Исследования когнитивного диссонанса в историческом аспекте

После заданного Фестингером в 1957 г. старта исследования диссо­нанса стали плодиться в геометриче­ской прогрессии. К 1977 г. уже было опубликовано свыше 800 работ. Многообразие феноменов, рассматри­ваемых с точки зрения редукции диссонанса, достойно удивления. Боль­шая часть накопленных данных каса­ется изменения установок и убежде­ний в случаях, когда принятые реше­ния, вынужденное согласие на по­ступки, которые люди сами по себе не совершили бы, новая информация о выбранной альтернативе, дискреди­тация убеждения, неожиданные ре­зультаты деятельности или их пос­ледствия порождают когнитивный диссонанс.

Прежде всего была изучена ситу­ативная обусловленность речевой и коммуникативной деятельности. Не­сомненно, грандиозная программа ис­следований коммуникации и измене­ния установок, осуществлявшаяся в 50-е гг. в Йелском университете под руководством Ховлэнда и Джениса [С. Hovland, I. Janis, H. Kelley, 1953], во многом способствовала этому. Ис­следования же мотивации в узком смысле, как по своему количеству, так и по влиянию на развитие теории, отступили на задний план. Однако именно эксперименты типа осуще­ствленных Лоуренсом и Фестингером [D. Lawrence, L. Festinger, 1962] или описанных Зимбардо [P. Zimbardo, 1969] в связи с когнитивным конт­ролем потребностных состояний [см.: I. Grinker, 1969; Н. Mansson, 1969] продемонстрировали продуктивность теории когнитивного диссонанса и за пределами речевой и коммуникатив­ной деятельности. Вот почему мы особенно подробно остановились на этих подходах, хотя из них и до сегодняшнего дня не сложилась те­ория мотивации в собственном смыс­ле слова.

За исключением исследований, имевших дело с воздействием на мотивационные или потребностные со­стояния, мощный поток работ по дис­сонансу все больше следовал теоре­тическому курсу, когда во главу угла в той или иной форме ставилось самовосприятие субъекта. Первона­чально Фестингер [L. Festinger, 1957] рассматривал все когнитивные обра­зования субъекта как не согласующи­еся друг с другом, «диссонансные» в смысле порождения мотивации, на­правленной на редукцию диссонанса. В качестве примера он приводил несоответствующие реальности выска­зывания человека, который хотя и считает их истинными, но не принима­ет близко к сердцу. Например, некто считает, что человек может достичь Луны, однако сомневается в суще­ствовании технических средств, поз­воляющих преодолеть земное притя­жение [ibid., p. 14]. Такое несоответ­ствие явно недостаточно личностно значимо, чтобы породить мотивацию редукции диссонанса. Как бы то ни было, первоначально весьма широкая сфера применимости принципа когни­тивного диссонанса была вскоре су­жена. Гринуолд и Ронис [A. Greenwald, D. Ronis, 1978] поднимают те­перь вопрос о том, почему никогда не делалось серьезной попытки конкре­тизировать границы его применимости и нельзя ли его все же обосновать. Вместо этого Брем и Коэн [J. Brehm, A. Cohen, 1962] конкретизировали когнитивный диссонанс, постулировав в качестве необходимого условия обязательство, складывающееся из двух моментов: приписывание себе причин возникновения диссонанса и социально открытое осуществление деятельности. Брем и Коэн пишут:

«... мы считаем субъекта обязавшимся, если он решил делать или не делать определенную вещь, если он выбрал одну (или более) альтер­нативу и тем самым отверг одну (или более) альтернатив, если он активно осуществляет (или осуществил) данное поведение» [J. Brehm, A. Cohen, 1962, р. 7].

Такая конкретизация диссонанса содержалась уже в исходных положе­ниях Фестингера, поскольку он ставил силу диссонанса в зависимость от значимости содержания когнитивных структур. Фестингера [L. Festinger, 1964] вполне устраивало уточнение Брема и Коэна.

Аронсон [Е. Aronson, 1968] сделал следующий шаг и ограничил диссо­нанс личностно значимыми феноме­нами, связав их с устойчивыми ожи­даниями, лишь тогда отражающимися на деятельности субъекта и приводя­щими к диссонансу, когда эта де­ятельность вступает в противоречие с представлением о себе, обманывая ожидания в позитивном или негатив­ном смысле. Брэмел [D. Bramel, 1968] еще больше сузил рамки, признав в качестве условия порождения диссо­нанса лишь негативные отклонения от представления о себе. Он придал диссонансу статус специфической мо­тивации страха, а именно страха пе­ред социальными последствиями, меньшей, чем хотелось бы или пола­галось, компетентности или нрав­ственности субъекта.

Наконец, относительно недавний эксперимент Виклунда и Брема [R. Wicklund, J. Brehm, 1976] позво­лил выдвинуть в качестве необходи­мого условия редукции диссонанса переживание личной ответственности за сосуществование неустойчивых когнитивных структур. Авторы пишут:

«Недавние исследования... сделали доста­точно очевидным тот факт, что редакция диссонанса, как мы ее себе представляем, имеет место, только если диссонансные эле­менты объединяются в личной ответствен­ности переживающего диссонанс субъекта» [R. Wicklund, J. Brehm, 1976, p. 7].

Тем самым Виклунд и Брем вновь расширили сферу применимости те­ории диссонанса по сравнению с огра­ничением этой сферы на представле­ние о себе у Аронсона. В целом развитие теории с 1962 [J. Brehm, A. Cohen] по 1976 г. [R. Wicklund, J. Brehm] шло в одном направлении. Решающим для переживания когни­тивного диссонанса и его редукции считается приписывание себе субъек­том причин несоответствий и приня­тие им ответственности за них.

Такая направленность развития те­ории непосредственно привела иссле­дования диссонанса к исследованиям атрибуции. Например, Нисбетт и Ва-линс [R. Nisbett, S. Valins, 1971] пере­интерпретировали с позиций теории атрибуции результаты исследований диссонанса, возникающего при недо­статочной обоснованности. Они счи­тают теорию атрибуции по сравнению с теорией диссонанса более совер­шенной, ибо она убедительно объяс­няет поведение и в случае достаточ­ной его обоснованности (см. гл. 10). Кроме того, исследования диссонанса пересеклись с исследованиями моти­вации достижения, особенно после того, как последние стали осуще­ствляться под влиянием теории атри­буции (см. гл. 11). Однако, как ни странно, на сегодняшний день едва ли найдется попытка совместить в одном исследовании обе эти теории. Исключение составляет работа, опи­санная в гл. 6 [Н. Heckhausen, N. Во-teram, R. Fisch, 1970].

Восприятие субъектом самого себя сыграло в исследованиях диссонанса особую роль еще и потому, что Бем [D. Bern, 1967; 1972] в своей так называемой теории самовосприятия попытался показать избыточность по­стулирования когнитивных процессов редукции диссонанса. Согласно Бему, люди немного узнают о себе непос­редственно через познавательные процессы, гораздо больше сведений они получают, наблюдая за собствен­ной деятельностью. Например, если кто-то ловит себя на том, что делает нечто, чего раньше не делал или не сделал бы, он говорит о приятности или важности совершаемого им. Именно таким путем преимуществен­но происходит изменение установок. Мы будем более подробно анализиро­вать теорию самовосприятия Бема и ее «опровержение» как альтернатив­ное объяснение редукции диссонанса в гл. 10 при рассмотрении истории теории атрибуции и предшествовав­ших ей концепций.

В заключение следует упомянуть теоретическую позицию Нюттена [J. Nuttin, 1975], вообще отрицающего возможность изменения установок на основе редукции диссонанса. Нюттен объясняет отклонение поведения от установок «заражением реакцией» (respons contagion). Может происхо­дить лишь временное изменение аф­фективной нагруженности предмета установки. Нюттен обнаружил, что спустя 5 нед. после выполнения де­ятельности, приводившей к ослабле­нию установок по типу редукции дис­сонанса, его испытуемые вновь де­монстрировали прежние установки. Кроющееся здесь противоречие еще не разрешено.