КРАЙ ВЕТРОВ: НЕКРОМАНС 26 страница

Я стал гладить бешено колотящуюся венку на его шее, а потом провел черту по скуле, сверху вниз. Камориль, как и много дней назад, совершенно по-кошачьи потянулся за моей рукой.

- Тебе кто-нибудь говорил, что ты похож на кота? - спросил я.

- Я и есть кот, - ответил Камориль, запрокидывая подбородок и подставляя моим пальцам нежное горло. - Местами... Ты даже не представляешь, какими именно... Хотя... Хочешь, покажу?

- Пушистостью булок ты меня не удивишь, - я стал почесывать ему за ухом, раз уж такое дело.

- Да ну тебя, я ж вовсе не об этом-м, - произнес Камориль, и эта фраза таки закончилась сладостным полувздохом-полустоном.

- Так вот, о чем я хотел поговорить, - произнес я, продолжая ласкать некроманта правой рукой, впрочем, не опускаясь ниже ключиц и не задевая губ. - Хорошо, предположим, все так и было, а я и был - та огромная черная тварь, и потом тот бешенный хвостатый монстр тоже. Но... скажи мне, какой тогда был месяц?

Камориль посмотрел на меня из-под полуприкрытых век:

- Июль, - сказал он, - самая середина лета.

- Понятно, - проговорил я, проникая под его рубашку левой рукой, снизу, нащупывая место слияния хитина и мягкой прохладной кожи. - Середина лета, говоришь...

Некромант выгнулся мне навстречу. Гибкий какой. И правда, частично - кот.

- Эй, Камориль, а что ты делаешь с моими пальцами? Зачем ты берешь их в рот? Я их, конечно, помыл, но облизывать...

Я провел большим пальцем по его влажной нижней губе.

- Ты что, решил поиздеваться надо мной? - спросил Камориль. - У тебя отлично выходит, продолжай.

Я склонился над ним, отнял руку от лица некроманта и провел ладонью по внутренней стороне его бедра.

- Значит, все, чего ты хотел эти тридцать лет, - я прикоснулся к нему там, где он уже стал ненормально горяч в сравнении с обычным своим состоянием, - это чтобы я полюбил тебя?

- Вполне нормальное желание, - Камориль попытался сохранить лицо, но губы его предательски задрожали. - Да что ж ты такое делаешь, демон! Другие вон... хотят приблизить конец мироздания, сообразить геноцид, стать всемирно известными, мира во всем мире и прочее... в сравнении с ними мое желание вполне адекватно и невинно, пожалуй, даже честно...

Я наклонился к нему еще ниже и прошептал на ухо, слегка задевая его губами:

- Ну вот, как раз тут у нас есть небольшая проблема. Видишь ли... Мне кажется, я убил свою прошлую любовь. Сам понимаешь, насмерть.

Камориль резко сел. Рубашка на нем была уже полностью расстегнута, так что он начал ее поспешно застегивать, смотря на меня со смесью недоверия и негодования:

- Я, конечно, люблю классические сюжеты, - сказал он, - но оказаться одним из персонажей средневековой пьесы о любви до гроба я отказываюсь. Если только любовь не на гробу, - уточнил некромант. - Гм. О чем это я. Мйар, о чем это ты! Опомнись, что ты делаешь? Это точно ты? А как же Мари?

- Пропала Мари, как это с ними, юными красивыми девочками, часто бывает, - ответил я. - А со мной все в порядке. Разве что, за время пребывания в этом мире я заразился от него этим самым безразличием.

- Но, Мйар... Я ждал того, что не случится никогда... И вот, оно произошло – и мне не верится. Скажи мне честно, что же с тобой должно было статься, чтобы ты... сам... своими руками... прикоснулся ко мне... так?..

- Просто я подумал, что, может быть, тебе будет приятно.

- А я ведь, между прочим, и обидеться могу, - заявил Камориль.

Я ничего ему не ответил.

- Так кого ты там любил-убил? - все-таки спросил некромант.

- Судя по датам, озвученным тобою и по той информации, что мне предоставила Элви, я... не знаю, в каком я был состоянии, и что было раньше, - убийство или мое обращение этим могущественным существом, на которого ты "охотился" - но что-то подсказывает мне, что это именно я убил Варамиру, бабушку Романа и жену Даньслава. И, исходя из этого, я понимаю, что, вероятно, единственное, что может мне... точнее, нам помочь в этом деле, - это моя память, которую настало время вернуть.

Я поглядел Камориль в глаза, и увидел в них яростное, отчаянное нежелание перемен.

- Я - это только я, - ответил я ему на невысказанный вопрос. - Каким бы ни был. Так что, ежели все те чувства, о которых ты заявлял мне не раз, настоящие - то... для тебя ничего не изменится.

 

 

- Ну ладно, ладно... что тебе рассказать про... этого человека? – сжалилась Варамира.

- Почему ты называешь его «этот человек»? – спросил Ромка первое, что пришло в голову.

- Видишь ли, я не умею запомнить его имени, - ответила женщина.

- Его зовут Мйар Вирамайна, - напомнил мальчик. – Мйар Вирамайна Зубоскал.

- Как-как? Можешь не повторять. Это имя просто не укладывается у меня в голове. Как только ты его произносишь – я его начисто забываю. Такие вот издержки... слепого узла.

- Того заклятия, которым дед отрезал тебя от него? – уточнил Роман.

- Нет... завязал. Судьбоплеты не умеют отрезать нитей, - они их только протягивают, перевязывают или, как в нашем случае, завязывают узлом так, чтобы у этой истории не случилось продолжения.

- То есть вы, как бы, все еще связаны, но между вами «слепой узел»?

- Ну, ты же помнишь, что все это – аллегории, и что нужно это видеть, чтобы это понять.

- Угу, – Ромка помолчал. – Так что этот «слепой узел» означает именно? Ты не помнишь его имени...

- Не вижу его и не могу ему ничего сделать. Даже за щеку потрепать...

- Даже если руку твою кто-то к его щеке поднесет?

- Нет, тут произойдет подмена нитей, и моя рука перейдет в другой класс операнд. Но суть такова: это действие никак не зацепит его судьбы и участи напрямую. Может быть – как-то крайне косвенно, а чем более косвенно – тем меньше. По сути, «слепой узел» ограничил судьбу так, что даже возможность непрямого воздействия на этого человека стремится к нулю. То есть, теоретически, что-то придумать можно. Но практически – почти невозможно.

- Но почему при всем при этом ты помнишь о нем, пока он не убежал из лагеря?

- Точно не скажу... Но смотри: это было до «слепого узла» и до окончания войны. Мне даже кажется, что тот, кем он был и тот, кто вернулся с Севера – разные люди.

- Ага... Ну и тогда, выходит, он тебе тоже ничего не может сделать?..

- Тут все немного сложнее, - ответила Варамира. – Как-то раз он... уже кое-что предпринял. Но я даже не знаю, как бы так тебе об этом рассказать, чтобы не соврать. Давай, кушай кашу. Мы, что ли, зря ни свет ни заря поднялись? Сейчас доешь и двинемся.

- Куда двинемся? – спросил Ромка, покончив с овсянкой. – Пешком?

- Нет, поплывем.

- Так а куда?

- Увидишь.

- Баб Варя, ты, конечно, хорошая, но почему ты мне ничего не рассказываешь?

- Прости, привычка. Детство и юность у меня были тяжелые – расскажу как-нибудь, скрытность въелась мне в самую кость. А поплывем мы с тобой на Шелковичный остров.

- А там что? – тут же осведомился Ромка.

- Узнаешь, - улыбнулась Варамира.

Большего от нее добиться не удалось. Ромка встал с высокого табурета и отнес тарелку в мойку. Поставил. Задумался.

- Посуду мыть? – крикнул он вслед убежавшей куда-то в другие комнаты Варамире.

- Оставь так! – донесся ее ответ.

Ромка хмыкнул, потер запястьем нос и двинулся наружу.

Дом Варамиры стоял почти на самом берегу. Ромка не видал еще домов, стоящих так близко в воде (лодочные гаражи – не в счет), и ему казалось, что жить в таком – опасно. Здание, тем не менее, выглядело вполне надежным, в стенах его не наблюдалось трещин, разве что металлический настил крыш кое-где поела ржавчина. Флюгер в виде петуха проворачивался без скрипа. Тут и там у основания дома из песка проглядывали округлые стесанные глыбы, большие, серо-зеленые. Песок здесь был желтый, крупный, и, если посмотреть на просыпающееся солнце, то можно заметить, что песчинки сияют чуть ли не ярче моря, покрытого легкой рябью.

Несильный ветер трепал Ромке челку. А внутри у него рокотал самый настоящий девятый вал. Но он никак этого не показывал. Было нельзя.

Вскоре из дома вышла Варамира, одетая в чуть более практичную одежду, чем при их первой встрече, но все равно брюкам женщина предпочла юбку. За плечом у нее висел спортивный рюкзак. Она захлопнула дверь и повесила на нее навесной замок. Закрыла его. Ключ положила в карман.

- Ну, пошли, - сказала «бабка», обернувшись к Ромке.

Когда Роман поравнялся с ней, Варамира приобняла его за плечо:

- Герои романов уходят в закат, и на том их истории заканчиваются, - сказала она, - а мы с тобой идем в рассвет, а это значит, что наша история еще только начинается.

- Любите вы, взрослые, всю эту лабуду романтическую, - пробурчал Ромка, улыбаясь немного натянуто. - А чего, кстати, на рассвете надо идти?

- Потому что днем будет слишком жарко, - объяснила Варамира.

Они обошли дом со стороны моря, спустились по пологим камням к небольшой заводи. На волнах плавно покачивалась синяя весельная лодка компактных габаритов, то и дело ударяясь об автомобильные шины, прикрепленные к деревянной пристани. Привязана она была желтоватым ветхим канатом к толстой металлической скобе.

- Запрыгивай, - скомандовала Варамира.

Ромка, легко поймав ритм движения лодки, забрался внутрь. Варамира кинула в лодку рюкзак, отвязала трос и, толкнув суденышко в морские объятия, забралась туда сама, лишь слегка замочив подол. Первое время Варамира отталкивала лодку от песчаного дна одним из весел, а потом взяла второе весло, установила оба в крепления и стала грести, иногда оглядываясь и проверяя, происходит ли движение точно на восток.

- А долго до него, до этого Шелковичного острова? – спросил Ромка.

- Часа три, - ответила Варамира.

- Три часа грести? – удивился мальчик.

- Ничего, не заржавею.

Ромка покосился на нее подозрительно.

- Не волнуйся, все в порядке, - успокаивающе произнесла Варамира. – Все, как надо.

- Так а...- Ромка замешкался, - может, раз есть время, ты мне таки расскажешь, что помнишь, о «том человеке»?

- Ты хочешь, чтобы я гребла и рассказывала?.. – хмыкнула Варамира.

- Ну... Давай я погребу, а ты расскажешь. Пока буду грести – ты будешь рассказывать.

- Договорились, - улыбнулась «бабка». – Сейчас от берега чутка отойдем, и поменяемся местами.

Так и сделали.

Варамира относительно долго смотрела куда-то в морскую даль, гнула тонкие пальцы на правой руке, теребила какое-то серебряное кольцо. Ветер дул сбоку, ни на секунду не оставляя в покое ее длинных вьющихся волос, постоянно норовя хлестнуть ими посильнее шею или лицо.

- Нам довелось жить в очень сложном и очень красивом мире, - начала она, - и ты об этом еще узнаешь. Поймешь, так сказать, всю глубину вопроса.

- Да я уже понял, что как-то все неспроста, - хмыкнул Ромка, не прекращая грести.

- Ну да, плохо начала. Стандартно. Не хватает мне смелости прямо взять и начать с важного, с фактов. Ну, а чего. Попробуем так... Значит, мы жили в деревне - я и пять моих сестер. Учиться пошли, все дела. Я пошла на исторический факультет, - ничем мой выбор обоснован не был, просто вышло так. И там меня заметили. И тогда же началась война. Тогда... да и сейчас так порою происходит, - опасно было задавать вопросы, и уж тем более противиться приказам, пришедшим с таких, образно говоря, вершин. Я не знаю, чем они руководствовались при отборе, - но по итогам я оказалась транспортирована в некоторое помещение, выглядевшее стерильным, вместе с еще двадцати девятью девушками примерно моего возраста. Перевозили нас в закрытом транспорте, так что я не знала, где нахожусь, разве что, мне было понятно, что место это достаточно далеко от моего дома. Мы стали проходить какие-то письменные тесты...

- А тебе не страшно было? - спросил Ромка.

- Ну, разве что немного... Я к тому времени слышала о таком, мне думалось, что из нас будут готовить разведчиков, и мне тогда казалось, что послужить родине таким образом - не только увлекательно, но еще и достойно. Думала, что в другие страны поеду, а может, и на другой материк полечу... Тесты, что мы проходили сперва, были, скорее, психологическими. Мы определяли среди представленных мужчин потенциальных маньяков, нас оставляли на несколько часов под наблюдением общаться с детьми разных возрастов и со стариками, водили в морг на вскрытия. Операции на живых пациентах показывали тоже, разнообразные. Барышни падали в обмороки со стабильной периодичностью, срывались, зарабатывали психозы, дрались друг с другом в обреченных попытках установить иерархию в группе. Мне удалось как-то обойти все эти треволнения стороной. Не знаю, что мне помогло. Может, пять сестер (и три покойные к тому времени) или сам по себе характер стойкий, северный...

- Северный? - перебил Ромка. - А я думал, ты с юга...

- Все так думают, - улыбнулась Варамира. - Но это не так. В общем, к концу первой волны тестов нас осталось двадцать, вторая волна была жестче. Барышни не выдерживали. Никто из руководящих отбором на нас напрямую не давил - но как-то так все оборачивалось, что существование начало казаться невыносимым. Мне тоже было не легко. Хотелось, знаешь, или этих куриц всех передушить, или на себя руки наложить. Так думала не я одна, и к концу третей волны тестов нас осталось пять. А потом тесты и задания внезапно кончились. Мы ничего не делали, просто жили в ставшей внезапно очень просторной белой комнате, каждая в своем углу. Кто-то целыми днями тягал железо на тренажерах, а я читала книги по биологии и анатомии, - все, что нам предоставили на тот момент, - и мне, пожалуй, было даже интересно. А потом меня вызвали куда-то "на выход", и более своих соседок по "камере" я не видела никогда. Мужчина в белой плотной форме, скорее похожей на парадную морскую, чем на больничную, вел меня по длинным белым коридорам, ничего не говоря. Да и я не задавала вопросов. Мне тогда, если честно, более всего хотелось вернуться домой, а мечты о служении родине я к тому моменту знатно пересмотрела. И, собственно... именно тогда... я думала, это еще один тест. Мне выдали романтическое шелковое платьице, синее, с юбкой солнце-клеш и рукавами-фонариками, а потом в нем, в этом платьице, я прошла процедуру дезинфекции (я так понимаю, какое-то облучение плюс тепловая обработка с паром). Потом было еще полкилометра коридоров, и вот, наконец, надо мной разверзлось огромное звездное небо. Я поежилась тогда от холода, помню, хотя радость моя от того, что я снова вижу небо, была невероятной. А небо я увидела потому, что то, для чего нас тестировали, находилось в отдельном, особенно тщательно укрепленном здании. И вот меня туда провели... внутри там все было таким же белым, - а потом провожатый оставил меня, так же не сказав ни слова, перед простой деревянной дверью с пластмассовой ручкой. За моей спиной тогда захлопнулись металлические створки толщиной с круп коня, - а тут, надо же, дверка.

Я открыла ее и очутилась в комнатке, в которой вполне можно было бы жить. Обои, шторки, все сдержанно, нежно, мило даже, сувениры и статуэтки на полках не забыты. В общем, помещение выглядело обжитым. В нем никого не было. Я обнаружила еще одну дверь и, рассудив, что все делаю верно, открыла ее и вошла в спальню (как оказалось). Там на большой кровати, запутавшись ногами в скомканном покрывале, лежал спиной ко мне рыжеволосый мужчина лет двадцати-тридцати на вид. Абсолютно... э-э, в общем, когда я вошла, он тут же проснулся, глянул на меня зеленым любопытным глазом, и я почти сразу поняла, что уровень его умственного развития соответсвует разуму полуторагодовалого ребенка. Неприятное, знаешь, зрелище, когда взрослый человек... так себя ведет.

- Не знаю, - посчитал нужным ответить Роман. Он уже порядком устал грести, но пересиливал себя, понимая, что Варамира только-только подобралась к моменту встречи с Мйаром. - И это был "тот человек", да?

- Ага. Он был чем-то похож на пьяницу... знаешь, когда взрослый невнятно говорит, булькает, не может ходить и все такое прочее... единственное, что спасало меня от приступов совершенно нормального в такой ситуации отвращения - это, во-первых, подготовка, а, во-вторых, тот факт, что рыжий, все-таки, физически был очень красив. В общем, в кармане платьица, выданного мне, обнаружилась инструкция, распечатанная на листе. Лист полагалось после прочтения сжечь, что я и сделала. В инструкции было указано, что моя обязанность - воспитывать его, как своего ребенка, при этом не обращая внимания на определенные странности. А странности были. Во-первых, он мог спонтанно поменяться... Когти черные отращивать, каким-то образом вздувать мускулатуру... Силищи в нем было на шестерых, - и при таком-то своем скудоумии он был невинен и опасен одновременно. Однажды мы вообще обнаружили его с длинными черными маслянистыми волосами и в глубокой депрессии. Это было, когда он осознал смертность всего живого. Как раз в тот день он нечаянно убил третью свою кошку. Мне вообще кажется, что убивать что-то дорогое для себя - это его любимое занятие... А, ну и, конечно, основная его странность была в том, что, будучи при первой нашей встрече умственно неполноценным, он, чем дальше, тем скорее - развивался. Умнел, что ли. Или взрослел. Он впитывал буквально все. С невероятной скоростью. Копировал меня, мои жесты, мои фразы. Делал их "своими".

- Ты говоришь - "мы обнаружили", - перебил ее Ромка. - Мы - это кто?

- Я и твой дед, - улыбнулась Варамира слегка мечтательно. - Да. Твоего деда тоже, вроде как, приставили к тому человеку для... Даже не знаю, как сказать-то. Чтобы Даньслав стал для него мужской поведенческой моделью?

- А из тех комнат вас выпускали?

- Сначала - нет, а когда у рыжего пошел пубертат, стали выпускать. Но тут уже... тут я уже точно ничего не расскажу. Его уводили от меня и Даньслава куда-то... в какие-то другие отсеки, и он возвращался оттуда молчаливым, подавленным и всегда очень чистым. На расспросы ничего не отвечал. А однажды сказал "Хватит этого с меня".

- А что потом? - спросил Ромка.

- Эй-эй, а грести ты чего перестал?

- Устал, - признался мальчик.

- Ну, отдохни тогда, тут, в принципе, недалеко уже.

- А почему не видно ничего? - Ромка стал оборачиваться и искать взглядом хоть какой-то признак близкой земли.

- Шелковичный остров - очень непростое место, - сказала Варамира. - Ты увидишь его скоро, но не ранее, чем следует.

- Ага... так и чем кончилась вся та история с тобой, моим дедом и рыжим?

- Боюсь, история еще не закончилась, - улыбнулась Варамира. - Но, что касается того ее отрезка... В общем, линия фронта сместилась, и лагерь был атакован. К нам туда прилетела пара бомб. Стена была разрушена, оттуда поперли солдаты и чужие твари... А ведь все там было из стали и бетона, охраны (читай - солдат) в лагере было чуть ли не втрое больше, чем содержащихся в клетках существ, и все равно враг наделал шороху более чем, посеял ту еще панику. А казалось бы - солдаты видели совершенно невероятных и мерзких чудовищ, но все равно оказались не готовы... Не уверена, прав ли был Даньслав, заявляя, что вражеская атака в лоб имела целью захват проекта, над которым мы работали. Они же легко могли убить этого своего сверхценного рыжего, так?..Но очевидно, что так просто такое громадное и хорошо охраняемое учреждение брать бы не стали. Учитывая, что располагалось оно глубоко в горах, поросших сосняком... В общем, противник осознанно пошел на большие потери. А мы поняли, что нас спасать никто не станет. И предприняли меры, какие умели.

- Какие? - заинтересовался Ромка, снова начав грести.

Солнце поднялось над водой еще выше и стало светить ему прямо в глаза. Это раздражало, но подсвеченные этим самым солнцем волосы "бабки" выглядели очень красивыми. Ромка даже залюбовался.

- Ну, мы - руки в ноги и бежать, прям в том, в чем были: я - в платьице, Даньслав - в домашней одежде. Мы спустились вниз через один из запечатанных люков, чудесно оказавшийся открытым, а потом, пробираясь через подвалы и камеры с биологическим мусором, оказались в подземной части бункера, а из нее, петляя железными кишками потайных ходов, выбрались в какие-то старинные руины, расположенные вокруг подземной реки. Пробираясь к ее истоку, мы, в конце концов, оказались на поверхности с другой стороны горной гряды. Даньслав откуда-то знал там все. Всю дорогу нам вообще невероятно везло. Мы успевали проскользнуть перед обвалами, которые загораживали путь нашим преследователям. В самом жутком месте - в стальном кармане смертельного тупика, обнаружилась потайная дверь, реагирующая на тепло. Узкие дыры, в которые мы протискивались, оказывались не настолько узкими, чтобы кто-то из нас застрял. А с беглыми экземплярами, встретившимися нам на пути, рыжий твой расправлялся с хладнокровностью мясника и проворством циркача.

И вот, когда над нами загорелись звезды и зашумел черный ночной лес, Даньслав сказал рыжему, чтобы тот уходил на далекий север - мол, только так рыжий сможет скрыться от погони и преследований. И чтобы шел так быстро, как умеет! И Данька предупреждал его, чтоб тот не возвращался. Дед твой знал, что охота на него не закончится никогда, - больно ценный он был лот, - и что искать его будут и свои, и чужие.

- А он тогда уже довольно сообразительный был, да? - уточнил Ромка.

- Тогда он был уже, пожалуй, даже умнее нас всех. В смысле, эрудированней. Чистый такой разум, абсорбированный интеллект. Ну, в смысле, мудрости в нем, по-моему, никакой не было - был пытливый, пластичный ум, плохо контролируемые эмоции, теоретические знания почти обо всем на свете и никакого житейского опыта. Он был... странный. А еще, кажется, он не смог преодолеть естественные при взрослении комплексы и не сумел, как планировалось, воспринимать меня... как мать.

- В смысле?

- Не делай такое невинное лицо. Ты понимаешь прекрасно, чего он от меня хотел.

- Э-э... - Ромка сосредоточенно нахмурился. - Любви-семьи-детей, что ли?

- Ну да. Того, о чем он читал в своих книгах, того, о чем люди с упоением мечтают и изливают эти свои мечты на авторские листы. Я его понимаю отчасти: он почти не видел тогда других женщин, и это была для него, наверное, на самом деле трагедия. Но жалеть я его не могу. Потому, что с севера он однажды вернулся. Тогда, когда война закончилась и материк утопал в тиши.

- Он вернулся, а вы с моим дедом были уже женаты?

- Да, у меня на руках подрастал твой будущий отец. Я не знаю, как он нас нашел. Может быть, по запаху - с него станется. И тогда... и тогда...

Варамира замолкла.

- Баб Варя, а вот это что там такое? Шелковичный остров? - Ромка указал на запад, где в дымке над водой стал проступать массивный, но пока еще совсем бледный силуэт.

Ветер к тому времени уже стих, а вот туман, что окружал подножье приближающегося острова, стремительно густел, наступая, обволакивая и заполоняя собой все вплоть до самого горизонта.

- Да, это он... Шелковичный остров. Место, где мир снов, - морок, - всегда соприкасается с реальностью.

- Ого, какой, - проговорил Ромка.

Остров приближался, загораживая собой солнце и даже половину неба. Он оказался не столько большим по площади, сколько высоким - нагромождение скал, похожих на опрокинутые друг на друга игральные кости, сложенные под углом. Тут и там эти серые камни были покрыты, словно вышивкой, живыми, подвижными пятнами колышущихся в мнимом безветрии деревьев. Листва их трепетала в восходящих потоках воздуха. Сам же остров производил впечатление чего-то очень миру чуждого и упорно напоминал о смерти. Может, такое впечатление производили все эти углы, из которых был соткан его силуэт, или черные птицы, остервенело кричащие в полете и никак не похожие на белых чаек, или - как Ромка сумел заметить, когда лодка подошла совсем близко, - эти темные, вытянувшиеся, как спущенные луки, кривые у корней и острые на верхушках ели, притаившиеся чуть глубже и много выше тех лиственных деревьев, что растут у самого берега.

- Вон туда правь, - Варамира указала налево, - между скал будет проход в бухту, там мы и высадимся.

Ромка, сцепив зубы, снова налег на весла, вкладывая уже, кажется, последние силы в этот итоговый рывок. Когда лодка уткнулась носом в песок, он сначала сидел несколько минут, глядя куда-то в днище, пытаясь отдышаться. А когда все же выбрался из лодки, ступив по колени в прохладную воду, обнаружил, что песок в заводи ярко-голубой.

- Что это? - спросил он у Варамиры, которая помогала ему затащить лодку на берег и перевернуть.

- Это... отголосок сердца острова, - сказала "бабка". - Сейчас... вон по тем ступеням каменным поднимемся, и ты все увидишь. Или, может, посидим, отдохнешь?

- Отдохну, - согласился Ромка, чувствуя, что совсем выжат. - Это тебе не за игрой сидеть.

Они, не боясь испачкать одежды, уселись прямо на перевернутую лодку. Солнце осталось где-то с другой стороны Шелковичного острова, так, что заводь с голубым песком была вся в тени. В щели между скал, в которую как раз и прошла лодка, виднелось синее море, чистое до краев. Черные птицы успокоились и перестали кричать, рассевшись по глубоким норам, выдолбленным в скалах.

- Это вулканический остров, да? - спросил Ромка.

- Типа того,- ответила Варамира.

- А почему я на карте ничего такого рядом с городом не находил раньше?

- Потому что на карте этого острова нет, - сказала "бабка".

- Ага. Ну ладно.

Ромка вздохнул. История, рассказанная Варамирой, в его голове отпечатывалась странно. Она говорила слова - и эти слова были как будто бы ключами к сундукам с настоящей историей. Кое-где настоящая история совпадала с рассказанной Варамирой, а кое-где - нет. Например, "бабка" умолчала о том, что все те тридцать женщин, отобранных для тестов, были колдуньями, и в борьбе за "иерархию" не обходилось без смертельного волшебства, жуткого и кровавого. Откуда это знание взялось и догадывается ли Варамира о том, что Ромка, просеивая ее слова через сито своего восприятия, ведает правду, мальчик не знал. Впрочем, врала "бабка" несущественно и, скорее, чего-то не договаривала. Но, так как она не договаривала, не было и "ключей", чтобы раскрыть истину - а потому Ромка не мог никак собрать воедино картинку того, что произошло в прошлом. А может, Варамира и сама не понимает, что врет. Может, у нее в голове все так и записалось - кто знает. Мир-то у всех в голове свой.

- Все, я, кажется, отдохнул, - сказал Роман. - По крайней мере, теперь мне придется работать ногами, а не руками, так? Пойдем, куда там ты меня вела.

- Вверх, - сказала Варамира. - Пойдем.

Когда они поднялись чуть выше, голая скала нарядилась высокими травами, которые щекотали Ромке голени под закатанными джинсами. Но потом трава кончилась, землю устлала павшая листва, а над головой зашумел шелковичный сад.

- Сейчас самое начало лета, - сказала Варамира, - где-то через месяц тут все будет черным. В смысле, вся земля покроется упавшими ягодами и почернеет.

- Мы рановато, выходит, приехали? - спросил Ромка, вглядываясь в морской горизонт и защищая глаза от солнца рукой, приставленной ко лбу козырьком.

- Да нет, в самый раз, - ответила "бабка". - Скоро уже дойдем... А значит, я должна тебя предупредить о том, что там случится.

- Да ладно, можешь и не предупреждать, я уже привык, - ответил мальчик.

- И все же, - Варамира поставила рюкзак на камень и тоже оглянулась по сторонам.

Они поднимались вверх по тонкой тропинке, слева и справа от которой вниз уходили крутые скалистые спуски, ступенчатые, угловатые.

- Это хорошо, что ты спросил меня про того человека. Так или иначе, я должна была рассказать тебе эту историю... ведь она нужна для того, чтобы ты понял, отчего я здесь, такая, как есть, и зачем здесь ты.

- М-м, так я мог не настаивать, - сдержанно улыбнулся Ромка.

- Пойдем, - позвала Варамира. - Еще чуть-чуть осталось.

Они снова двинулись вверх. Теперь уже они шли меж высоких валунов, поросших теми самыми темными, узловатыми елями, которые Ромка видел вдалеке еще из лодки. Вблизи деревья оказались просто огромными. Массивные стволы были, как будто бы, скручены из чугунных штырей. Верхушки елей слегка покачивались на ветру, размеренно, тихо, без всякого ритма, одна за другой. Ромка шел меж ними, задрав голову.

И вот они забрались на самую высокую точку острова, на этакий перевал - хоть он перевалом и не был. Перед ними разверзся широкий кратер неправильной формы, заполненный темно-синей субстанцией, - то ли водой, то ли грязью, то ли нефтью.

Ветер ударил в лицо, растрепал Ромке челку, расправил волосы Варамиры у той за плечами, как крылья.

- Что это? - спросил мальчик.

- Живая глина. Вещество, из которого древние боги слепили человека, - произнесла Варамира.

- Что-что?

- Не веришь? - хмыкнула "бабка".

- Скорее, не понимаю. Разве это не грязевой вулкан?

Варамира смотрела куда-то в центр кратера, не отвлекаясь. Поговорила медленно:

- Сейчас поймешь. Давай, как мы учили с тобой... закрой эти глаза и открой те, что видят изнанку.

Ромка подчинился. Он опустил веки и, укротив дыхание, повел головой сначала в одну, потом в другую сторону, сосредотачиваясь, призывая из небытия странную свою силу, боязливую, хрупкую, спонтанную и все еще почти неизведанную. Он почувствовал, что ветер слабеет. А когда Ромка открыл глаза, чтобы видеть изнанку бытия, ветер стих совсем.