I. Погоня
Во хмелю слегка Лесом правил я. Не устал пока, — Пел за здравие. А умел я петь Песни вздорные: «Как любил я вас, Очи черные…»
То плелись, то неслись, то трусили рысцой. И болотную слизь конь швырял мне в лицо. Только я проглочу вместе с грязью слюну, Штофу горло скручу – и опять затяну:
«Очи черные! Как любил я вас…» Но – прикончил я То, что впрок припас. Головой тряхнул, Чтоб слетела блажь, И вокруг взглянул — И присвистнул аж:
Лес стеной впереди – не пускает стена, — Кони прядут ушами, назад подают. Где просвет, где прогал – не видать ни рожна! Колют иглы меня, до костей достают.
Коренной ты мой, Выручай же, брат! Ты куда, родной, — Почему назад?! Дождь – как яд с ветвей — Недобром пропах. Пристяжной моей Волк нырнул под пах.
Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза! Ведь погибель пришла, а бежать – не суметь, — Из колоды моей утащили туза, Да такого туза, без которого – смерть!
Я ору волкам: «Побери вас прах!..» — А коней пока Подгоняет страх. Шевелю кнутом — Бью крученые И ору притом: «Очи черные!..»
Храп, да топот, да лязг, да лихой перепляс — Бубенцы плясовую играют с дуги. Ах вы кони мои, погублю же я вас, — Выносите, друзья, выносите, враги!
…От погони той Даже хмель иссяк. Мы на кряж крутой — На одних осях, В хлопьях пены мы — Струи в кряж лились, — Отдышались, отхрипели Да откашлялись.
Я лошадкам забитым, что не подвели, Поклонился в копыта, до самой земли, Сбросил с воза манатки, повел в поводу… Спаси бог вас, лошадки, что целым иду!
II. Старый дом
Что за дом притих, Погружен во мрак, На семи лихих Продувных ветрах, Всеми окнами Обратясь в овраг, А воротами — На проезжий тракт?
Ох, устал я, устал, – а лошадок распряг. Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги! Никого, – только тень промелькнула в сенях Да стервятник спустился и сузил круги.
В дом заходишь как Все равно в кабак, А народишко — Каждый третий – враг. Своротят скулу, Гость непрошеный! Образа в углу — И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор, Кто-то песню стонал и гитару терзал, И припадочный малый – придурок и вор — Мне тайком из-под скатерти нож показал.
«Кто ответит мне — Что за дом такой, Почему – во тьме, Как барак чумной? Свет лампад погас, Воздух вылился… Али жить у вас Разучилися?
Двери настежь у вас, а душа взаперти. Кто хозяином здесь? – напоил бы вином». А в ответ мне: «Видать, был ты долго в пути — И людей позабыл, – мы всегда так живем!
Траву кушаем, Век – на щавеле, Скисли душами, Опрыщавели, Да еще вином Много тешились, — Разоряли дом, Дрались, вешались».
«Я коней заморил, – от волков ускакал. Укажите мне край, где светло от лампад, Укажите мне место, какое искал, — Где поют, а не стонут, где пол не покат».
«О таких домах Не слыхали мы, Долго жить впотьмах Привыкали мы. Испокону мы — В зле да шепоте, Под иконами В черной копоти».
И из смрада, где косо висят образа, Я башку очертя гнал, забросивши кнут. Куда кони несли да глядели глаза, И где люди живут, и – как люди живут.
…Сколько кануло, сколько схлынуло! Жизнь кидала меня – не докинула. Может, спел про вас неумело я, Очи черные, скатерть белая?!
1974
ПАМЯТИ ВАСИЛИЯ ШУКШИНА
Еще – ни холодов, ни льдин, Земля тепла, красна калина, — А в землю лег еще один На Новодевичьем мужчина.
Должно быть, он примет не знал, — Народец праздный суесловит, — Смерть тех из нас всех прежде ловит, Кто понарошку умирал.
Коль так, Макарыч, – не спеши, Спусти колки, ослабь зажимы, Пересними, перепиши, Переиграй, – останься живым!
Но, в слезы мужиков вгоняя, Он пулю в животе понес, Припал к земле, как верный пес… А рядом куст калины рос — Калина красная такая.
Смерть самых лучших намечает — И дергает по одному. Такой наш брат ушел во тьму! — Не поздоровилось ему, — Не буйствует и не скучает.
А был бы «Разин» в этот год… Натура где? Онега? Нарочь? Всё – печки-лавочки, Макарыч, — Такой твой парень не живет!
Вот после временной заминки Рок процедил через губу: «Снять со скуластого табу — За то, что он видал в гробу Все панихиды и поминки.
Того, с большой душою в теле И с тяжким грузом на горбу, — Чтоб не испытывал судьбу, — Взять утром тепленьким с постели!»
И после непременной бани, Чист перед богом и тверез, Вдруг взял да умер он всерьез — Решительней, чем на экране.
1974
|
