великих милостей [шань-юя], был пожалован титулом вана [и сейчас] имею несколько десятков тысяч народа, а мои лошади и скот заполнили горы, вот насколько я богат и знатен» [Материалы 1973: 102–103].

Кое-кому даже доверялись целые народы. В 10 г. н.э. ряд крупных китайских военачальников из Западного края перешел на сторону хунну. Двое из них были удостоены пышных титулов «уху-ань ду цзяньцзюнь» («главнокомандующий над ухуанями») [Лидай 1958: 246; Материалы 1973: 56–57]. Знаменитый китайский полководец Ли Лин был женат на дочери шаньюя, имел специальный титул юсяо-вана⁶ и являлся наместником в «земле Хагяс», т.е. в Хакасско-Минусинской котловине. Лишь для важнейших вопросов он вызывался в ставку шаньюя [Материалы 1973: 115–116].

Правда, Ли Лин сильно переживал отрыв от родины. До наших дней дошло полное грусти его стихотворное описание своей жизни на чужбине:

«Весь день я не вижу никого, одно отродье лишь чужое. В кафтане кожаном и юрте войлочной, чтобы защитить себя от ветров и дождей. Вонючая баранина, кумыс – вот чем свой голод, жажду я утоляю... Я ночью уже спать не могу и, ухо склонив, слышу где-то вдали переливы свистулек кочевников. Здесь кони пасутся и жалобно ржут, так звонко и резко в своих табунах» [Алексеев 1958: 157].

Другой известный советник китайского происхождения Вэй Люй был удостоен титула дишшн-вана [Бичурин 1950а: 351; Материалы 1973: 116, 156]. Правда, Бань Гу утверждает, что он постоянно проживал в ставке шаньюя [Материалы 1973:116]. Но это сомнительно, поскольку как бы он управлял столь отдаленным народом?