В.О.Ключевский 11 страница

Лишь к часу ночи, когда были проверены и ощупаны все песчаные уголочки вокруг каждого колодца и когда отчаяние готово было овладеть им, Наруз наткнулся на железный шпынек, торчавший из песка в таком ме­сте, что нельзя было и предположить найти его. Почти весь рельс ушел в песок. На поверхности маленького барханчика оставался лишь верхний конец, сантиметров двадцать. Еще год-два – и он исчез бы.

Наруз Ахмед сообразил, почему он так долго не мог отыскать этот проклятый рельс: он искал его в преде­лах десяти шагов от колодцев, ориентир же торчал в двадцати пяти шагах.

Обессиленный Наруз Ахмед уселся на песке, отдох­нул, выкурил папиросу и, шумно вздохнув, дрожа от не­терпения, встал, готовый к дальнейшим поискам. Теперь все зависело от точности ориентировки. Он достал ком­пас со светящимися стрелками и отпустил зажим. Стальная тросточка длиной ровно в аршин служила ему меркой. Отмерив семь тросточек от рельса строго на восток, он уткнулся в один из колодцев. От колодца он проложил пять тросточек на северо-восток и поставил вешку. Потом от нее он отмерил еще семь – на юг, за­тем на север и, наконец, четыре на запад. Все! Хватит! Теперь надо копать. Он воткнул в песок тросточку, сбросил с плеч рюкзак и вынул из него небольшую са­перную лопату с короткой деревянной рукоятью. Затем очертил круг диаметром в метр, опустился на колени и начал копать.

Верхний слой песка, наносный, не слежавшийся, по­давался легко. Далее песок становился плотным, копать было труднее. Но все же работа быстро подвигалась вперед.

Взволнованный и потный Наруз Ахмед отбрасывал песок во все стороны, все больше углубляясь в почву и расширяя края ямы. Когда глубина ее достигла полу­метра, на ладонях Наруза вздулись волдыри. Но что та­кое волдыри в сравнении с тем, что лежит на дне ямы? Ерунда, о которой даже не стоит думать.

Но вот что-то глухо звякнуло. Наруз Ахмед отложил лопатку в сторону, лег плашмя и с замирающим серд­цем стал по-собачьи разгребать песок руками.

Когда он вытащил из ямы первый череп, то едва не закричал от радости. Он готов был расцеловать пожел­тевшую кость, вскочил на ноги, обхватил череп руками и, испуская дикие вопли, принялся выделывать ногами невообразимые фигуры. Успокоившись, Наруз вновь улегся на песок и энергично заработал руками. За первым черепом последовал второй, третий, четвертый и, наконец, последний, пятый, как и указано на клинке. Теперь на песке уже лежала пирамидка черепов. Все правильно! Никакой ошибки! Сейчас он доберется.

Наруз Ахмед яростно вгрызался в песок, рвал, рых­лил его пальцами и пригоршнями выбрасывал наружу. Сердце ходило ходуном от восторга, усталости, возбуж­дения. Надо бы сделать передышку, но он уже не мог остановиться. Пот катился по лицу, заливал глаза, спина взмокла, и рубаха прилипла к телу. Если бы сейчас затрещали пулеметы и стали рваться снаряды, он все равно не прекратил бы рыть. Наконец палец правой ру­ки скользнул по чему-то твердому. Наруз Ахмед всем корпусом сунулся в яму. Руки его заработали еще быст­рее. И вот они ухватились за что-то. Напрягая остатки убывающих сил, Наруз вытащил здоровенный глиняный кувшин. В него можно было вместить не меньше двух ведер воды. Синие жилы вздулись на его лбу и мышцах рук, когда он приподнял кувшин, чтобы оттащить в сторону. Обессиленный, он упал рядом с кувшином.

Вот он, клад! Вот оно, богатство! Вот оно, наследство отца! Теперь – все.

Когда Наруз Ахмед отдышался, он сунул руку в гор­ловину кувшина. Пальцы наткнулись на плотный, как камень, песок. Тогда, напрягшись, он перевернул тяже­лый кувшин вверх дном, чтобы вытряхнуть содержимое. Но песок, видимо, так спрессовался, что закупорил гор­ловину, точно притертой пробкой. Видя, что из этой за­теи ничего не выйдет, Наруз схватил лопатку и с силой ударил по кувшину. Лопатка отлетела от него, как мо­лот от наковальни. Наруз нехорошо выругался, постоял в раздумье, тяжело дыша, затем схватил кувшин в охап­ку и потащил к рельсу. Уж против стали никакая глина не устоит!

И кувшин не устоял. Ударившись о конец рельса, он развалился на куски. Развалился, и из него высыпался песок. Да, песок. Обыкновенный песок пустыни, который на сотни километров простирался вокруг. Кругом пус­тыня... Везде этот проклятый песок... И во рту он хру­стит, к телу прилип. В тяжелой, налитой голове – тоже будто песок...

Наруз Ахмед стоял, тупо уставившись на обломки кувшина. В глазах его мелькали желтые точки, будто колючие песчинки.

Постояв, он медленно опустился на колени и трясу­щимися руками стал перебирать каждый слежавшийся комочек. Песок бежал между пальцев бесконечным ру­чейком, и казалось, нет конца этой быстро текущей, та­ющей в пальцах струйке.

В эти минуты Наруз Ахмед еще неспособен был охватить умом случившееся. Мозг его будто выключил­ся, и оставалось лишь странное ощущение, что вместе с вытекающим сквозь пальцы песком уходят из тела мыс­ли, силы, жизнь. Это отупение длилось недолго. Внезап­но он вскочил на дрожащие ноги. Больше он не мог сдерживать себя. Он рванул ворот рубахи и разразился страшными проклятиями. Он проклял аллаха и Магоме­та, пророка его, проклял того, кто опередил его, проклял самого себя и тот день, когда родился. Этот обезумев­ший человек повалился на песок и стал кататься по нему, и лишь когда на востоке заалел край неба, Наруз Ахмед пришел в себя и поднялся. Опустошенный, раз­битый, он взял свой рюкзак и ковыляющей походкой поплелся к железной дороге.

 

 

«Москвич» катился на средней скорости по узкой по­лоске щебенчатой дороги. Освещенная лучами фар до­рога походила сейчас на широкий арык и убегала в тем­ную даль.

Получив от Икрама-ходжи изрядную сумму за опе­рацию по изъятию клинка, Гасанов возвращался в Бу­хару. Настроен, он был отлично. Все обошлось гладко, лучше, чем он ожидал, а сумма, полученная от старика, намного превышала обычную оплату. Гасанов спокойно вел машину и мурлыкал себе под нос что-то веселое. Вдруг дорога впереди посветлела: Гасанов догадался, что его нагоняла машина. Водитель этой машины то включал, то выключал свет – и циферблаты на прибор­ном щитке «Москвича» то вспыхивали, то гасли. Скоро раздались два коротких гудка. Гасанов определил по сигналу, что его нагоняет «Победа» и просит уступить дорогу.

Пусть обгонит! Гасанову некуда спешить. Он сба­вил газ и свернул к обочине. «Победа» шурша пролете­ла мимо, подняв густые клубы пыли, и вскоре два крас­ных огонька ее стоп-сигналов исчезли.

Гасанов продолжал ехать полегоньку, пока не улег­лась пыль, а потом набрал прежнюю скорость.

Впереди замаячили два огонька: это задний свет той же «Победы». Чего же она тянется, как арба, и никак не оторвется от «Москвича»? Гасанов ослабил нажим ноги на педаль акселератора, но огоньки почему-то не удалялись, а приближались. Неужели «Победа» застряла?

По сторонам замелькали деревья шелковиц с ша­рообразными кронами, и в полосе света фар мелькнули перила моста через арык. Потом обрисовался весь мост и стоящая на нем автомашина. Это «Победа». Она за­стопорила. Гасанов посигналил и увидел шофера чужой машины. Он возился у откинутого капота.

«Этого еще не хватало! – с досадой подумал Гаса­нов и метрах в пятнадцати от моста остановил свой «Москвич». – Надо сходить узнать, что с ними приклю­чилось».

В это время задние дверцы «Победы» распахнулись, и из машины вышли двое военных. Быстрыми шагами они направились к «Москвичу».

Гасанов смотрел на них, точно завороженный, и почти не дышал. Военные подошли к «Москвичу» с обеих сторон. Тот, что слева, открыл дверцу и низким голосом приказал:

– Подвиньтесь!

Гасанов безропотно выполнил команду и уступил свое место. Неизвестный сел за баранку, а его товарищ расположился на заднем сиденье.

Гасанов не рискнул ни протестовать, ни даже спро­сить, с кем он имеет дело и чем можно объяснить такую бесцеремонность со стороны офицеров.

Захлопнулись дверцы, и заурчал включенный мотор. «Москвич» тронулся вперед, у самого моста развернул­ся и покатил обратно в Токанд. За ним последовала «Победа». Теперь она уже не просила уступить дорогу, а покорно пробивалась через облако пыли, вздымаемое «Москвичом».

У Гасанова хватило все же сообразительности по­нять и должным образом оценить происшедшее. Немно­го погодя он оправился от столбняка, в который было впал вначале, поерзал на месте и уселся поудобнее. Нужно было раскинуть мозгами. Интересно, что они знают. И что послужило причиной? Неужели завалился старый Икрам? Быть не может! Такого волка голыми руками не возьмешь. Нет, тут что-то другое. А что же? Спекулятивные махинации? Но причем здесь эти фу­ражки? Они, насколько ему известно, никакого отноше­ния к милиции не имеют. Странно. Очень странно... Плохо и то, что он не знает, сколько в его кармане де­нег. Дурак! Даже не пересчитал. Впрочем, деньги ерун­да. Под сиденьем хранится радиостанция и закодированная, не переданная еще радиограмма. Вот это со­всем серьезно. Но теряться не следует. Может быть, еще не все шансы потеряны...

Чтобы вернуть утраченную храбрость и укрепить ослабевший дух, Гасанов попробовал даже просвистать тот самый веселый мотивчик, который привязался к не­му с утра.

Его спутник слева повернул голову и низким голосом бросил:

– Не нервничайте!

Гасанов угодливо улыбнулся и умолк.

 

Икрам-ходжа лежал на пухлом ворохе одеял и по­душек в первой комнате. Все-таки на полу привычнее и куда лучше, чем на кровати. Рядом стоял низенький столик, а на нем – фарфоровый чайник.

Старик ворочался с боку на бок, вздыхал. Ему не спалось. Мысль о тайнике того крупного разведчика, о котором говорил Наруз, не давала ему покоя и отго­няла прочь сон. Почему Наруз Ахмед не привлек его к поискам тайника? Вдруг там кроме бумаг хранится кое-что и еще? Тайники бывают разные. Разведчики – тоже. Надо полагать, что этот важный господин не зе­вал на земле Туркестана и не забывал своих интересов...

Старику казалось, что его несправедливо обошли, и от этого на сердце накипала горькая обида. В самом деле: где же правда? Не будь его, да разве Наруз Ах­мед добрался бы до тайнописи на клинке? Никогда. И где бы он нашел такого артиста, как Гасанов?

Часы на стене хрипло пробили два раза. Икрам-ходжа вздохнул. Сутки канули в вечность. Уже прошло два часа новых суток. И с каждым часом все укорачи­вается жизненный путь старого Икрама, все ближе по­двигается он к могиле. Очень обидно! Но аллах велик, мудр, всемогущ и знает, что делает. Авось он забудет об Икраме и продлит его дни на этом свете, ну хоть бы годков на десять.

Икрам-ходжа приподнялся на локте, протянул жир­ную обнаженную руку к столику и нащупал на нем чайник. Он поднес его ко рту, отпил несколько глотков, поморщился и сплюнул. Крепко!

Теперь надо уснуть. К черту и тайник, и Наруза Ахмеда. Старик улегся поудобнее, плотно смежил веки и решил уснуть. Но шаги во дворе заставили его встре­пенуться. Неужто вернулся Наруз? Но кто же больше? Из посторонних ключ от калитки имеет только он, и то лишь по случаю выезда. Икрам-ходжа разбросал по­душки и сел. Шаги и сдержанный говор слышались уже в сенях. С кем же мог пожаловать этот бешеный Наруз? И не сошел ли он с ума, ведя в дом чужого?

В дверь постучали.

– Входите, открыто! – сказал Икрам, не зная, что и подумать.

Дверь скрипнула, щелкнул выключатель, и свет за­лил комнату. У порога стояли капитан, лейтенант и штатский из махалли.

– Икрам Ашералиев? – осведомился капитан.

– Да, я. А что?

– Ничего особенного... Рады познакомиться. Оде­вайтесь!

Икрам-ходжа быстро заморгал набрякшими веками и голосом невинного младенца заговорил:

– Зачем вы нарушаете покой старого человека? Зачем я вам понадобился? Моя душа уже разговари­вает с аллахом. Я не живу, а тлею. Уже близок мой конец!

Капитан пристально всмотрелся в лоснящуюся фи­зиономию Икрама и, не найдя в ней никаких намеков на близкий конец, сказал:

– Головешки обычно тлеют очень долго, а иногда дают и огонь. Быстро одевайтесь! – а лейтенанту при­казал: – Начинайте обыск!

 

 

Поезд, четко пощелкивая на стыках рельсов, мчал­ся по песчаной степи, окутанной предутренним сумра­ком.

Наруз Ахмед сидел на боковой скамье жесткого ва­гона, освещенного тусклой лампочкой. Глаза его были закрыты. Он не спал и не бодрствовал; в голове царила пустота. Все, что мог сделать смертный, – кажется, сде­лано. Воля Наруза Ахмеда, как изжившая свой век пружина, начала сдавать. Единственно, о чем он думал сейчас, это о том, как выбраться с этой ненавистной земли на ту сторону. Размышляя под перестук вагон­ных колес, он вспомнил о втором задании Керлинга, еще не выполненном, и ему стало не по себе. А что, если шеф не захочет выслать самолет и потребует заверше­ния дела? Как тогда? Это равносильно смерти. Наруз Ахмед уже выбит из строя: не осталось сил действовать. Бежать, бежать отсюда!

Паровоз дал протяжный гудок.

Наруз Ахмед вздрогнул, приоткрыл веки и поймал на себе внимательный взгляд человека, сидевшего на­против.

Откуда он взялся, этот пассажир? Когда Наруз Ах­мед садился, никого здесь не было. Как же он не заме­тил его появления?

Наруз сделал вид, что вновь задремал, но сквозь чуть приоткрытые щелочки век стал разглядывать но­вого пассажира. Молодой парень, видно, небольшой служащий. И почему он не спит?

Вагон качнуло на стрелках. Наруз Ахмед нервно от­крыл глаза и глянул в окно. Начинает светать. До Токанда еще далеко... Он поднял руки, чтобы провести ими по лицу, согнать усталость, и обмер: руки были в песке и глине. Да что руки! Измазаны были рукава пиджака, брюки на коленках, сапоги. Непростительный промах! Как он мог не заметить такого?

– Я вас где-то видел и не могу вспомнить где, – произнес вдруг человек, сидевший напротив. – Мне очень знакомо ваше лицо.

Этих слов было более чем достаточно, чтобы окон­чательно ввергнуть Наруза Ахмеда в панику.

Он через силу улыбнулся и с трудом выдавил из себя:

– Не знаю... Вы мне не кажетесь знакомым...

С этой минуты чувство страха заморозило его серд­це и мозг. Чем дальше мчался поезд вперед, тем глуб­же овладевал им страх, все сильнее подчиняя себе каж­дую жилку, каждый нерв. Страх вызывал тошноту, гнусную слабость в ногах, путал мысли...

За окном пробежали станционные строения с чах­лыми огнями. Поезд замедлил ход. Видимо, остановка. Опасаясь, что сосед снова начнет задавать ему скольз­кие вопросы, Наруз Ахмед сам обратился к нему:

– Вы не будете выходить?

– Нет, нет... – быстро ответил тот.

– Приглядите за моим рюкзаком, – попросил На­руз Ахмед, встал и пошел по вагону.

Поезд скрипнул тормозными колодками, дернулся, лязгнул буферами и встал.

Наруз Ахмед задержался в тамбуре, кое-как почи­стил пиджак, брюки и вышел на безлюдный перрон. Он спросил, как долго будет стоять поезд, и заспан­ный проводник ответил, что минут пять.

Наруз Ахмед вышел из вагона с умыслом: во-пер­вых, он хотел проверить, не последует ли за ним подо­зрительный сосед, и, во-вторых, надо было размяться и согнать оцепенение. Он за ночь не сомкнул глаз и если, садясь в вагон, мечтал поспать, то после вопроса со­седа уже боялся задремать хоть на минуту. Если за ним ведется слежка – надо быть начеку!

Наруз зашагал вдоль вагона, мельком взглянул на свое окно, и ему показалось, что за стеклом промельк­нуло лицо попутчика. Именно промелькнуло, потому что, когда Наруз шел обратно, в окне уже никого не было. Но зато он заметил другое: возле ступенек со­седнего вагона стоял молодой человек в брюках галифе и косоворотке навыпуск, перехваченной армейским по­ясом. Парень стоял, широко расставив ноги, дымил па­пиросой и в упор смотрел на Наруза Ахмеда. На пра­вом боку парня из-под рубашки, кажется, что-то подо­зрительно топорщилось.

Наруз прошел до конца состава, повернул обратно, а парень все стоял и смотрел в его сторону.

Кондуктор дал свисток. Наруз Ахмед побежал к своему вагону, вскочил на ступеньки и, наклонившись, посмотрел вдоль состава: парень тоже стоял на ступень­ках соседнего вагона.

Нарузу Ахмеду стало не по себе. Он вбежал в ва­гон и зашел в уборную. Мутное и волнистое зеркало, точно вода, подернутая рябью, отразило осунувшееся, с ввалившимися глазами лицо. Он умылся, вытерся но­совым платком и вернулся на свое место. Сосед, прива­лившись в угол, спал. Наруз поглядел на него испод­лобья и решил: «Притворяется...»

Поезд тронулся.

Миновали полустанок, разъезд. Наруз Ахмед по-прежнему сидел у окна и, казалось, наблюдал, как мед­ленно свет еще невидимого солнца просветляет небо. Когда поезд подошел к какой-то захолустной станции, Наруз еще раз решил проверить, нет ли за ним слежки, а заодно и перекусить.

Он вышел на перрон. Молодой человек в косоворот­ке лениво потягивался у вагона и будто поджидал. На­руз быстро юркнул в здание низенького темного вокза­ла и прошел к буфету. Стоя у прилавка, он проглотил два черствых бутерброда, выпил бутылку какой-то рыжей мутной жидкости. Когда он уже расплачивался с заспанной и хмурой буфетчицей, к буфетной стойке подошел парень в косоворотке и потребовал вине­грет.

Все ясно! Следят! И сосед по вагону, и этот, в косо­воротке. Оба следят. Надо что-то предпринять. Нельзя тянуть за собой «хвост» в Токанд. Пусть даже все эти подозрения беспочвенны – все равно рисковать нельзя. Надо действовать быстро. Надо немедленно уходить от этих проклятых парней. Можно отстать от поезда. Если не сейчас, то на следующей остановке. Придется снова проскочить в буфет, сесть за стол, заказать себе что-либо, а поезд пусть уходит. Интересно, что они предпримут?

Способность к действию и злая решительность сно­ва вернулись к Нарузу Ахмеду.

Расправив плечи, твердой походкой он вернулся в вагон.

Сосед спал, на этот раз, кажется, по-настоящему. Рот его был открыт, и храп был так безмятежен, что все подозрения отпали.

Наруз Ахмед уселся. Поезд дробно пересчитал вы­ходные станционные стрелки и начал набирать ско­рость.

Разгоралось утро. За окном тянулась холмистая мест­ность, поросшая саксаулом. Быстро мелькали телеграф­ные столбы. Провода то уходили вверх, то ныряли вниз.

Показалось небольшое овальное озерцо в зеленой камышовой оправе. Рядом пасся табун лошадей.

Горизонт удалялся, видимость ширилась. Вдали густой каймой обозначались тугаи, а за ними блеснуло зеркало реки. Вагон чуть клонился на крутых закругле­ниях, и тогда в окно можно было видеть паровоз.

Поезд шел под уклон. Промелькнул переезд с буд­кой и опущенным шлагбаумом. За шлагбаумом терпе­ливо стоял верблюд, на спине которого сидела жен­щина.

Наруз Ахмед закурил и стал соображать: оставить ли рюкзак в вагоне или захватить с собой? Лучше оста­вить. В нем нет ничего, что могло бы навести на след его или Икрама-ходжи.

Сосед, как и остальные пассажиры, продолжал слад­ко спать.

В окно блеснули лучи взошедшего солнца. Звонко загудел паровоз, будто приветствуя новый день.

Мелькнул семафор. Колеса вагона простучали на стрелках. Проплыл элеватор, ушли назад каменные пакгаузы с крупными надписями «За курение – штраф». Осталась позади водокачка.

Побрякивая буферами, поезд затормозил. Станция! Подозрительный сосед даже не шелохнулся. Наруз спо­койно, неторопливо направился к выходу.

Проводник предупредил его:

– Осторожнее! На первый путь принимают про­ходной...

Справа, отсекая станцию, действительно прибли­жался поезд. Наруз Ахмед сошел на перрон и хотел было перескочить через первый путь, но не рискнул и решил переждать; товарный состав с крытыми вагона­ми проходил станцию без остановки. И тут Наруза Ахмеда осенила смелая мысль. Он посмотрел на задний вагон: парня в косоворотке не было. Наруз быстро по­шел вперед, против хода товарного поезда, ища глазами первую тормозную площадку. Когда она показа­лась, он повернул обратно, побежал рядом с вагоном и, нацелившись, ловко вскочил на подножку площадки, ухватившись руками за поручни.

Станция осталась позади. Усевшись на верхнюю сту­пеньку площадки и свесив ноги вниз, Наруз посматри­вал на уже знакомую местность, которую он проезжал минут десять – пятнадцать назад.

Солнце карабкалось на небо все выше и выше, за­ливая необъятную степь розоватым светом. Паровозная труба извергала космы черного дыма. Он вился вдоль состава, стелился по земле и разрывался на лохматые куски.

Паровоз пыхтел и, задыхаясь на крутом закруглении, взбирался на подъем.

Но что за точка появилась сзади на путях, позади состава? Она, кажется, движется за поездом? Не ина­че, ведь путь тут один. Точка приближалась, увеличи­валась в размерах. Наруз пристально вгляделся и по­нял: поезд догоняла автодрезина. Да, открытая автодре­зина. На ее лобовом стекле играли лучи солнца. Что же это такое? Почему здесь дрезина? Почему она мчится вслед за поездом?

Дрезина катилась быстро, расстояние между ней и поездом сокращалось и сокращалось. Теперь стало вид­но, что в дрезине три человека.

Холодок сжал горло Наруза Ахмеда. Неужели по­гоня? Он нервно подобрал ноги.

Поезд преодолел кривую, выровнялся, и дрезина ис­чезла из глаз.

Наруз шмыгнул на противоположную подножку, держась за поручни, далеко высунулся наружу, но и так дрезины не было видно. Он решил взобраться на крышу вагона, уже ухватился за фонарный кронштейн, но тут состав начал снова выгибаться на закруглении, и «разу показался его хвост. Лучше бы он не показы­вался... Дрезина! Она вплотную прилипла к заднему вагону состава. Теперь на ней был лишь один чело­век – моторист. Куда делись остальные два, гадать не приходилось: они стояли на тормозной площадке зад­него вагона. Затем дрезина оторвалась. Просвет между ней и поездом увеличивался с каждой секундой все больше и больше.

Состав снова покатил по прямой и выровнялся. Промелькнул уже знакомый переезд со шлагбаумом. Пока­зались тугаи и река.

Наруз Ахмед вышел из оцепенения. Он опустился на нижнюю подножку, ухватился за поручни и повис на вытянутых руках. Из этого положения ему удалось уви­деть на крыше третьего от него вагона двух неизвест­ных, совершенно не похожих на тех проклятых парней.

Все ясно! Больше никаких иллюзий Наруз Ахмед не строил. Где-то он просчитался, и теперь надо вы­кручиваться – хитростью, ловкостью, силой. Пришла минута открытого боя!

Он посмотрел вниз. Быстро мелькали шпалы, поезд шел по высокой песчаной насыпи, все ускоряя ход.

Наруз вытащил из заднего кармана брюк пистолет, снял его с предохранителя и лег плашмя на пол тормоз­ной площадки с таким расчетом, чтобы его не заметили сверху.

Впереди показалось озеро, опоясанное камышом. Около него все еще паслись лошади. В голове Наруза мелькнуло: надо сейчас же прыгнуть и скрыться в ка­мышах! Но в это мгновение с крыши соседнего вагона раздался громкий голос:

– Встать, господин Наруз Ахмед, и поднять руки! Ваше путешествие кончено!

Наруз сжался в маленький комок. Страшным уси­лием воли, скрипнув зубами, он согнал свинцовую тяжесть, на секунду сковавшую все тело. Правая рука его молниеносно мелькнула, блеснув вороненой сталью, и один за другим раздались два выстрела. Им ответил заливистый гудок паровоза, все увеличивавшего ско­рость.

Наруз Ахмед понимал, что его выстрелы никого не поразили. Он и не рассчитывал на это, так как стрелял по невидимой цели, наобум. Его враги, видимо, залег­ли. Значит, он выиграл время. Пусть это время исчис­ляется секундами; теперь секунды решают все.

– Спокойнее! – крикнул тот же голос: – Берегите патроны!

Наруз Ахмед осторожно выглянул: никого не видно... Он приподнялся на четвереньки, быстро выпрямился и, оттолкнувшись от края площадки, прыгнул вперед на крутой, убегающий вниз откос.

На лету он услышал тот же голос:

– Вперед, Саттар! Не сорвись!

Упав на насыпь, Наруз Ахмед перекувыркнулся че­рез голову и кубарем скатился вниз. Тут же он вскочил на ноги, оглянулся и, петляя, выплевывая набившийся в рот песок, устремился к озеру.

Предупрежденный окриком Шубникова, Халилов перемахнул на крышу соседнего вагона, соскользнул с него на площадку, на которой миг назад стоял Наруз, и, не задумываясь, тоже прыгнул. Через минуту за ним последовал и Шубников, хотя и не очень удачно. У него подвернулась левая нога.

Наруза Ахмеда и Халилова разделяли добрые две сотни метров. Шубников, заметно припадая на боль­ную ногу, бежал позади.

Проклиная аллаха и день своего рождения, Наруз хватился, что обронил где-то пистолет, наверное на на­сыпи. Обогнув часть озера, он оглянулся: один пресле­дователь быстро приближался, прижав к бокам локти, а второй – отстал. Наруз побежал дальше. Пот зали­вал ему глаза, из груди хрипло вырывалось дыхание. Потеря оружия будто сразу отняла у него половину сил. Вытерев на ходу грязной рукой глаза, он глянул вперед, и сердце его возликовало: у самой воды, возле едва ку­рящегося костра, на куске войлока спал белобородый старик, видимо табунщик. А рядом, низко опустив голо­ву, дремала под седлом лошадь каурой масти.

Еще не все потеряно! Судьба протягивает руку!

Наруз Ахмед разбежался и с разгона, не касаясь повода и стремени, влетел в потертое, с изодранной по­душкой седло. Конь вздрогнул от неожиданности, всхрапнул, вздыбил и шарахнулся в сторону, чуть не подмяв под себя спящего хозяина. Наруз сорвал с ост­рой луки камчу, стегнул коня между ушами и послал его с места в карьер.

– Сто-о-ой! – протяжно прокричал Халилов и вы­стрелил в воздух.

Старик табунщик вскочил и спросонья заметался по берегу, дико озираясь.

Халилов бросился к нему. Грудь его тяжело взды­малась, губы запеклись. Он хотел что-то сказать ста­рику, но забился в кашле.

Табунщик, недоумевая, уставился на Халилова чер­ными бусинками своих узеньких глаз, потом повернул­ся в сторону ускакавшего. А тот, ускакав примерно на полкилометра, вдруг спешился.

– Смотри! – крикнул Халилов.

– Чего смотреть? Подпруги подтягивает, – сказал старик. – Правильно делает. – Он поднес к морщини­стому, прокаленному солнцем лицу коричневые руки, сложил их рупором и зычно крикнул: – Э-э-эй! Зачем брал коня?

Наруз Ахмед вновь вскочил в седло и припустил пу­ще прежнего.

– Ата! – раздался голос Шубникова. Он еле ковы­лял, подтягивая левую ногу. – Догнать его надо. Это плохой человек, бандит....

– Бандит? – удивленно переспросил старик и вни­мательно посмотрел в степь. – Худой бандит. Не на того коня сел. А табак есть, начальники?

Шубников и Халилов переглянулись, и оба вытащи­ли помятые пачки папирос. Старик взял одну папиросу, вгляделся в надпись на мундштуке и закурил. Затя­нулся, пыхнул дымком и опять сказал:

– Худой бандит. Совсем глупый. Не на того коня сел.

Шубников хотел было тоже закурить, вынул папиро­су, но тут же смял ее и бросил. Он опустился на землю, снял ботинок, поморщился и стал растирать поврежден­ное сухожилие. Старик подошел к войлоку, на котором спал, вынул из-под него две уздечки и направился к пасшимся лошадям.

– Уйдет! – проговорил Халилов, нервно похрустывая пальцами.

– Так уж и уйдет, – насмешливо заметил Шубни­ков, массируя ногу. – В степи трудно спрятаться, да еще днем. И машина наша вот-вот подкатит.

Табунщик уже шел обратно, ведя в поводу двух низ­корослых, неказистых с виду лошадок: вороную и гнедую.

– Садись, начальник, – сказал он Халилову, пода­вая повод гнедой лошади. – Скакал в своей жизни?

– Приходилось, – усмехнулся Халилов, с недове­рием посматривая на флегматичного конька.

Старик снова наклонился над войлоком, кряхтя до­стал из-под него тонкую волосяную веревку и пристроил ее себе на шею.

Халилов влез на неоседланного коня, и тот даже не шелохнулся.

– Одер! Кляча столетняя! – с тоской протянул под­полковник, разбирая поводья.

Шубников рассмеялся:

– Ну, сейчас начнется призовая скачка. Жаль, под­вернул ногу, а то бы я тоже включился.

Старик укоризненно покачал головой, неуклюже взобрался на своего вороного и сразу преобразился: стан его выпрямился, плечи развернулись, в глазах по­явился лукавый огонек.

– Крепко держись, начальник! – предупредил он Халилова. – Твой от моего не отстанет!

– Хоп! – сказал подполковник.

– Айда! – крикнул старик и ударил пятками в бо­ка своего конька.

Вороной сорвался с места, точно ветер, а за ним рва­нулся и гнедой. Если бы Халилов вовремя не ухватился за гриву коня, то съехал бы ему на хвост.

«Вот так кляча!» – восхищенно подумал он.

Кони вытянулись струнами. Впереди мчался воро­ной. Халат старика пузырем надулся за спиной. Гнедой скакал сбоку вороного, на полкорпуса сзади.

Через несколько минут на дальнем краю степи пока­зался силуэт всадника.

Старик гикнул, и кони стали как бы еще ниже.

В ушах свистел ветер.

Расстояние до всадника заметно сокращалось.

Вороной вырвался вперед, но гнедой тотчас же под­хватил, свел на нет разницу и продолжал скакать, выдерживая дистанцию в полкорпуса.

Впереди уже отчетливо маячила спина Наруза Ах­меда. Он оглянулся и стал нахлестывать своего коня.

– Не на того сел! – крикнул старик. – Сто-о-й!

Наруз Ахмед скакал, выжимая из коня все, что мог.

Твердый как камень глиняный грунт незаметно сме­нился песчаным, но лошади почти не сбавили аллюра.

Наруз Ахмед держал путь к тугаям, к реке, надеясь найти там спасение. Но до реки было еще очень дале­ко. А расстояние между ним и преследователями все сокращалось. Сто метров... Пятьдесят... Тридцать... Двадцать...

Старик снял с шеи веревку, заправил петлю. Его вороной опять рванулся вперед, потом, послушный воле хозяина, метнулся в сторону. Старик взмахнул рукой и бросил аркан. Раздался свист, и Наруз Ахмед слетел с коня, точно его сдуло ветром.