Простые кочевники

Жизнь простых хуннских скотоводов плохо отражена в китайских письменных источниках. Но она вполне сопоставима с описаниями центральноазиатских номадов более позднего времени. Сравним образ жизни хунну, описываемый китайскими хронистами, с данными более поздних авторов. В самом начале своего знаменитого 110-го цзюаня «Ши цзи» Сыма Цянь пишет о кочевниках хунну:

«Мальчики умеют ездить верхом на овцах, из лука стрелять птиц и мышей; постарше стреляют лисиц и зайцев, которых затем употребляют в пищу; все возмужавшие, которые в состоянии натянуть лук, становятся конными латниками... в мирное время все следуют за скотом и одновременно охотятся на птиц и зверей, поддерживая таким образом свое существование, а в тревожные годы каждый обучается военному делу для совершения нападений» [Лидай 1958:3; Бичурин 1950а: 39-40; Материалы 1968:34].

Эту характеристику дополняет рассказ евнуха Чжунхана Юэ:

«По обычаям сюнну народ ест мясо домашнего скота, пьет его молоко, одевается в его кожи; скот же питается травой и пьет воду, переходя в зависимости от сезона с места на место. Поэтому в тревожное время каждый упражняется в верховой езде и стрельбе из лука, а в спокойное время каждый наслаждается бездельем» [Лидай 1958: 31; Бичурин 1950а: 58; Материалы 1968: 46].

Подобный образ жизни вели европейские гунны [Гмыря 1995: 127–128, 209]. Нечто похожее увидел спустя полтора тысячелетия венецианский купец Марко Поло:

«Зимою татары живут в равнинах, в теплых местах, где есть трава, пастбища для скота, а летом в местах прохладных, в горах да равнинах, где вода, рощи и есть пастбища. Дома у них деревянные, и покрывают они их веревками; они круглы; всюду с собой их переносят... Жены, скажу вам, и продают, и покупают все, что мужу нужно, и по домашнему хозяйству исполняют. Мужья ни о чем не заботятся; воюют да с соколами охотятся на зверя и птицу. Едят они мясо, молоко и дичь; едят они фараоновых крыс (т.е. табарганов. – Н.К.); много их по равнине и повсюду. Едят они лошадиное мясо и собачье и пьют кобылье молоко» [Книга Марко Поло 1956: 88].

Парадоксально, но аналогичные данные содержатся и в отношении еще более поздних кочевников [РГИА, ф. 391, оп. 5, д. 460: 39 об.; ф. 821, оп. 8, д. 1242: 14; Пржевальский 1875: 141; Осокин 1906: 188-189; Майский 1921: 33-35; Певцов 1951: 112-113; Калиновская, Марков 1987: 59–60; Радлов 1989:130,153–162,168, 260, 335; и др.].

[160]

Все это подтверждает глубокую мысль И.М. Майского, сочувственно цитировавшуюся В.С. Таскиным [1968: 44] и А.М. Хазановым [1975: 265–266], о принципиально ограниченных возможностях развития экстенсивной кочевой экономики:

«Я не решаюсь высказать вполне категоричного мнения, ибо в подтверждение его невозможно привести какие-либо достоверные данные, но общее впечатление мое таково, что при системе первобытного скотоводства Автономная Монголия не в состоянии прокормить количество скота, значительно превышающее его теперешнее число. Быть может, при строгой экономии ее травяных ресурсов хватило бы для полуторного против нынешнего количества скота... но не более» [Майский 1921: 134].

Таким образом, гипотетически можно предполагать, что многие важнейшие черты хозяйства, социальной организации, быта и, возможно, даже менталитета кочевников монгольских степей были детерминированы специфической экологией обитания подвижных скотоводов аридных зон и в своей основе мало изменились со времен глубокой древности вплоть до рубежа нового времени.

Следовательно, можно допустить, что для хунну была характерна широко распространенная у кочевых скотоводов степей и полупустынь (в том числе и для монголов) малая нуклеарная семья численностью 4–5 человек [Хазанов 1975: 74–76, 164–165; Khazanov 1984/1994: 126–138; Тортика и др. 1994: 55]. Тем более, что это предположение подтверждается письменными источниками: «У сюнну сыновья и отцы спят в одной юрте» [Лидай 1958: 30–31; Кюнер 1961: 312; Материалы 1968: 46].

Правда, под 90 г. н.э. в «Хоу Хань шу» содержится упоминание, что численность Конфедерации южных хунну составляла 34 тыс. семей и 237 300 человек [Лидай 1958: 694; Бичурин 1950а: 128; Материалы 1973: 84], и, следовательно, «среднестатистическая» семья состояла примерно из 7 человек. Однако необходимо иметь в виду, что в это время общество южных хунну обитало в непосредственной близости от Китая, дополнительно снабжалось китайской администрацией продуктами земледельческого хозяйства; возможно, что часть их перешла к полукочевому или оседлому образу жизни. Поэтому не исключено, что при изменении среды обитания произошла определенная трансформация системы жизнедеятельности и социальной организации.

Известному японскому историку и археологу Намио Эгами на основе оригинальной методики анализа цифровых данных из древнекитайских письменных источников удалось подсчитать, что

[161]

у хунну на одного человека приходилось в среднем примерно 19 голов скота. Эти данные он считает сопоставимыми с результатами переписи японских военных во Внутренней Монголии во время оккупации Китая: Улан-цабский сомон – 14, 65 голов скота на человека; шесть хошунов Чахара – 19,6 голов скота на человека [Egami 1956; 1963; см. также: БНМАУ-ын туух 1966: 88; Таскин 1968: 41–44]. Интересно, что эти данные также сопоставимы со сведениями экспедиции И.М. Майского, согласно которым в Автономной Монголии в 1918 г. приходилось 17,8 голов всех пород скота на душу населения [1921: 67, 124].

Много это или мало? Основываясь на усредненном эквиваленте в 36 условных овец на одного человека, АА. Тортика, В.К. Михеев и Р.И. Кортиев предложили формулу индекса обеспеченности продуктами питания (ИОП = кол-во скота на 1 человека в усл. овцах: 36 усл. овец). Если данный индекс больше 1, то хозяйство имеет достаточно ресурсов для существования (правда, если намного больше 1, то это грозит чрезмерной нагрузкой на пастбища), если индекс меньше 1, то хозяйство находится в стрессовом состоянии, что требует либо привлечения дополнительных источников (земледелие, охота, война и пр.), либо вынуждает вступать в клиентные отношения с обеспеченными скотовладельцами.

С помощью данной формулы можно, например, рассчитать ИОП для хуннского общества. Поскольку высчитанные Намио Эгами 19 животных на одного человека – это абсолютное поголовье животных, его необходимо перевести в «условных овец». Так как у кочевников Евразии 50–60% стада составляли овцы, условимся, что примерно 2/3 от этой величины составлял мелкий рогатый скот (13 голов). Тогда на крупный рогатый скот и лошадей остается 6 голов.

Существуют различные варианты вычисления условного эквивалента между различными видами домашнего скота. В свое время СИ. Руденко вывел некий условный эквивалент скота (в 300 условных овец или 25 лошадей), необходимого для минимального самостоятельного существования семье из пяти человек [1961: 5]. По его данным, одной лошади соответствует 6/5 головы рогатого скота, шесть овец или коз. В Монголии, например, для удобства принята условная единиц – бодо, которая равняется половине верблюда, или одной лошади, или голове крупного рогатого скота, или семи овцам, или четырнадцати козам [Мурзаев 1952: 48]. Похожая система стоимостного соотношения разных видов скота была принята русской администрацией в прошлом веке в Казах-

[162]

стане [Косарев 1991: 37]. Исходя из этой системы расчетов, нетрудно подсчитать, что в на одного хунна приходилось около 50 (6 х 6 или 6 х 7 + 13) условных голов овец. Даже при всей относительности наших подсчетов очевидно, что количество скота у хунну превышало минимальную норму ИОП.

Таким образом, большинство хуннских скотоводов скорее всего были хозяйственно самостоятельны и лично достаточно независимы (разумеется, в пределах того, насколько независим индивид, включенный в генеалогическую структуру). Несмотря на то, что в источниках есть сведения о попытках введения при шаньюе Лао-шане централизованного налогообложения у хунну [Лидай 1958: 30; Бичурин 1950а: 58; Материалы 1968: 45], скорее всего, они оказались безрезультатными, так как больше в летописях нигде не сообщается ни о налогах, ни тем более об эксплуатации простых номадов. Более того, сами хунну подчеркивали отсутствие у себя повинностей наподобие тех, которые существовали у китайцев [Лидай 1958: 218; Материалы 1973: 34].

Теоретически можно допустить, что у хунну мог существовать обычай взимания скота наподобие монгольского копчура (причем более правильно трактовать его, с моей точки зрения, не как налог, а в контексте престижной экономики как «подарок»), который приблизительно брался в размере одного животного со ста голов скота [Далай 1983:111–112]. При всех условностях генерализованных обобщений, если исходить из расчетов Намио Эгами (19 голов скота на человека), можно допустить, что численность стада обычной семьи в пересчете на овец должна была составлять от 180 до 280 голов. Следовательно, обязанность, аналогичная монгольскому копчуру, должна была бы составлять одну, максимум три овцы. Назвать обременительной ее нельзя.

Конечно, скорее всего, данная форма получения элитой прибавочного продукта не была единственной в хуннском обществе. По аналогии с теми же монголами теоретически можно допустить, что хунну должны были отбывать почтовую повинность, привлекаться к облавным охотам, делать дары вождям и шаньюю по случаю праздников и т.д.

Судя по всему, хунну использовали ямскую службу. Под 105 г. до н.э. в 123-м цзюане *Ши цзи» сообщается в описании Давани: «Если посланник от хуннов приезжал с шаньюевым ярлыком, то в каждом владении препровождали его по почте, и не смели не давать съестных припасов» [Бичурин 19506: 161]. Можно допустить, что эта система связи не только распространялась на зависимые территории, но и была введена на территории «метрополии» степной империи.

[163]

Однако следует иметь в виду, что в кочевых обществах, не имевших в своем подчинении земледельческих территорий, почти все формы так называемой «эксплуатации» представляли собой (в нашем понимании) компенсацию правителю и вождям различных иерархических уровней за выполнение ими разнообразных общественно необходимых функций (рациональное перераспределение пастбищ и водных ресурсов; координация перекочевок; охрана кочевий от врагов, диких зверей и антиобщественных элементов; военные походы с целью грабежа; политические и торговые связи с иноэтничными группами и народами). Поскольку все эти обязанности выполняла кочевая аристократия, то очевидно, что при этом она пользовалась некоторыми привилегиями, получала подношения, использовала общественные запасы (запретные пастбища, общественные стада).

Другая сторона той же проблемы – существование в кочевом обществе развитой сети престижной экономики. Получая дары и подношения от простых скотоводов, ханы и вожди устраивали массовые пиры и раздачи. Только щедрый хан мог рассчитывать на взаимность со стороны остальных номадов. Можно только согласиться с С.Е. Толыбековым, что

«пиршества и угощения очень высоко ценились массой почти вечно голодных кочевников, которые широко распространяли славу о таком щедром бае, бие, батыре и султане далеко за пределами данного рода и племени. Каждый голодный кочевник, который время от времени угощался досыта крупным скотовладельцем, не мог не считать себя своеобразным его должником [1959: 95].

Однако из этих отношений не могли выкристаллизоваться реальные антагонизмы. Дело в том, что специфика скотоводства предполагала главным образом индивидуализированный труд в рамках отдельных домохозяйств или минимальной общины при сравнительно эпизодической необходимости кооперации усилий для водопоя скота, коллективных охот и т. д. Поэтому круг организационных функций и сфера перераспределения кочевых вождей были невелики в сравнении с управленческо-редистрибутивными возможностями администрации оседло-земледельческих протогосударств и раннегосударственных обществ.

Только в период стабильного завоевания номадами земледельческих государств антагонизмы между кочевой аристократией и простыми скотоводами могли принимать раннеклассовую форму. Однако ухудшение положения простых кочевников, особенно если оно сопровождалось климатическими стрессами, вело к недовольству,

[164]

различным формам социального протеста вплоть до откочевок, убийств неугодных правителей, вооруженных восстаний. В то же время следует помнить, что редистрибуция и налогообложение рядовых номадов не могли быть главными источниками престижного потребления кочевой аристократии. Концентрация богатств я форме скота имеет жесткие экологические барьеры, игнорирование которых оборачивается гибелью животных. К тому же постоянная необходимость как для элиты, так и для простых ско-товодов в продуктах земледелия и изделиях ремесла, которая толкала номадов на внешнюю экспансию, требовала внутренней консолидации кочевых обществ по отношению к внешнему миру или хотя бы идеологически ориентировала на эту консолидацию [Крадин 1992: 119-124].

Данное обстоятельство ограничивало развитие антагонизмов между кочевой аристократией и простыми скотоводами и требовало поддерживать интересы простого народа. Большая часть добычи, полученной в результате набегов и грабительских войн, по свидетельству Сыма Цяня шла рядовым воинам [Лидай 1958: 18; Бичурин 1950а: 49; Материалы 1968: 40]. По аналогии с более поздним временем можно предположить, что внешние доходы могли стать важным источником существования для простых скотоводов. Документы золотоордынского времени, в частности, свидетельствуют, что номады, которые в мирное время едва ли не голодали, во время походов захватывали столько животных, что не были в состоянии пригнать всю добычу домой, в родные кочевья (Тизенгаузен 1884: 172; 1941: 118]. Часто захваченные пленники и животные гибли от тяжелых условий перехода, повозки с награбленным имуществом приходилось бросать, спасаясь от погони. Однако нет оснований сомневаться, что в случае успешных походов результаты намного превосходили предполагаемые ожидания.

Таким образом, несмотря на почти полное отсутствие в китайских источниках сведений о простых номадах у хунну, по аналогии можно допустить, что их положение в общих чертах может быть схоже с положением непосредственных производителей в Других кочевых обществах Евразии, не имевших в своем политическом подчинении крупных оседлых земледельческих территорий. Более подробная информация об основном общественном «классе» хуннского общества может быть получена только после тщательного изучения многочисленных погребальных памятников рядового населения хунну на территории России, Монголии и Китая.

[165]