Студопедия — ДОРОГА НА ФРОНТ 7 страница
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

ДОРОГА НА ФРОНТ 7 страница






блатные паханы, бежавшие с фронта, из лагерей ли. Бендеровщина, урки,

бродяги, ворьё - всякая нечисть, собранная на вокзалах и в подвалах,-

украинцы, поляки, русские, мадьяры, румыны и ещё какие-то нации - такое вот

население сгребли в загон. Маленькая полупьяная комиссия из военных

представителей неторопливо сортировала этот сброд: кого обратно в армию,

чаще в штрафбат, кого на работы, кого в тюрьму, кого в госпиталь, кого в

больницу, кого в гарнизон - дослуживать, реденько-реденько - до дому, до

хаты снаряжали вовсе дошедшего человека, чтоб он помирал в родном месте.

У Коляши и Жорки-моряка отобраны были только направления "в

распоряжение львовской комендатуры", откуда их, не говоря лишних слов и не

разбираясь, кто они и откуда, под конвоем сопроводили в загон, под конвоем

же водили два раза в день в столовую - поесть горячего. Нечего сказать,

удружил им капитан Ермолаев!

Пока не простудились, пока не подцепили дизентерию или ещё какую

заразу, пока вовсе не обовшивели, решили Коляша с Жоркой-моряком покинуть

загон.

Всё было задумано и сделано в расчёте на хохлацкую тупость - вокруг

загона дощатый забор, увенчанный колючкой, и одни ворота, состоящие из двух

створок, при входе и выходе строя с территории загона ворота распахивались

настежь. Возвращаясь из столовой в конце неровного, шаткого строя, Коляша

встал за одну створку двери, Жорка-моряк за другую. Пухломордый хлопец с

винтовкою, пропустив строй, выглянул за ворота и: "Нэма никого?" - вопросил

или закончил он и, взявшись за скобы, со скрипом закрыл ворота, да ещё и

закрючил изнутри.

Жорка-моряк пошёл влево, Коляша Хахалин - вправо. Сделав небольшой

крут, друзья сошлись в мрачном переулке и подались на станцию, где, миновав

военные составы и кордоны, забрались в глубь длинной ржавой турбины,

погруженной на двух платформах, везомой из Германии в качестве трофея.

И покатили солдат с моряком вперёд, теперь уже на восток. Две пайки

хлеба, упрятанные в столовой, фляга воды, там же налитая, дали им

возможность продержаться почти сутки, и отъехали они изрядно от постылого

города Львова. Но необходимость делать хоть изредка разного рода отправления

выжила беглецов из турбины на узловой станции.

На станции той с почти революционным названием - Красная - стоял эшелон

с моряками Дунайской флотилии. Моряки продолжали довольно бурно праздновать

День Победы, пропивая прихваченное за границей имущество. Они побили и

рассеяли станционную маломощную комендатуру, овладели пристанционным ларьком

и вокзальным буфетом. Боевые моряки уже давненько стояли на запасном пути,

так как приказом из военного округа эшелон подвергся аресту, и какая ждала

его участь, никто не знал и об дальнейшей своей судьбе не задумывался.

Жорка-моряк быстро сошёлся с корешами, попил, побеседовал, даже сплясал

"яблочко". Из ворохом сваленных на путях и на перроне заграничных чемоданов,

узлов и мешков выбрал сподручный чемоданчик с жестяными угольниками и

сказал, что надо отсюдова нарезать скорее, так как из Львова, сказывали

железнодорожники, движется комендантский отряд, и тут будет бой - моряки-то

двигаются на восток с оружием. Беглецы-доходяги удалились от мятежного

эшелона и стали ждать проходящий поезд. Поезда по Красной шли без остановок,

лишь сбавляя ход, этого бравому моряку Балтфлота и солдату, многажды

бегавшему по фронту то за врагом, то от врага, вполне достаточно, чтобы

сигануть на подножку двухосного вагона. Солдат Хахалин хром всё же и завис

на подножке, но боевой товарищ, как ему и положено, не оставил напарника в

беде, за шкирку втащил негрузное тело напарника наверх. Обнаружилось - вагон

гружён коксом и на коксе густо народишку, едущего всё больше из заграничных

земель, заявляют дружно, что из плена возвращаются. Заморённый, напуганный,

малоразговорчивый народ, на мародёров и дезертиров мало похож. Напугавшись

поначалу военных, народ, большей частью бабёнки, вступили с ребятами в

разговоры, расспрашивали, что и как сейчас в России, плакали, рассказывая о

мытарствах своих и муках на чужбине. Так вот, союзно, в пыльных коксовых

ямках, без помех доехали до станции Волочиск - старая наша граница,

проверочное здесь оказалось чистилище.

- Пр-р-раве-ерочка! - раздалось снаружи, из темноты.- Выходи из

вагонов! Вылазь из затырок. Всё одно найде-ом!

Стеная, ругаясь, дрожа от страха, разноплемённый люд, роняя и рассыпая

барахло, вылазил из эшелона. Кто не отвык ещё от немецкой дисциплины, тот

положил манатки к ногам, кто взрос при советах и не забыл ещё про это,

сыпанул врассыпную, подлезая под вагоны, устремлялся вдаль, на волю.

Засвистели, забегали военные, где-то у выходных стрелок харкнула огнём

винтовка. Одни военные трясли ремки и проверяли документы у тех, кто

добровольно подверг себя осмотру, другие военные, большей частью

нестроевики, обшаривали вагоны. Наткнувшись на беглецов, уютно разлёгшихся

на коксе, сержант, сопровождаемый двумя автоматчиками, поинтересовался, кто

такие?

- Не видишь, что ли?

Шевеля губами, сержант читал госпитальные документы, справки, листал

красноармейские книжки. Наткнувшись на слова: "Последствия контузии,

выражающиеся в приступах эпилепсии, остеомиелит",- и думая, что писано про

какую-то заразу, сержант опасливо начал озираться, искать пути отступления.

- Это че такое?!

- Припадочные мы.

- Н-но! - и сержант закричал с облегчением, высунувшись из вагона: -

Товарищ лейтенант! Тут госпитальники, припадочные, эпилепсия написано. Дак

че, забирать?

- Только припадочных нам и не хватало!

Далее они ехали медленно, свободно, отдыхаючи. В трофейном чемоданчике

оказался ровнёхонько сложенный кусок шёлка в милых синеньких незабудочках.

Жорка-моряк сбыл его грабителям-перекупщикам на какой-то станции за пять

тысяч рублей. Купили хлеба, сала, варёных картох, черешню и целую аптечную

бутыль слабенького сливового вина, заменявшего беглецам воду и чай. Они даже

умылись сливовым вином. Денег оставалось ещё много, более трёх тысяч. Друзья

чувствовали себя панами и по-пански устроились в кабине трактора, на эшелон,

гружённый исключительно дорожной и сельскохозяйственной техникой,- охранник

пустил на платформу-то - помогали госпитальные бумаги, в которых слово

"эпилепсия", да и кривая нога Коляши действовали на проверяющих неотразимо.

Охранник с платформы даже и вином не польстился, сказав, что этакую коровью

мочу не потребляет. В какой-то кабине у него был затаён целый ящик

заграничной самогонки под названием "виски", и, несмотря, что крепости она

оглушительной, солдат пил её кружкой, заедал консервой и фруктами. Ребята

для приличия поддержали компанию, но Жорка-моряк побрякал себя кулаком по

голове - не выдерживает, мол, контуженая голова этакого изысканного напитка.

Жора звал Коляшу ехать в Горьковскую область, в большое село на Волге,

где есть эмтээс, маленькая пимокатная фабрика, пристань, два колхоза - без

работы не останутся.

- Нет, Жора,- со стеснённым сердцем выдохнул Коляша,- сам себе я

сделался в тягость, не хочу больше никого загружать собой. Ты в случае в

припадок грохнешься, мне с кривой ногой быть в беззаконии. Я где-нибудь в

пересылке, в нестроевой ли части залягу, и ничем уж меня оттудова не поднять

будет до демобилизации. Я устал, Жора. От войны устал. От военных морд. Рана

моя загрязнилась, сочится, кость, видать, гниёт.

Рейд по Украине подходил к концу - печальный разговор завершал его.

Приближалась станция Винница. Коляша решил сдаться властям.

- Скажи, Коляша, это ты добился, чтоб капитан нас вытурил?

- Я, Жора, я. Не хотел поганиться сам, не хотел, чтоб и ты испоганился

в той червивой помойке.

- Да-а, уж из помоек помойка. Я сперва недоумевал: воротятся из конвоя

храбрые вояки, в столовую не ходят, держатся шайками и всё чего-то

шушукаются, прячут, шмыгают по базару. Потом усёк...

- Они, Жора, уже знают, с каким офицером надо идти в поход и

поживиться. А бабы! Бабы - стервы! В чужое тряпье вырядились, чужое золото

понацепляли. Эт-то сколько же они лихоимства и заразы в Россию понавезут?

Подразделения военных молодцов, вооружённых до зубов, пустив впереди

броневики, где и до танков дело доходило, оцепляли десяток деревень,

"заражённых" бендеровщиной, в ночи сгоняли население в приготовленные

эшелоны, да так скороспешно, что селяне зачастую и взять с собою ничего не

успевали. Если при этом возникала стрельба - села попросту поджигали со всех

концов и с диким рёвом, как скот, сгоняли детей, женщин, стариков, иногда и

мужиков на дороги, там их погружали в машины, на подводы и свозили к

станции, чаше - к малоприметному полустанку. Погрузив в вагоны, первое время

везли людей безо всяких остановок, при этом истинные бендеровцы отсиживались

в лесах, их вожди и предводители - в европейских, даже в заморских городах.

Во все времена, везде и всюду, от возбуждения и бунта больше всех страдали и

поныне страдают ни в чём не повинные люди, в первую голову крестьяне.

- Ты знаешь, Жора, насмотревшись на этих паскудников, я поблагодарил

судьбу за то, что она не позволила мне дойти до Германии. Представляешь, как

там торжествует сейчас праведный гнев? Я такой же, как все, пил бы вино,

попробовал бы немку, чего и спёр, чего и отобрал бы.

- Ох, Коляша! Чтобы испоганиться, как ты видел, неча и за кордон

ходить,- и после долгого молчания ещё произнёс Жора: - Пропадёшь ты, однако.

Зачем одному человеку столько ума, таланту, доброго сердца, да ещё и совести

в довесок?..

- Половину ума и памяти мне, Жора, отшибло ещё на Днепре, так что

осталось в аккурат. Кроме того, мне от детдома досталось хорошее наследство

- умение придуриваться, и ты придурь мою за ум принял.

На станции Винница моряк Жора всё порывался отдать Коляше деньги -

домой, мол, еду, зачем они мне. Взяв три сотни - на первый случай, Коляша

обнял друга и, чувствуя, как у того заприплясывали губы, начал кособочиться,

корёжиться Жорка-моряк, похлопал по его исхудалой от приступов спине.

- Ну-ну, без дури у меня! Пить перестанешь - припадки пройдут. Заведёшь

бабу, кучу детей натворишь ещё...

- Дак не давай жизнешке себя в угол загнать.

- Не дам, не дам!

Глазом опытного скитальца Коляша определил, где река, пошёл к ней,

перебрёл на зелёный уютный остров среди города Винницы - на реке Буг было не

перечесть их, развёл костёр, вымылся в речке с мылом, постирал

бельё-амуницию.

Вечером к костру из тьмы мироздания выбрела любопытная утка, да такая

жирная, что тендер у неё волочился по траве. Она сказала: "Кряк-кряк",-

дескать, созрела я, готов ли вот ты, солдатик, попользоваться мной?.. Коляша

поймал утку, свернул ей покорную шею, ощипал и зажарил птицу в углях, да и

съел тут же половину. На другой день, дождавшись, когда подсохнет одежда,

поскрёб трофейным лезвием, вставленным в расщеплённый сучок, усы, бороду,

пришил подворотничок к гимнастёрке, медали надраил, подвинтил орден Красной

Звезды и неторопливо отправился искать комендатуру.

Коляша топал по уютным, почти не тронутым войною улицам города Винницы,

где совсем недавно бывал Гитлер, хотел увидеть что-либо, оставшееся от

фюрера, но ни одной приметы, даже вони его нигде не ощущалось - такова,

видать, судьба всех пришельцев - земля сама, вроде бы, с потаённой

стыдливостью отторгает и стирает их следы.

В комендатуре было так людно, дымно и шумно, что Коляша поначалу ничего

не мог разобрать: где власть, где посетители и, чтобы как-то вжиться в

обстановку, оглядеться и сориентироваться, сел в угол на прибитую к стене

скамейку.

На откидной барьер, сделанный наподобие сельмагов или почты, навалилась

военная публика. У каждого военного горсть документов, у каждого неотложное

дело, необходимые просьбы и всякая докука. Лейтенант с орденскими колодками

и с планками о ранениях, потный, взъерошенный и выветренный, что

прошлогодняя еловая шишка, что-то у кого-то брал, смотрел, читал, передавал

документы старшему сержанту, заносившему какие-то данные в журнал, но чаще

возвращал бумаги, отстранённо бросал: "Ждите!", на минуту прислонялся спиной

к давно не топленной голландке с сорванной дверцей, призывал издалека

безразлично и монотонно: "Не торопитесь. Успеете на тот свет. В очередь, в

очередь!.."

Чувствовалась напряжённость, даже внутренняя перекаленность и страшная

зоркость этого человека. Вот лейтенант зацепил взглядом в толпе мордатого

сержанта в комсоставском обмундировании, с узкой портупеей через плечо, с

медалью "За боевые заслуги" и значком какого-то года эркака. Сминая публику,

будто использованные сортирные бумажки, сержант устремлялся к барьеру, пёр

на власти. Лейтенант отбросил себя от голландки, принялся смотреть, читать,

проверять бумаги, отдавать их на регистрацию или возвращать, роняя:

"Подождите. Минутку терпения". На сержанта, оседлавшего барьер, почти

перелезшего через преграду, лейтенант не обращал никакого внимания. Выбирая

из протянутых рук, будто на митинге солидарности или протеста, листовки и

прошения, он как бы ненароком обходил кулак сержанта, словно брюквенную

садовку в огороде, к еде не пригодную,- с неё только семя, да и то не скоро.

- Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! - уже в самый нос лейтенанту

тыкался кулак с зажатыми в нём бумагами.

- Ты куда прёшь, морда?! - отстраняя кулак, сталкивая сержанта с

барьера, рявкнул лейтенант.- Тебе здесь базар?! Барахолка?!

Сержант осел, стушевался, впал в растерянность. Публика, усмехаясь,

смотрела на него - что, выкушал?! Тут, брат, власть, военный порядок!

Молчаливой солидарностью, негласным союзом с властью и отчуждением от

повергнутого просителя каждый клиент надеялся на снисхождение к себе.

Но сержант был не из таковских, быстро пришёл в себя после сокрушения и

застучал кулаком по медали так, что она затрепыхалась и жалобно зазвякала о

пряжку на портупее.

- Не имеешь права орать! Я кровь проливал!..

- А я че? Сопли?

- Хто тя знает, вон ряшку-то отъел!..

Лейтенант с усмешкой глянул на него и, дивясь явной глупости человека,

чуть подзадрал рыло, повертел головой слева направо, сравните, дескать,

дорогие товарищи! Публика ещё больше осмелела, ещё плотнее

солидаризировалась с властью, начала оттеснять сержанта от барьера, став

стеной между властью и страждущим, отставшим от эшелонов, задержанным на

вокзалах и улицах без увольнительных, кто и без документов, несомым,

качаемым послевоенным беспокойством, бескрайним морем народа. И Коляшу

Хахалина вот дёрнул чёрт высадиться на землю с многолюдного корабля. Ехать

бы вместе с Жоркой-моряком до дому. Ухнет его этот горлопан-дежурный в

какую-нибудь яму вроде львовской пересылки или ровенского конвойного

полка...

- Ты видишь, в углу солдат сидит?

Коляша не сразу уразумел, что речь идёт о нём. Уяснив, наконец, что

слова лейтенанта направлены в его адрес, вскочил, дал выправку, на какую был

ещё способен. Медали на груди звякнули и разом замерли.

- Орёл! - восхитился лейтенант. Коляша ел его глазами.- Час сидит,

другой сидит! И ни мур-мур. А почему сидит? Да потому, что фронтовик,

страдалец, окопник доподлинный! Вон у него нога кривая - всю красоту парню

испортила, здоровье усугубила... А он сидит, череду ждёт. Дай место

фронтовику!..

И не только сержант, но и все вояки двумя стайками разлетелись на

стороны. Коляша приблизился к барьеру, доставая из нагрудного кармана

документы.

- Ладно. Потом! - милостиво придержал его руку в карманчике лейтенант

и, не спрашивая, курит Коляша или нет, выщелкнул из пачки папиросу.- Отстал

от эшелона? - как о само собою разумеющемся, молвил лейтенант.

Коляша засунул пальцем папиросу обратно, показывая на грудь - не до

курения, мол.

- Отстал.

- Куда ехал?

- В Никополь,- мгновенно соврал Коляша, заранее придумав, неизвестно

почему и отчего пришедшее ему в голову название города, о котором ничего он

никогда не слышал, никогда в нём не бывал.

- В Никополь?! - назидающе поднял палец дежурный.- Никель копать. На

тяжёлую работу, после ранений... А вот сидит, ждёт. А ты, морда! - по новой

начал вскипать дежурный, отыскивая глазами сержанта. Но тот схоронился в

массах.- Я тя всё одно найду! Из-под земли выкопаю!.. Я узнаю, где ты взял

медаль, сапоги и по какому праву носишь комсоставскую амуницию,- тут он

позвонил в школьный звонок и, когда вошёл постовой с автоматом, будто

сгребая пешки с доски, приказал: - А ну, всю эту шушеру на губу! А того

мордоворота... Где он? Его в подвал! А ты, солдат, как тебя звать-то?

Николай. Хорошее имя! А я вот Николаич буду. Да-а, Виктор Николаевич.

Победитель, значит. Да вот устал победитель-то...

Лейтенант завёл Коляшу в столовку комендатуры, где им было выдано по

тарелке супу с раскисшей уже вермишелью, отдающей жестью, и пшённая каша с

маслом. Побродив в супе ложкой и не притронувшись к каше, лейтенант залпом,

как водку, выпил компот и, выбирая ложкой из стакана фрукты, сказал, мол,

коли ещё охота каши, можно его порцию есть или попросить добавки.

- Ты мне поглянулся. Если хочешь, то можно до демобилизации остаться у

нас. Служба, правда, собачья. Грязь, кровь, нервы навыверт, но демобилизация

вот-вот... Словом, подумай. Переспишь в нашей общежитке - один наш парень на

три дня домой отпущен. Похороны. Погулять, побродить захочешь - скажи

часовому, я велел. Танцплощадка близко, хотя какой из тебя танцор? Да и

триперу иного. Наоставляли трофеев оккупанты. Годов двадцать вычищать чужую

заразу, а у нас и своей... Ну, отсыпайся. Завидую! Я на фронте взводным был,

затем ротным. Завидовал солдатам: лёг, свернулся, встал, встряхнулся...

В общежитии Коляше показали на койку возле окна, чисто и аккуратно

заправленную. В тряской, бесконечной дороге да и на острове Коляша вдосталь

выспался, и спать ему не хотелось. На тумбочке лежала толстая книга

"Кобзарь". Коляша отправился в ближайший скверик, отыскал местечко

потенистей, лёг на траву, открыл страницу:

Рэвэ тай стогнэ Днипр широкый,

Сэрдитый витэр завыва...

 

Ах ты, Днепр, Днепр! Тысячевёрстная река и вечная теперь память и боль

людская. Ох, и широк же Днепр! Особенно ночью. Осенней ночью. Тёмной,

холодной, когда окажешься в воде среди людского, кипящего месива, под

продырявленным фонарями небом, весь беззащитный, весь смерти открытый, и

река совсем холодная и без берегов...

Рэвэ тай стогнэ Днипр широкый...

Он и стонал, и ревел тысячами ртов.

Внимание Коляши привлекли две девчушки в платьицах горошком и с

маковыми лепестками-крылышками на плечиках вместо рукавов. Обе круглоглазые,

тощенькие, с облезлой от солнца кожей, они играли в пятнашки, бегая вокруг

скамьи, уставши, плюхались на скамейку, где лежали два пакетика с вишнями,

церемонно одёргивая платьишки на коленях, плевались косточками - кто дальше,

целясь угодить в заплату повреждённого взрывом или гусеницей клёна, и о

чём-то всё время перешёптывались, Он наблюдал, как они доставали из кульков

за стерженьки ягоду, как губами срывали её, катали во рту, и губы на испитых

лицах девочек становились всё более алыми от сока, худенькие их мордашки,

казалось, тоже зарозовели.

По траве зашуршали сандалии и утихли подле него. Коляша не слышал

детских шагов, не видел девчушек с протянутыми к нему кульками. Он читал

"Кобзаря" и никак не мог уйти дальше первой строчки: "Рэвэ тай стогнэ..."

- Дяденьку! А, дяденьку!

Вот Коляша уже и дяденькой стал! Сам не заметил когда.

- Что, мои хорошие? Мои славные, что? - Коляша изо всех сил держался,

чтоб не заплакать от умиления - дяденькой назвали!

- Покушайте вишен! - протянуты два пакетика, сделанные из старых,

исписанных тетрадных листов, две пары глаз полны чистого к нему внимания и

глубокого, ещё не осознанного голубиными детским душами страдания, на

которое женщина, видать, способна бывает сразу после рождения, может, даже

до зачатия, ещё растворённая в пространстве мироздания.

Неужели эти крошки уже ходят в школу? Нет, ещё не ходят. Листики скорей

всего вырваны из тетрадей старших братьев... а они... тоже там, на Днепре,

ночью...

- Вишен? - Коляша приподнялся, сел на траву и, запустив щепотку в один

пакетик, за стебелёк вынул переспелую, почти чёрную, сморщенную вишенку.

- И у меня! И у меня! - заперебирала нетерпеливо ногами вторая девочка.

Коляша и из второго пакетика вынул вишенку, со смаком прищёлкнул

губами, зажмурил глаза и долго их не открывал, показывая, какие

замечательные, какие сладкие у девочек вишни. Девочки понимали, что дядя

маленько подыгрывает, веселит их, захлопали ладошками по коленкам.

- Вы - сестрички,- уверенно сказал Коляша,- и одну зовут Анютой, а

вторую?

- Галю! - подхватила Анюта и нахмурилась настороженно: как это дядя

узнал её имя? - А-а! - обрадовалась Анюта,- мы гралы близэнько, вы почулы!

Вы - разведчик?

- Был и разведчиком, дивчины мои славные! Спросите, кем я не был.

- А у нас тату нимцы... убивалы людын дужэ...

- Давайте лучше вишни доедать, дивчинки.

- Давайте, давайте! Мы ще прынэсэмо! У нас богато вишен, вот хлиба

нэмае. Мамо стирае бойцам, воны трохи каши дають та супу, цукру раз давалы,

билый-билый цукор!

Что бы подарить девчушкам? Ничего у солдата-бродяги нету: ни

безделушки, ни сахарку, ну ничего-ничего. Он притянул девчушек к себе и

поочерёдно поцеловал их в кисленькие от вишнёвого сока щёки - и они, дети

несчастного времени, почуяли, что ли, его неприкаянность, обхватили

худенькими руками за шею, прижали изо всех сил к себе и разом зашептали на

ухи солдату, будто молитву, заговор ли, со взрослым, страстным чувством:

- Нэ надо грустить, дяденьку! Нэ надо. Вийна-то скинчилась...

Милые девочки из далёкой Винницы! Почему-то хочется верить, и Коляша

верит до сих пор, что судьба у них была такой же светлой и доброй, какими

сами они были в голодном послевоенном детстве. В одном пакетике ещё

оставались вишни, Коляша давил их во рту, обсасывал косточки, бережно

нажимая языком на каждую ягодку, чтоб надольше хватило ему вишен, чтоб

продлилось в его сердце то ощущение родства со всеми живыми людьми, которым

одарили его маленькие девочки.

За обмелевшим, заваленным военной и невоенной рухлядью прудом, среди

которого упрямо желтели кувшинки и над которым величаво и нежно клонились

плакучие ивы, ударила музыка - духовой оркестр. Сразу сжалось что-то внутри,

томительно засосало сердце Коляши. Не умеющий танцевать даже гопака, он

пошёл на голос вальса, название которого знал ещё по детдомовской пластинке

- "Вальс цветов". Но всегда мелодия вальса была для него неожиданной, всегда

слезливо размягчала сердце. Танцы происходили в загородке, аккуратно

излаженной немецкими сапёрами из тонкой, но крепкой клетчатой проволоки.

Взявшись за проволоку, парнишки, инвалиды из госпиталей - и Коляша вместе с

ними - глядели не отрываясь, как кружатся пары в проволочном квадрате, в

углах поросшем травою, в середине же выбитом до стеклянистой тверди.

С мужской стороны танцевали всё больше военные, и всё больше хлыщи

какие-то, узкопогонники, но местами и нестроевик кособочился, пытаясь скрыть

хромоту, старательно поворачиваясь к партнёрше той стороной лица, которая не

изодрана, не сожжена, не дёргается от контузии. Светится, целится глаз

героя, намекающий на тайность, влекущий куда-то взор ввечеру разгорается всё

шибчее и алчней.

В комендатуре Коляшу, оказывается, ждали. Ещё днём, когда дежурный

лейтенант бушевал за барьером, от патрулей поступило несколько сообщений: "С

проходящего эшелона орлы взяли самогонку у базарной тётки, но деньги отдать

забыли". С другого проходящего эшелона какие-то одичавшие бойцы или

штрафники-громилы пытались подломить ларёк и склад в ресторане. "Небось,

орлы Дунайской флотилии продолжают свой освободительный поход". Эшелон

задержан, "представители" его заперты под замок. "На базаре при облаве

учинён погром, была стрельба, удалось взять несколько бендеровцев и

подозрительных лиц без документов". Но всё это дела текущие и текучие, всё

это поддаётся контролю, всё усмирено и утишено. А вот как быть со старшиной

Прокидько? Он, как приехал, ни одного ещё дня трезвый не был, изрубил всё

домашнее имущество, чуть не засёк топором жену свою, грозится поджечь дом,

истребить слободу Тюшки, испепелить всю Винницу. Пока же, примериваясь к

гражданской жизни, он дал в глаз участковому милиционеру.

Лейтенант всё это выслушал с покорным терпением, привычно прижимаясь

спиной к нетопленой голландке. Когда патрули выгрузили новости, послушал

ещё, как на высшем нерве звучит возле комендатуры самогонщица: "Хвашисты

грабилы! Бендэра грабила! Червоноармийцы, буйегомать, тэж граблють!.." Не

дослушав до конца выступление самогонщицы, лейтенант приказал прогнать её

из-под стен комендатуры. Если тётка торгует запрещённым товаром, то пусть

хайло своё во всю мощь не разевает, пусть бдит - сейчас едет до дому

самый-самый бедный и опытный воин - пятидесятилетнего возраста, нестроевик

тучей прёт на восстановительные работы - у этого народа на теле одни шрамы,

осколки да пули, но за душой ничего не водится, он чего сопрёт, то и съест,

кого сгребёт, того и дерёт. Если эта тётка попадётся ещё раз и будет орать

на весь город антисоветские лозунги - он ей такую бумагу нарисует, что она

до самой Сибири её читать будет...

- Что касается грабителей с эшелона и жертв базарной облавы,- всех

передать военной прокуратуре - и взятки с нас гладки. Они - санитары страны,

вот пусть и санитарят.

Простые, деловые и точные решения, как у Кутузова в сраженье. Сложнее

обстояло дело со старшиной Прокидько. Лейтенант знал о нём многое, но не

всё. Иезуитскими методами Прокидько добыл признание у своей жены, что она не

соблюла верности во время военных лет, при оккупации. Сердце воина-гвардейца

вскипело, гнев его беспощаден и, конечно же, праведен. Лейтенант думал, что

старшина снялся с военного учёта и ни с какого уже боку комендатуре не

подлежит, так пусть себе бушует, поджигает эту сраную Винницу со всех

сторон. За один подбитый глаз милиция ему, между прочим, подшибёт оба, да

ещё нечаянно три ребра поломает. Но, впав в неистовство, старшина Прокидько

совершенно перестал ощущать реальность жизни, не считался с законами морали

и военной дисциплины - нигде, ни на какие учёты он не вставал, никаких

властей не признавал. Буйствует! "За Собиром сонце всходыть..." - поёт,

видать, уже явственно видя эту самую Сибирь. В комендатуру явилась делегация

из слободы Тюшки, просила оградить покой и жизнь громодян от совершенно

распоясавшегося старшины Прокидько. Служивого народу в комендатуре никого не

оказалось. Коляше выдали заряженный автомат и просили воздействовать

братским авторитетом на старшину Прокидько или уж арестовать его и доставить

в комендатуру.

Пехотный старшина Прокидько, поникнув головой, сидел спиной к двери на

давно не мазанном полу, среди разгромленной и порубленной рухляди. Перед ним

стоял глиняный жбан, мятая алюминиевая кружка да железный таз, наполненный

вишнями, сливами, надкушенными яблоками, выплюнутыми косточками. По правую

руку гвардейца покоилась тупая секира, спадывающая с неумело насаждённого

топорища. Коляша отодвинул секиру ногой и обошёл Прокидько. В серой, дикой

щетине, обросший больше по лицу, чем по голове, тоже уже заиндевелой с шеи и







Дата добавления: 2015-10-01; просмотров: 328. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Картограммы и картодиаграммы Картограммы и картодиаграммы применяются для изображения географической характеристики изучаемых явлений...

Практические расчеты на срез и смятие При изучении темы обратите внимание на основные расчетные предпосылки и условности расчета...

Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Аальтернативная стоимость. Кривая производственных возможностей В экономике Буридании есть 100 ед. труда с производительностью 4 м ткани или 2 кг мяса...

Кран машиниста усл. № 394 – назначение и устройство Кран машиниста условный номер 394 предназначен для управления тормозами поезда...

Приложение Г: Особенности заполнение справки формы ву-45   После выполнения полного опробования тормозов, а так же после сокращенного, если предварительно на станции было произведено полное опробование тормозов состава от стационарной установки с автоматической регистрацией параметров или без...

Измерение следующих дефектов: ползун, выщербина, неравномерный прокат, равномерный прокат, кольцевая выработка, откол обода колеса, тонкий гребень, протёртость средней части оси Величину проката определяют с помощью вертикального движка 2 сухаря 3 шаблона 1 по кругу катания...

МЕТОДИКА ИЗУЧЕНИЯ МОРФЕМНОГО СОСТАВА СЛОВА В НАЧАЛЬНЫХ КЛАССАХ В практике речевого общения широко известен следующий факт: как взрослые...

СИНТАКСИЧЕСКАЯ РАБОТА В СИСТЕМЕ РАЗВИТИЯ РЕЧИ УЧАЩИХСЯ В языке различаются уровни — уровень слова (лексический), уровень словосочетания и предложения (синтаксический) и уровень Словосочетание в этом смысле может рассматриваться как переходное звено от лексического уровня к синтаксическому...

Плейотропное действие генов. Примеры. Плейотропное действие генов - это зависимость нескольких признаков от одного гена, то есть множественное действие одного гена...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.011 сек.) русская версия | украинская версия