Люди и их двойники – тема отражения.

“ Одним из преломлений гофмановского двоемирия является тема двойника.” (Жирмунская Н.А. Новеллы Э.Т.А. Гофмана в сегодняшнем мире.) Пожалуй, одной из самых важных тем творчества Гофмана – это тема двойников. Эту тему можно подразделить еще на две: тема двойников в социуме (подмена человеческой индивидуальности общими стереотипами)и тема двойственности человеческого сознания. Если говорить о первой, то она прекрасно освещена и в “Песочном человеке” и в “Золотом горшке”. А тема двойственности человеческого сознания настолько срослась с душой самого Гофмана, что кажется и все его произведения вышли из нее.

Разберем сначала первую тему. В произведениях Гофмана всегда звучала едкая ирония по поводу бюрократизма общества, ему претило то, что общество ценит в людях не таланты, не индивидуальность, не мысли и чувства, а внешние, общие элементы. Против подобной “уравниловки” Гофман нашел прекрасный метод борьбы – литературный прием двойников. Об этом превосходно говорит в своей работе Н.Я.Берковский: “...Уже в «Золотом горшке» появляется с тех нор навсегда с Гофманом связанная тема двойника — в комедийно-сатиричес­ком своем варианте. Двойник здесь не назван двойником, как это станет делать Гофман в дальнейшем, и тема двойника здесь только сквозит в одном, другом, третьем фрагментах пове­сти. Пятая вигилия: ВероникаПаульман предается грезам. Ансельм стал гофратом, она - женой его, они снимают прекрас­ную квартиру на одной из лучших улиц, у нее модная шляпа, новая турецкая шаль, все это очень ей к лицу, и в элегантном неглиже она завтракает у себя на балкончике. Мимоидущие франты задирают головы кверху, и она слышит, как франты восхищаются ею. Возвращается гофрат Ансельм, вышедший поделам еще с утра. Он поглядывает на свои золотые часы с репетицией и заводит их. Пошучивая и посмеиваясь, из жилет­ного кармана он извлекает чудесные серьги, самой модной ра­боты, которые он и надевает на нее. Вероника бежит к зеркалу. чтобы посмотреть, какая она в этих серьгах. Проходят месяцы, и вот не Ансельм, потонувший где-то в дебрях дома Линдхорста, влюбленный в золотую змею Серпентину, стал гофратом как все того ожидали, но регистратор Геербранд. В зимний день, в именины Вероники, не глядя на мороз, в башмаках чулках, с букетом цветов к ней является Геербранд, ныне гофрат Геербранд. Он преподносит ей пакетец, откуда ей блеснули прекраснейшие серьги. Еще какие-то месяцы миновали, и гос­пожа надворная советница Геербранд уже сидит на балкончике давно задуманного дома, на задуманной улице, прохожие мо­лодые люди лорнируют ее и делают по поводу нее самые лест­ные замечания — вигилия одиннадцатая. Эпизоды ввигилии пятой и в вигилии одиннадцатой почти тождественны. Все по­вторилось как бы по заказу вечного возвращения. В эпизодах те же действующие лица. Разница во временах года: в грезахВероники было лето, в

действительности Вероники — зимний день, но это ничуть не существенно. И тут и там муж, гофрат по табели о рангах. Можно опустить подробности, что героем одного эпизода был красивый и поэтически настроенный Ан­сельм, а другого — скучнейший прозаик Геербранд. Вероника от одного гофрата перешла к другому гофрату же, гофрат со­хранился, что единственно важно. Человек может обменивать­ся без потерь на другого человека, если существо обоих — иму­щество, положение, место в бюрократической иерархии. Гофрат Геербранд — двойник гофрата Ансельма. В роли жениха или мужа каждый из них дублирует другого. Брак с одним гофра­том — копия брака с другим, даже в подробностях, даже в серь­гах, которые они приносят в подарок своей невесте или жене.Для Гофмана слово «двойник» не совсем точное: Ансельма Ве­роника могла бы обменять не только на Геербранда, а на сотни, на великое множество их. Суть не в удвоении, суть в том, что подтачивается единственность человеческой личности. Если кого-то можно приравнять к кому-то другому, то почему бы не приравнять его еще к самому неопределенному множеству дру­гих. Существовал Ансельм как лицо однократно данное, через Геербранда, через брак Вероники с Геербрандом Ансельм пре­вратился в явление, данное многократно, суммарное, типовое. Двойник — величайшая обида, какая может быть нанесена че­ловеческой личности. Если завелся двойник, то личность в ка­честве личности прекращается. Двойник — в индивидуальнос­ти потеряна индивидуальность, в живом потеряна жизнь и Душа...

По Гофману, человеку как целостному явлению, как ду­ше, как личности не дано осуществить себя во внешнем ми­ре, человек принят во внешний мир как деталь, по какой-то своей частности, как студент Ансельм -- по таланту почер­ка. Остальное не имеет спроса, не считается. А по частностям каждый заменим другими...”

В Золотом горшке не только Ансельм имеет двойника в этом смысле. Вероника тоже имеет двойника – Серпентину. Правда, сама Вероника не подозревает об этом. Когда Ансельмподскальзывается на пути к возлюбленной Серпентине и разуверивается в мечте – Вероника, как социальный двойник, приходит к нему. И Ансельм утешается социальной, общей деталью – “синими глазками” и милой внешностью. Подменяет Серпентину на тех же основаниях, на каких поменяла Вероника Ансельма на гофрата Геербранда. Правда, романтический дух Ансельма не дал ему совершить предательство и стать такими как все.

В “Песочном человеке” проблема социальных двойников поставлена намного острее. Заводная кукла Олимпия – это как раз скопление всех возможных штампов, нужных обществу для признания человека, и ничего больше. Обществу, оказывается, не нужна человеческая душа, не нужна индивидуальность, вполне достаточно механической куклы. И здесь эта проблема пересекается еще и с проблемой эгоизма – никому не нужны человеческие мнения и мысли – нужно, чтобы их выслушивали, чтобы признавали и соглашались, и этого досаточно. Обратимся к работе Берковского: “Гофман любил подсмеиваться, какие удобства вносит в жизнь своей среды

человек-автомат. Сразу же отпа­дает всяческая озабоченность по поводу ближнего, нет беспо­койства о том, что ему надобно, что он думает, что чувствует... В новелле «Песочный человек» студентНатаниэль не мог не влюбиться в куклу по имени Олимпия, которую ему подсунул профессор Спалланцани, — она только слушает, но сама ничего не говорит, не судит, не критикует; у Натаниэлявеликая уверенность, что она одобряет его произведения, которые он перед нею читает, что она восхищается ими. Олимпия — деревянная кукла, вдвинутая в общество живых людей, слывущая тоже человеком среди них, самозванка, вти­руша, Tintruse. Принявшие втирушу, обольщенные ею несут возмездие - они заражаются сами ее деревянными качествами, глупеют, оболваниваются, как это и случилось с Натаниэлем. Впрочем, Натаниэль кончил безумием...” В Олимпии Натанаэль, как Нарцисс любуется лишь собой, в ней он любит свое отражение, за счет нее он удовлетворяет свои амбиции. И ему не важно, есть ли у куклы сердце. Кстати, Натанаэль тоже, как и Ансельм – романтик, один из тех, кому дано видеть другую реальность. Но его эгоизм и страх позволяют увидеть лишь дорогу вниз. Его романтизм обращен вовнутрь, а не во вне. Эта закрытость и не позволяет ему увидеть реальность.

 

Об этом неплохо говорит Карельский в своем предисловии к полному собранию сочинений Э. Т. А. Гофмана: “...В повести "Песочный человек" (созданной, кстати, сразу вслед за "Эликсирами дьявола") ее герой Натанаэль - еще один юный представитель клана "энтузиастов" - одержим паническим страхом перед внешним миром, и эта миробоязнь постепенно приобретает болезненный, по сути, клинический характер. Невеста Натанаэля Клара пытается образумить его: "...мне думается, что все то страшное и ужасное, о чем ты говоришь, произошло только в твоей душе, а действительный внешний мир весьма мало к тому причастен... Ежели существует темная сила, которая враждебно и предательски забрасывает в нашу душу петлю... то она должна принять наш собственный образ, стать нашим "я", ибо только в этом случае уверуем мы в нее и дадим ей место в нашей душе, необходимое ей для ее таинственной работы". Не дать темным силам места в своей душе - вот проблема, которая волнует Гофмана, и он все сильнее подозревает, что именно романтически-экзальтированное сознание этой слабости особенно подвержено. Клара, простая и разумная девушка, пытается излечить Натанаэля по-своему: стоит ему начать читать ей свои стихи с их "сумрачным, скучным мистицизмом", как она сбивает его экзальтированность лукавым напоминанием, что у нее может убежать кофе. Но именно потому она ему и не указ: она, выходит, убогая мещанка! А вот заводная кукла Олимпия, умеющая томно вздыхать и при слушании его стихов периодически испускающая "Ах!", оказывается Натанаэлю предпочтительней, представляется ему "родственной душой", и он влюбляется в нее, не видя, не понимая, что это всего лишь хитроумный механизм, автомат.

 

Этот выпад, как легко почувствовать, куда убийственней, чем насмешки над юношеским донкихотством Ансельма или Бальтазара. Гофман, конечно, судит не целиком с "трезвых" позиций внешнего мира, в стан филистеров он не переметнулся; в этой повести есть блистательные сатирические страницы, повествующие о том, как "благомыслящие" жители провинциального городка не только принимают куклу в свое общество, но и сами готовы превратиться в автоматы. Но первым-то начал ей поклоняться романтический герой, и не случайно эта гротескная история кончается его подлинным сумасшествием”.

Интересен гофмановский прием в “Песочном человеке” - Клару Натанаэль обзывает “...бездушный, проклятый автомат”, а в Олимпии признает высочайшую гармоничную душу. В этой подмене видится жесточайшая ирония – эгоизм Натанаэляне знает границ, он любит только себя и готов принять в свой мир лишь свои отражения...

Оставим на время Натанаэля и посмотрим на эту ситуацию в целом. Олимпия – воплощенная насмешка над обществом. И эта издевка была рассчитана именно на пробуждение совести у людей “благочестивого общества”. Даже по тексту видно, что у Гофмана была явная надежда хоть на какую-то положительную реакцию, правда слабая. Чего стоят одни только резюмирующие замечания Гофмана об атмосфере, установившейся в этом обществе среди "высокочтимых господ" после обнаружения обмана с манекеном: "Рассказ об автомате глубоко запал им в душу, и в них вселилась отвратительная недоверчивость к человеческим лицам. Многие влюбленные, дабы совершенно удостовериться, что они пленены не деревянной куклой, требовали от своих возлюбленных, чтобы те слегка фальшивили в пении и танцевали не в такт... а более всего, чтобы они не только слушали, но иногда говорили и сами, да так, чтобы их речи и впрямь выражали мысли и чувства. У многих любовные связи укрепились и стали задушевней, другие, напротив, спокойно разошлись". Это все, конечно, очень смешно, но в иронико-сатирической аранжировке здесь предстает очень серьезная социальная проблема: механизация и автоматизация общественного сознания. Убийственная ирония Гофмана борется с ней жестоко и беспощадно, иногда все-таки побеждая...

 

Разберем теперь вторую тему: двойственность человеческого сознания. Именно из этой темы вышло все двоемирие Гофмана, в том числе и двоемирие вещей и природы. Способность видеть за внешним скрытое дарило Гофману и высочайшее блаженство, и невыразимые страдания от того, что его никто не понимал. Все его герои – такие же одиночки по жизни, как и он, только одиноки они не внешне, а намного страшнее – они одиноки душой. И своими произведениями Гофман пытается показать всю красоту того мира, что прекрасной музыкой звучала в его душе, раскрыть понимание мироздание, что требовательно рвалось наружу: в музыку, в сказки и новеллы.

Любой человек по Гофману – двойственнен. Только одни закрывают на это глаза, другие же признают свою двойственность. В мире “Золотого горшка” и “Песочного человека” существует три лагеря противостояния. Первый – это не люди, но феи или злые духи – это не важно. Главное то, что живут они больше в мире невидимом и несут нам познания о нем, его мудрость или его философию, как темную сторону, так и светлую. Второй лагерь – это филистеры, достопочтенные бургеры – закостенелые в своих убеждениях люди, которые не хотят, и потому не могут видеть многообразия реальности. Им важны лишь определенный набор шагов от рождения и до смерти. А третий лагерь – совсем немногочисленный – те самые романтики, что мечутся от первых до вторых. Эти словно живут на пересечении двух реальностей, постоянно совершая свой выбор то в пользу одного, то в пользу другого. Именно на их внутреннем конфликте и построены сюжеты произведений.

В Золотом горшке жителем мира невидимого прежде всего является Линдгорст – могущественный Саламандр. Его двойственность заключается в том, что он вынужден прятать от людей свою истинную сущность и притворяться тайным архивариусом. Но он позволяет своей сущности проявляться для тех, чей взор открыт миру невидимому, миру высшей поэзии. И тогда тот, кто мог, видел его превращения в коршуна, его царственный вид, его райские сады дома, его поединок. Ансельму открывается мудрость Саламандра, становятся доступны непонятные знаки в рукописях и радость общения с обитателями мира незримого, в том числе и с Серпентиной. Еще одним жителем невидимого является старуха с яблоками – плод союза драконова пера со свеклою. Но она представитель сил темных и всячески пытается помешать осуществлению замыслов Саламандра. Ее мирской двойник – старуха Лиза, колдунья и ворожея, заведшая Веронику в заблуждение... В Песочном человеке таким жителем является образ Песочного человека, он, хоть и не участвует в самом действии, но косвенно влияет на весь сюжет. А также адвокат Коппелиус, который воплощает злые силы, влияющие на душу Натанаэля. Весь их мир Натанаэлю не позволяет увидеть прежде всего безумный страх, но мир этот подразумевается...

Почтенными бюргерами в Золотом горшке являются прежде всего конректор Паульман и Геербранд. Но и в них присутствует двойственность. Бесшабашная вечеринка с пуншем проявляет в них видения мира незримого. Но они не открываются ему с радостью. После вечеринки они закрывают

чудеса словом “сумасшествие”, и эта общепринятая мера спасает их веру в надежность и стабильность узкого и привычного мирка. В Песочном человеке таковы, как ни странно Лотар и Клара. Но здесь ни не выглядят отрицательными персонажами, поскольку сравниваются с Натанаэлем. И поскольку тот в своем безумии спустился даже ниже обычного уровня сознания, то Клара и Лотар – для него высоты, которых он не может достичь.

 

Теперь о них самих, о романтиках, об Ансельме и о Натанаэле. Я уже говорила, что рассматриваю их как два полюса на шкале человеческого бытия. Духовное видение – оно как дополнительная возможность человеческой души, само по себе оно нейтрально, но с его помощью можно как возвысится до небывалых высот, как это произошло с Ансельмом, так и спуститься ниже некуда, как случилось с Натанаэлем. Двойственность вырвала их из объятий привычного и заставила выбирать. В случае с Ансельмом его выбор и высокие духовные качества, его любовь и вера помогают ему достичь Атлантиды – жизни в гармонии и поэзии. А Натанаэля его страх, его эгоистическая любовь к себе, безверие и вечные сомнения приводят к сумасшествию и самоубийству.

 

О двух лагерях говорит в своей работе “Эрнст Теодор Амадей Гофман” Миримский И.В.: “Основная тема, к которой устремляется все творчество Гофмана,— это тема взаимоотношения искусства и жизни; основные образы — художник и филистер.

«Как высший судия,— писал Гофман,— я поделил весь род человеческий на две неравные части. Одна состоит только из хороших людей, но плохих или вовсе не музы­кантов, другая же — из истинных музыкантов. Но никто из них не будет осужден, наоборот, всех ожидает блажен­ство, только на различный лад».

«Хорошие люди» — филистеры, довольные своим зем­ным существованием. Они послушно исполняют в этой трагикомедии, в этой одновременно страшной и смешной фантасмагории, которая называется жизнью, свою бес­смысленную роль и в самодовольстве и духовной нищете своей не видят роковых тайн, скрывающихся за кулисами. Они счастливы, по это счастье ложное, ибо оно куплено дорогой ценой самоотречения, добровольного отказа от всего истинно человеческого, и прежде всего от свободы и красоты.

 

«Истинные музыканты» — романтические мечтатели, «энтузиасты», люди не от мира сего. Они с ужасом и от­вращением смотрят на жизнь, стремясь сбросить с себя ее тяжелый груз, бежать от нее в созданный их фантазией идеальный мир, в котором они будто бы обретают покой, гармонию и свободу. Они счастливы по-своему, по и их счастье тоже мнимое, кажущееся, потому что вымышленное или романтическое царство — фантом, призрачное убежище, в котором их то и дело настигают жестокие, неотвратимые законы действительности и низводят с поэти­ческих небес на прозаическую землю.

В силу этого они осуждены, подобно маятнику, колебаться между двумя мирами — реальным и иллюзорным, между страданием и блаженством. Фатальное двоемирие самой жизни, как в микрокосме, отражается в их душе, внося в нее мучитель­ный разлад, раздваивая их сознание. Однако в отличие от тупого, механически мыслящего филистера романтик яко­бы обладает «шестым чувством», внутренним зрением, которое открывает ему по только страшную мистерию жизни, но и радостную симфонию природы, ее поэзию, «священное созвучие всех существ, составляющее глубо­чайшую ее тайну». Выразить этот поэтический дух при­роды призвано искусство, которое и является, по мнению Гофмана, единственной целью и смыслом человеческого бытия.”

Еще один интересный момент – в творчестве Гофмана двоемирие, проявившись раз в романтической душе, уже не покидает ее, словно отрезает пути назад. И Ансельм и Натанаэль пытаются вернуться в мир обыденный и влиться вновь в привычное общество. Но внутренний резкий диссонанс не позволяет сделать этого окончательно ни одному, ни другому. Но так происходит лишь вгофмановских произведениях. Сам он прекрасно понимал, что общество может затянуть даже самого увлеченного романтика и подрезать ему крылья. Спеленать мечту, заставить стереть лицо и заменить его серой маской... Вот самый главный страх Гофмана и с этим он боролся до конца.