О музыке и не только. В детстве, когда из школы приходил, всегда включал телевизор, поскольку как-то скучно мне было в пустой квартире

В детстве, когда из школы приходил, всегда включал телевизор, поскольку как-то скучно мне было в пустой квартире. И занимался делами под бубнёж телевизора, что бы там ни шло – хоть интервью со знатными комбайнёрами, хоть выступление товарища Брежнева. Ну и как-то у меня эта дурацкая привычка осталась по сию пору. Отчего частенько телевизор включен, даже если я его не смотрю. В связи с чем иной раз вижу/слышу такие передачи, которые специально нипочём смотреть не стал бы.

На днях была передача, посвящённая творчеству Александры Пахмутовой. Ну что можно о ней сказать? Так сказать, рупор эпохи. Всё детство, можно сказать, под её песни прошло. И даже пара песен мне нравится. Причём понравилась уже во взрослом возрасте. Так что передачу я эту не переключил. Ну идёт себе и идёт. Просто песня за песней. Причём не в современном исполнении, а записи тех лет: «Песняры» там всякие, Муслим Магомаев, детский хор ЦТ, Лев Лещенко и всё такое прочее.

Идёт, короче, себе передача и идёт. А я своими делами занимаюсь. Ну а чего плохого можно сказать про «Беловежскую пущу» или там «Горячий снег», или «Как молоды мы были», или «Нежность». Хорошая мелодика, хорошие слова… В детстве это как-то не очень понимаешь.

Ну словом идёт передача, исполнители исполняют, я слушаю. И вот чувствую какой-то дискомфорт. Что такое? И вдруг понимаю.

С экрана льёте просто какой-то неразбавленный концентрированный Совдеп. Вроде и песни хорошие, и исполняются хорошо (всё же что ни говори, а тогда вокальных шептунов на телевидение не пускали), и вроде даже какие-то ностальгические нотки в душе отзываются (детство всё-таки), но всё равно – ощущение такое, словно в Совдепию вернулся. Нет, я кроме шуток. И вот просто нахлынуло на меня это ощущение жизни в СССР. Это просто трындец полный. Такая тоска меня взяла, что хоть плачь. И ощущение, что я задыхаюсь от этого всего. Но передача кончилась и гармония в душе восстановилась. Какое же счастье, думаю, что это всё ушло навсегда и не вернётся. Уж не знаю, как по этому всему тосковать можно. Брррр….

Но вот что я ещё подумал. Вот возьмём эту самую Пахмутову. Ведь в самом деле хороший мелодист и песни, даже сугубо коммунистические, в целом хорошие. А некоторые, так просто замечательные. Но отчего же они вызывали такое чувство тошноты у меня в то время (да и сегодня вызвали)? Думаю тут вот в чём дело.

Коммунисты взяли и кастрировали всю музыкальную мировую культуру. То есть вот взяли и директивно изрекли: вот такая-то музыка и вообще – искусство – хорошее и правильное, а вот такое-то – буржуазная гадость, достойная уничтожения или, во всяком случае, не достойная звучать в СССР. И большинство советских популярных песен музыкально словно застыли на уровне 30-х годов XX века.

Но ведь рок-музыка не случайно появилась. Что такое те же Deep Purple, как не реакция на цивилизационные изменения? В фильме «Апокалипсис наших дней», американские вертолёты заходят для атаки под музыку Вагнера – гениальный ход Копполы. Однако же это выдуманный ход. И реальные, а не выдуманные, американские солдаты шли в атаку не под «Полёт Валькирий», а под «Whole Lotta Love» Led Zeppelin. Ибо в этой музыке ритм танка, идущего в атаку. Да вообще, всё увеличивающийся ритм жизни требовал чего-то более жёсткого, чем «Легко на сердце от песни весёлой…»

Но в СССР проблем ведь быть не должно. И музыка должна быть беспроблемной и такой, как манная каша. Ритм секция должна быть убрана куда-нибудь подальше, голоса ровные, никаких фальцетов, тем более крика, хрипа (отчего Высоцкий уже самим фактом своей манеры исполнения был крамольным). Ну и конечно тексты… Тексты советских песен – это было полное тру-ля-ля. Конечно, лирические песни про любовь присутствовали. А вот песни т.н. «гражданского звучания» – это либо «Не расстанусь с комсомолом» или «Люди мира на минуту встаньте».

Но вот странная штука: человека начинает тошнить, когда вокруг сплошь одна только жизнерадостная дебильность. Почему-то человек иной раз и в тоску впадает, и тогда ему и музыка соответствующая требовалась.

Хороший показатель: школьные танцы-шманцы. На школьных самопальных дискотеках 70-х звучала в основном англоязычная музыка: рок или диско. Русскоязычные если иной раз и запускались, то только какая-нибудь «Летний вечер» группы Стаса Намина, которая, говоря откровенно, была упёртой с песни американской группы «Eagles» (Отель Калифорния). Отель Калифорния! О, сколько томных пар сплетались в почти полной темноте под звуки пронзительной соло-гитары. И я представляю, какой была бы реакция старшеклассников, если бы на дискотеке запустили какую-нибудь песню той же Пахмутовой. Вот, например, «Беловежская пуща», она разве хуже «Отеля Калифорнии»? Сейчас мне кажется, не хуже. Но никому бы в голову не пришло поставить эту песню на дискотеке. А вот Донну Саммер – в полный рост.

И целая субкультура магнитофонных бобин и кассет, противопоставляемая официозу студии «Мелодия». На этой субкультуре взошли отечественные рок-группы. Удивительный факт: «Воскресение», «Машина Времени», «Аквариум» стали известны миллионам молодых граждан СССР не потому, что у них было множество пластинок на «Мелодии», а потому, что на «Мелодии» у них не вышло ни одной пластинки (эти альбомы стали выходить уже в эпоху Перестройки). Удивительный феномен, в общем-то.

Конечно, были исключения. Например, композитор Алексей Рыбников. Он творил в стилистке рок-музыке. Даже детские песни. В фильме «Приключения Буратино» звучит именно рок. Пусть и адаптированный и прилизанный, но всё-таки гармонически и ритмически – это рок-музыка. А почему люди ломились на «Юнону и Авось» и «Хоакина Мурьету» в «Ленком»? Да чтобы послушать человеческую музыку, а не этот официозный блевотный музыкальный апофеоз советского видения того каким должна быть «правильная» музыка. Конечно, к началу 80-х уже сдерживать плотину рок-музыки становилось всё сложнее. Но всё равно Рыбников никогда не был таким приласканным властью композитором, как Пахмутова.

Услышанные по радио или телевизору слова: «Музыка Пахмутовой, слова Добронравова» вгоняли в сон не хуже снотворного. Но ведь музыка-то у Пахмутовой (повторюсь) хорошая. Просто она – кастрирована совковыми худсоветами. Нет в ней драйва, который требовался в 70-80-х годах.

Вершиной музыкального совкового кретинизма были ВИА – такие суррогатные рок-группы. Слово «кастрация» к ним подходит как нельзя лучше. По телевидению они пели официозную прилизанную блевотину. Зато на концертах на периферии и в не самых крупных концертных залах позволяли себе сильно расширять свою программу.

Помню, школьный товарищ позвал меня в клуб «Завета Ильича» (название-то какое!), который был расположен недалеко от нашей школы, на концерт ВИА «Лейся песня». Да я лучше бы варёную луковицу съел, чем на этот концерт пошёл. Однако приятель меня убедил и от нечего делать я пошёл и был поражён. Группа играла не столько пургу типа «Обручального кольца» (благодаря которому и попадала на телевидение и всесоюзное радио), а лупила западную рок-музыку по полной программе. А в полный астрал весь зал вывел гитарист, который в середине какой-то песни просто переложил гитару из левой руки в правую и не меняя струн залудил забойную лидер-партию. Мы дружно орали «Хоть ты лопни, хоть ты тресни – я фанатик Лейся песни». А по тому, что крутили по ТВ или на радио, даже и представить себе такого концерта было нельзя (кстати, на том концерте наверняка присутствовал Николай Расторгуев из «Любэ» – он как раз в этой время уже работал в «Лейся песне»).

Почему коммунисты так боялись рок-музыку? Полная загадка. Нет, ну понятно, что рок-музыка – это т.н. «музыка протеста». И самопальные рокеры могли отчебучить много чего. Но дело даже не в этом. Вообще, в СССР был культ «солнечной страны, в которой нет и не может быть ничего плохого». Это до полного идиотизма доходило.

Была такая песня – «Чёрная тень» со словами: «Чёрная тень солнечный день холодной закрыла стеной. Ты окружён – стаи ворон кружатся над головой». Кто был автором песни не знаю – на этот счёт ходили разнообразные предположения. Но песня была забойной и партию бас-гитары к ней считал долгом разучить каждый, кто хотел называться крутым дворовым гитаристом. На танцах она пользовалась большой популярностью. Помню, зажигали мы ею беспощадно, а когда с лидер-партией вступал Юра Анисимов – будущий гитарист «Чёрного Обелиска» – то все были просто в ауте. Ну хорошо. Потом меня забрали в армию. В армии я создал группу, благо были гитары и аппаратура. Ну и на Новый (1986-й) год устроили концерт. Конечно же исполнили и «Чёрную тень», вызвав бурю восторга у попотчившихся одеколоном и брагой сослуживцев. Сильная была вещица. Но потом начальник особого отдела со мной провёл беседу и сказал: «Зачем это? Не надо чёрных теней и стаи ворон, не надо». У начальника особого отдела бригады дел других нет, кроме как цензурой песен заниматься!

Если проанализировать творчество «кассетных» рок-групп в СССР в 70-е – начало 80-х годов, то оно всё сплошь минорное:

«Всё очень просто, сказки обман – солнечный остров скрылся в туман» («Машина времени»), «Я видел, как в комнату, не знавшую тревог, ворвался ветер – он поднял пыль, годами дремавшую…» («Машина времени»), «Пусть люди тебя называют ослом, но как же тебе повезло. Ты веришь всерьёз, что в почёте добро и в то, что наказано зло…» («Машина времени»), «Подойди скорей поближе, чтобы лучше слышать, если ты ещё не слишком пьян…» («Воскресение»), «Я привык бродить один и смотреть в чужие окна…» («Воскресение»), «И я знаю, что это чужая игра, и не я расставляю сеть, но если бы ты могла меня слышать, мне было бы легче петь» («Аквариум»), «Последний дождь уже почти не дождь, смотри как просто в нём найти покой… Ах только б не кончалась эта ночь, мне кажется, мой дом уже не дом…» («Аквариум»), «Я умер, всё в порядке, в карманах пропуска. Подписаны все справки, печати в паспортах… Везде висят плакаты – за образцовый Рай» («Урфин Джюс»), «Не делай того, что не делал никто. Кто может представить последствия, если нарушится равновесие между горящим тобой и окружающей холодной средой» («Урфин Джюс»), «Капканы обманов, ловушки соблазнов, всё ставят и ставят напрасно, напрасно. Ты видишь насквозь уловки и петли, через них пролетая наподобие ветра…» («Урфин Джюс»), «Серое небо висит над душой. Скрип тормозов на сырой мостовой. Холодно в комнате, ты не встаёшь. И утро лежит, как наточенный нож… Серое небо и серая грязь – серых предметов взаимосвязь. Я вижу кругом только серую грязь» («Урфин Джюс»), «Гнил народ в каменоломнях из убогих и бездомных, хоронясь в местах укромных, с кистенями под полой. Конокрады, казнокрады – все купцам приезжим рады. Всех мастей стекались гады, как на мёд пчелиный рой» (Алексндр Новкиво; это, кстати, про город, в котором первым секретарём тогда был Б.Н.Ельцин).

Продолжать можно долго. Какая полная антитеза текстам Добронравова и Ко. И всюду одно и тоже: официально ВИА словно бычки двухлетки задорно пели с экранов телевизора песенки Пахмутовой и тому подобных правильных композиторов, а самопальные рок-группы записывали полный мрачняк (хотя и весьма драйвовый) и этот мрачняк расходился по рукам миллионными тиражами.

Сегодня некоторые особо невменяемые граждане, когда хотят подчеркнуть радостность и бравурность жизни в Совдепе, приводят в пример песни Пахмутовой и тому подобных официальных композиторов Совдепа. А миллионы кассет и бобин песен «Машины», «Воскресенья», «Аквариума», Новикова, «Зоопарка», «Кино», «Урфин Джюса» вроде бы как бы и не существовали вовсе. Но они-то существовали. И вопреки официальной пропаганде советская молодёжь их слушала очень охотно. Отчего же так? Откуда же взялось это негативное мироощущение у правильной советской молодёжи в радостной и счастливой стране, в которое ей, молодёжи, вроде как «везде дорога» (как настаивала одна советская песенка)?

Причём советская молодёжь не просто так слушала «Машину», «Воскресенье» и «Кино», а готова была даже возвысить свой голос в их защиту при случае. Например, в 1981 году в газете «Комсомольская правда» вышла статья «Рагу из синей птицы», в которой какой-то неведомый член какой-то филармонии резко критиковал песни и манеру исполнения «Машины времени». Вообще, оглядываясь назад, в этой критике было много справедливого. Но мы-то восприняли это, как попытку наезда чуть ли не на святое. И всем классом написали письмо протеста в редакцию «Комсомолки». Наше письмо «КП» не напечатала, но напечатала десятки выдержек из многих других писем со всей страны; под многими письмами стояли сотни подписей. Общий рефрен всех писем был един: «Руки прочь от Машины Времени!»

Почему так произошло? Почему абсолютно апатичные ко всем событиям советской и зарубежной современности комсомольцы начала 80-х вдруг единым фронтом выступили в защиту «Машины времени»? Так ли были хороши песни «Машины»? Да нет, конечно, это в целом довольно средние песни. Уж по любому большинство песен Пахмутовой их превосходят и по мелодике и по исполнению. Но! Самое главное – мы воспринимали «Машину времени», «Воскресенье», как ту часть нашей жизни, которая стоит вне Совдепа. Это было неясное и неоформленное мироощущение. Просто в стране тотальной лжи и показухи, в стране блевотных ВИА и постоянных песен про «Ленин-Партию-Комсомол», мы были уверены в искренности и правдивости Макаревича, Никольского, Гребенщикова, Цоя. Это бал наш мир. И вдруг на этот мир покусились саркофаги из какой-то филармонии. И мы восстали.

Да, как хотите, а эта лавина писем молодёжи в защиту «Машины времени» – это был наш протест против Системы. Может быть первый осознанный и самими нами исполненный протест. Между прочим, несколько человек из класса письмо не подписали и потом говорили, что те, кто подписал – дураки и что им теперь не поздоровится. Сегодня это смешно. А тогда в самом деле было ощущение, что мы совершаем нечто недозволенное, выступив с письмом протеста против статьи в главном печатном органе ЦК ВЛКСМ. Нам тогда было по 14-15 лет. На душе было тревожно. Но зато какое же было ликование, когда вышло два номера «КП» с письмами поддержки «Машины». Помню, как радостно мы вслух их зачитывали всем классом. Было ощущение какой-то победы. Не понятно какой победы, но Пахмутова-Добронравов и Ко шли в жопу; отныне мы были уверены, что имеем полное право орать во всю глотку «Каждый, право, имеет право на то что слева и то, что справа». И хотя в скоро вышедшем фильме «Душа» этот текст был несколько изменён (на «Каждый, право, имеет право остаться правым иль быть неправым»), но это уже были мелочи.

Сейчас в самом деле сложно себе представить или даже вспомнить ту удивительную атмосферу коммунистического казённого официального совкового радостного удушья, пронизывающего всё общество. Я вот, прослушав всю передачу с песнями Пахмутовой, это всё вдруг отчётливо вспомнил. Но что самое удивительное, многие сегодня по этой пыльной кумачовой атмосфере искренне тоскуют.

А что до песен Пахумтовой… Конечно же Пахмутова не виновата, что так пришлась ко двору коммунистических саркофагов со вставными челюстями и бронёй из незаслуженных орденов. Она просто писала музыку…

Помню в 1985 году, в армии, сидел я за казармой и с тоской по дому смотрел на бескрайнюю забайкальскую степь и на бетонку вдали, с которой взлетали перехватчики. И вдруг по радио знакомый голос запел: «Ты моя мелодия, я твой преданный Орфей… Дни, что нами пройдены, помнят свет нежности твоей…». И я сидел и слушал. В пору, когда я подписывал письмо в защиту «Машины времени», для меня имена Магомаева и Пахмутовой были сигналом, чтобы тут же выключить песню. А тут вдруг она мне понравилась. Я сидел и слушал, и прямо комок к горлу подкатил.

Да, Пахмутова хороший композитор. Но писала свои песни для очень плохого политического режима. И поэтому в наших детских и юношеских душах не было места её песням. Ибо там безраздельно царили «Машины времени», «Воскресение», Deep Purple, Led Zeppelin, Pink Floyd, а у тех, кто попроще – разные итальянцы и диско. Да и те, кто постарше, слушали отнюдь не Пахмутову, а Высоцкого или – чуть позже – Вилли Токарева с Розенбаумом и Шуфутинским. Уж как бы к этому кто не относился, но это факт. Пахмутова писала для советского народа, но получалось так, что изрядную часть этого народа от её песен тошнило.

Может не стоило ей писать песни вроде: «Команда молодости нашей», «Коммунист», «Комсомольская песня», «Комсомольская путёвка», «Комсомольский прожектор», «Яростный стройотряд» и прочую такую же мерзость? Но она их написала. И они буду связаны с её именем навсегда. Также, как и «Беловежская пуща» и «Нежность». Вот такая, понимаете, диалектика.

 

Жизнь на заднем плане.

Источник фото: otvet.mail.ru

Знаете, как снимают массовые батальные исторические сцены? Вернее не как их снимают, а как одевают занятых в этих сценах статистов и готовят декорации? Если народу очень много, если в кадр попадают пространства на несколько километров глубиной, где основная масса народа представляет из себя еле различимые фигурки, то нет никакого резона тратиться на изготовление точных копий дорогостоящих мундиров со всеми деталями. Ведь если на втором и третьем планах не то что пуговицы и эполеты, а даже лицо различить невозможно, то достаточно сшить упрощённый мундир – тоже сукно, примерно те же основные крупные детали (ну там кивер, ранец и т.п.), а всякое золотое шитьё и прочие аксельбанты навешивать не обязательно – всё равно зритель этого не разберёт.

Примерно тоже самое и с декорациями. Зачем делать сложные декорации на всю глубину кадра, если всё равно дальние планы будут видны только мелко и в дыму? Или вот, как в некоторых советских фильмах про войну – на переднем плане едут немецкие танки, более или менее похожие на «Тигры», на втором уже нечто не совсем понятное, но всё-таки кое-как обшитое фанерой «под немецкий» и с намалёванными крестами по бокам, ну а на самом заднем плане запросто могут рваться в бой Т-54 во всей красе, без каких бы то ни было намёков на переделку. Ну а в самом деле, какая разница? Кто их там будет разглядывать на заднем плане?

СССР был устроен похоже. Он имел несколько планов – от переднего до самого заднего.

На первом плане в СССР была пресловутая инфраструктура тяжёлой промышленности. Тут всё было с точность до мелочей – все аксельбанты и эполеты были сшиты так, как надо. Ну, в смысле, разные там детали и аксессуары были сделаны по взрослому. Разные там домны, прокатные станы, трубы, мартены, цеха и башенные краны можно было рассматривать хоть издалека, хоть изблизи. И всё до последнего выглядело как настоящее: и мартены, и блюминги. Ну то есть даже не то чтобы «как настоящие», а всё это, включая заводские цеха и лаборатории, в самом деле было настоящим на сто процентов.

Вторым планом шли общественные здания. Тут тоже детали прорабатывались достаточно хорошо. А в случае с такими зданиями, как высотка МГУ им. Ломоносова, пожалуй даже претендовали на первый план. Но всё же некоторые общественные здания лучше было показывать вторым планом, поскольку при ближайшем рассмотрении выглядели они несколько не очень. Особенно, если это были здания дореволюционной поры. Ну то есть при ближайшем контакте в глаза как-то бросалась некоторая неряшливость и унылость покраски, трещины и толстый слой краски на декоративных элементах, скрывающий тонкие детали. Но, однако же, с некоторого расстояния смотреть было можно, ибо в целом даже дореволюционное здание (даже несколько обветшалое), выглядело зданием: ну там колонны, архитрав, фриз, карниз и прочие балясины вроде как смотрелись аутентично. Особенно на цветных открытках.

Следующий план СССР – это небольшие фабрики и заводики, то есть то, к чему обычно человек не подходит близко. То есть издалека за пыльным бетонным забором вроде как бы завод стоит: корпуса, пыльные окна, труба дымит и что-то такое там ухает, а через ворота периодически ездят грузовые машины. Однако при ближайшем рассмотрении оказывалось, что внутри все или почти все станки – это либо дореволюционные изделия, либо немецкие, взятые в 1945 году в качестве контрибуции. То есть такой завод современным назвать было уже крайне затруднительно. Однако же издалека фабрика по производству шариковых ручек была вполне сопоставима (не по масштабу, а по типажу) с каким-нибудь сборочным заводом в Набережных Челнах. Да и шли одни в одном разделе статистики: «Фабрики и заводы». И, что характерно, таких заводиков и фабрик в СССР было много. И выпускали они редкостное гумно. Ибо что можно выпустить в конце 70-х на оборудовании 1913 года выпуска?

Также к этому плану в полной мере можно отнести жилые здания. Особенно новые. Их было очень хорошо показывать издалека – с самолёта, например. Помните, как в финале фильма «Покровские ворота» Казаков говорит: «Я – старею, Москва – молодеет…» и показывают кадры, снятые с вертолёта – новые московские районы. И ажно мурашки в этот момент по спине идут. В самом деле – всё такое в белых многоэтажных новых домах, не то что та разваливающаяся холупа, в которой молодой Константин Ромин жил вместе со своей тётушкой в 50-х. И однако же – это третий план. Для показа издалека. При ближайшем рассмотрении оказывалось, что дома эти были построены вкривь и вкось. Между бетонными панелями зияли щели (которые уже очень скоро надо было замазывать специальным бригадам в люльках), лифт периодически ломался, полы надо было заново циклевать и покрывать лаком, сантехника работала через раз (и лучше было её сразу менять), ну и т.д.

Нет, я не хочу сказать, что это было ужасное жильё. Обычное. Советское. Жильё третьего плана. Но до здания МГУ ему было как до луны. Впрочем, старое жильё тоже при ближайшем рассмотрении не радовало. Пресловутые «хрущёвки» представляли из себя в 70-х очень безотрадную картину. Впрочем, для многих жителей сибирских городов, ютящихся в бараках, и «хрущёвки» были хоромами. А если брать старые деревянные дореволюционные здания, которые, например, в Москве просуществовали вплоть до середины 70-х, то это была вообще мама-мия какая-то. Я, кстати, жил в таком в одном из арбатских переулков: двухэтажная полуразвалюха с диким количеством тараканов, без горячей воды и «удобствами» за пределами коммунальной квартиры. И так даже в Москве ещё до середины 70-х жили тысячи и тысячи семей. Арбат, Остоженка, Каретный ряд, Сокольники… да всюду стояли эти жуткие деревянные дома до середины 70-х. А в Чите (проходя службу), я видел нечто подобное и в середине 80-х.

Но опять же, издалека всё это выглядело нормально: дома и дома. Помните, как Иван Грозный в фильме «Иван Васильевич меняет профессию», стоя на балконе и глядя на новую Москву, произносит: «Эх, красота – лепота». И камера «едет» по районам белокаменной. Третий план. Всё красиво и опрятно. Если только не приближаться.

Ну а самый последний план, так сказать, самый задник? А это – магазины, в которых продавалось всё то, что нужно людям в повседневной жизни. И если не знать, что это нечто вроде фоновой декорации, то можно и в самом деле подумать, что это настоящие магазины. Однако же если приблизиться…

Вот, допустим, идёт человек незнающий по какому-нибудь советскому универсальному магазину. Что он видит? Он видит разные отделы: «Галантерея», «Обувь», «Фото-кино», «Музыкальный», «Бижутерия», «Ткани» и т.п. И вроде бы в каждом отделе что-то продаётся. Полки чем-то заняты. Причём заняты не абы чем, а товарами, соответствующими биркам отделов. В музыкальном лежат грампластинки (именно «грам-»), висят балалайки и гитары, в фото-кино продаются какие-то фотоаппараты, лежит плёнка, в «тканях» – ткани, в «бижутерии» – стеклянные бусы, в «пальто» – висят пальто, в «галантереи» – платки и перчатки разные, а в «парфюмерии» – разные пузырьки с этикетками «духи». То есть вроде магазин, как магазин. Но это только, если не начать его изучать профессионально.

Например, с раннего детства становилось ясно, что отдел «игрушки» – он наполнен какими-то не относящимися к делу декоративными унылыми штуками серобурмалинового цвета, а настоящая игрушка бывает далеко не всегда и за ней надо периодически ходить в этот отдел, чтобы однажды купить. Или, вот, такая простая штука, как пластилин. Что может быть проще? Ну разве что только хозяйственное мыло. Но уже лет в семь я довольно хорошо знал, что нужный пластилин далеко не всегда бывает в продаже. То есть какой-то пластилин есть почти всегда, а вот тот, который нужен – извините. Вы спросите: что это значит – нужный? А это такой, знаете, коробка из шести основных цветов (ибо для солдатиков больше не надо), но не каких-то жутких кислотных оттенков и жирный, а такой почти не жирный и качественного цвета. 16 копеек, кажется, стоил. Да и тот, который за 50 копеек (12 цветов), тоже не всегда был.

Ну или там, фломастеры. Про то, что есть такая штука – фломастеры, я узнал наверное в первом классе. И долго канючил, чтобы мне их купили. И очень обижался, что не покупают. Но дело было не в строгости моей мамы, а в том, что фломастеры тоже бывали не всегда. Да и стоили не дёшево. Поэтому когда краска в них заканчивалась, их надо было «заправлять» одеколоном. Пока они совсем не станут писать так, что хоть Владимиру Ильичу тайные от жандармов письма писать – ничего прочитать невозможно.

Чуть постарше я выяснил, что отдел фото-кино – это тоже большей частью декорация. Ну то есть не сказать, что там вообще ничего нельзя было купить (фиксаж лежал почти всегда, да и Зенит-TTL продавался везде и всюду), но опять же – чаще всего именно за тем, что было нужно, надо было обходить ряд магазинов, да и то не по одному разу иногда.

Ещё в более старшем возрасте я обнаружил, что музыкальные магазины только издалека кажутся магазинами, поскольку то, что там продаётся хотя и похоже на гитары, но гитарами как таковыми не являются. А являются дровами. Ну и т.д. и т.п.

Каждый магазин каждого советского магазина выглядел настоящим только до тех пор, пока камера не делала «наезд» и не показывала содержимое крупным планом. Только тогда выяснялось, что это всё никому ненужная декорация, а в настоящий магазин это всё превращается только в конце месяца, когда из под прилавка «выбрасывали» дефицит – чаще всего, импортный.

Хотя, говоря откровенно, декоративность совковых магазинов замечали только живые люди. Но штука в том, что если в Совдепе были магазины декорации, то были и люди-декорации, которые были заточены как раз на то, чтобы ходить мимо и время от времени подтверждать: «Да в наших магазинах есть всё, что нужно». Для иллюстрации такого человека на ум приходит образ Сунудукова из фильма «Три плюс два». Это какой-то учёный. И даже имеет свою «Волгу». Что для 1963 года – просто неслыханно. Но в остальном он неприхотлив и спокойно обходится одними рыбными консервами и сухарями вместо хлеба. Ну вот и скажите: зачем Сундукову нормальные магазины? С него вполне хватит советских магазинов заднего плана.

А потом Сундуков из СССР попадает в РФ. И он искренне уверен, что в СССР были самые настоящие магазины, в которых всегда в продаже были любые товары, которые нужны людям. И на чистом глазу, совершенно искренне этот Сундуков будет в Интернете доказывать всем, что в СССР не было никаких многоплановых декораций, а была единая одинаковая чудесная жизнь. И ведь Сундуков по своему прав – он жил в особой реальности и не замечал другой. Примерно как Генсек Брежнев, который мог посмотреть на московскую красоту-лепоту и прочавкать: «Сиськи-масиськи советская промышленность удвлетвряет растушые потребности советского человека».

Иная реальность. Страна многих планов. Поэтому о чём спор? Кто-то говорит, что задний план (так называемый быт) был каким-то унылым, а зритель в первом ряду парирует: «зато передний план как хорош – мартены и домны, как живые. Аж страшно. И гордость прошибает периодически». Сиськи-масиськи.

Но знаете, так бывает, что когда фильм смотришь один раз, то конечно картонные декорации заднего плана не замечаешь. А вот если просмотришь его раз десять и выучишь наизусть, то уже начинаешь задние детали изучать. И тогда становится смешно. Или грустно. Ну это опционно.