В.О.Ключевский 8 страница

– Ну и ну! – покрутил головой удивленный Наруз Ахмед.

– Это и будет нашим убежищем, – самодовольно объявил Икрам-ходжа. – Здесь уж не так плохо.

– Хоп! – выразил свое удовлетворение Наруз Ахмед, сбросил с себя пиджак и начал стягивать сапо­ги. – Когда у вашего парня сеанс по расписанию?

– Вот уж этого я не знаю. А что?

– Надо уведомить Джарчи. Он, пожалуй, занес меня в список покойников.

– Почему?

– Самолет, из которого я выпрыгнул, подбили. Он упал и сгорел.

– Ай-яй-яй!.. – ужаснулся старик. – Хорошенькое дело!

– Задержись я минуты на три-четыре, и мы бы не сидели сейчас здесь.

– Значит, ты родился под счастливой звездой. Срок твой еще не подошел.

– Выходит, что так. А с радистом вы встретитесь завтра?

– Да, в двенадцать.

– Отлично. Передайте ему рацию и телеграмму, Дайте мне листок бумаги. Карандаш есть.

Икрам-ходжа достал из тумбочки под радиоприем­ником стопку почтовой бумаги и подал гостю.

Наруз Ахмед, разутый и раздетый, сел за стол, на­бросал текст радиограммы и подал листок Икраму-ходже.

– Теперь дело за вами, – сказал он. – Джарчи пре­дупредил меня, что шифром владеет ваш радист, а кодом – вы. Я пишу от вашего имени. Так велел Джарчи.

Старик пробежал текст глазами и вышел из комна­ты. Вернулся он с книгой в руке. Сев за стол, он поло­жил перед собой радиограмму и раскрытую книгу, надел очки и стал писать.

Закодированная им радиограмма выглядела так:

«Ваш младший брат жив и здоров. Четки и пате­фон получил. Голубя, подаренного вами, заклевал кор­шун. То, что вы просили, еще не купил, но уже по­дыскал. Пугает высокая цена. Надеюсь уговорить владельца. Привет от меня и моего блудного сына вам и Москве».

Икрам-ходжа прочитал несколько раз написанное, свернул листок и спрятал под стельку своего башмака. Потом подошел к розетке и выключил свет.

 

 

Без нескольких минут двенадцать Ирмат Гасанов появился в сквере, разбитом против городского почтам­та. В этот знойный и душный полуденный час сквер пустовал. Гасанов выбрал скамью, защищенную густой травой, сел на нее, раскрыл книгу и стал читать.

С небольшим опозданием в сквер пришел Икрам-ходжа. Он прошелся по одной аллее, перебирая четки, затем по другой и наконец опустил свое многопудовое тело на скамью, рядом с Гасановым.

Тот посмотрел искоса на своего духовного настав­ника и продолжал читать.

– Рассказывай! – предложил ему Икрам-ходжа.

– Ничего не получилось, – проговорил Гасанов, не отрывая глаз от книги. – Клинка он не нашел. Облазил два шкафа – книжный и платяной, обыскал письмен­ный стол, посмотрел под матрацами дивана и крова­тей – нигде. Быть может, Халилов спрятал клинок во дворе?

– Не знаю, – бросил старик. – А как все прошло?

– Удачно.

– Этого мало. Скажи, как это удалось ему?

– Парень он ловкий. Перед рассветом, еще затем­но, пробрался в сад, засел в малиннике, дождался утра и стал наблюдать. Когда в доме осталась одна старуха, он начал действовать. И очень хитро. Он заранее под­купил трех мальчишек, и те дежурили за стеной сада. Как только старуха показалась во дворе, он подал сигнал мальчишкам, и те с трех сторон полезли че­рез забор к яблокам. Старуха начала гоняться за ними, а он в это время занялся домом. Я сидел в засаде на улице и видел сам, как он вышел со двора через калитку.

– Ничего в доме не взял?

– Нет, я его предупредил.

– Следов не оставил?

– Говорит, что все в порядке, комар носа не под­точит.

– Ты с ним расплатился?

– Расплатился. Он уже уехал.

Икрам-ходжа положил на скамью, поближе к Гасанову, сверток, который держал в руке, и сказал:

– Прихватишь с собой. Это новый патефон. Внутри письмо. Заделай его и при первой же возможности пе­редай. Каждое утро подходи к трансформаторной буд­ке, что около рынка. Как увидишь крест, поставленный мелом, знай, что в полдень этого дня я приду к мосту через головной арык. А теперь иди!

Гасанов захлопнул книгу, взял сверток и удалился.

Он привык слушаться старика и беспрекословно вы­полнять все его указания. Это объяснялось, с одной стороны, тем, что Икрам-ходжа не терпел пререканий, а с другой, тем, что Гасанов, хотя и не любил старика, но боялся и слушался. Повиновался потому, что Икрам-ходжа проявлял о нем отеческую заботу, потворствовал во всем, не жалел для него денег, никогда не выругал бранным словом. Старик был строг, сух, но не груб. Но, пожалуй, больше всего Гасанов уважал старика за де­ловитость и осторожность. К его действиям нельзя было придраться. Он никогда – ни здесь, ни в Бухаре – не встречался с Гасановым дважды на одном и том же месте, а каждый раз избирал новое. Он никогда не тра­тил на беседу, о чем бы в ней ни шла речь, более трех-пяти минут. Он умел высказать все в нескольких корот­ких фразах. В том случае, если обусловленные встречи по каким-либо причинам срывались, что бывало не­часто, Гасанов не предпринимал никаких шагов к нала­живанию связи. Об этом заботился сам Икрам-ходжа. Гасанов получал открытое письмо, написанное женским почерком, в котором какая-то «девушка» назначала свидание. Случалось, что он наталкивался на старика в таком месте, где и не думал с ним встретиться.

Люди, мало знавшие Гасанова, затруднялись опре­делить его национальность. Это и в самом деле было не так просто. В жилах Гасанова смешалась кровь тата­рина, русского, узбека и осетина. Его отец был наполо­вину татарином, наполовину русским, а мать – дочь осетинки и узбека.

Родился Гасанов в Ташкенте, где жили его родите­ли, там же он окончил и среднюю школу. Воинскую службу отбывал в войсках связи, где получил профес­сию радиста.

Беспорядочная жизнь родителей мало способствова­ла правильному воспитанию Гасанова. В доме шли крупные нелады. Отец неоднократно уходил из дому к другим женщинам и неоднократно возвращался обратно. Между ним и матерью постоянно происходили безобразные ссоры, нередко заканчивавшиеся драками, в которые вмешивались соседи. Мать пыталась однажды отравиться, но, видимо, несерьезно, так как из этого ничего не вышло. Потом она уехала на курорт и не вер­нулась. Спустя полгода она написала сыну, что нашла хорошего человека и связала с ним свою судьбу. Гаса­нов равнодушно принял это сообщение: за его короткий век он немало перевидел и отцовских, и материнских «новых друзей». Отец тоже не горевал. Уже через два дня он привел в дом какую-то женщину, всего на два года старше сына.

Вполне понятно, что жизненные устои парня, вырос­шего в такой обстановке, были не очень прочны. И его взгляды на жизнь не отличались благородством. Юноша отлично понимал, что отец чувствует себя перед ним неловко, и злоупотреблял этим. Он высасывал из отца деньги, наотрез отказался держать экзамен в техникум и жил так, как ему хотелось. Встреча с некоей Жанной, девицей ловкой и энергичной, определила дальнейшую судьбу Ирмата. Он покинул родительский дом и пере­брался в Одессу.

Началась разгильдяйская, «свободная», бесконтроль­ная жизнь.

Скоро они с Жанной завязали широкие бульварные и ресторанные знакомства с людьми неопределенных заня­тий, со львами танцплощадок и дельцами черного рын­ка. Вся эта накипь подхалимски крутилась вокруг боц­манов и буфетчиков с иностранных пароходов, бросав­ших якорь в одесском порту. Эти дельцы выклянчивали и скупали все – от жевательной резинки и плохих ту­рецких сигарет до джазовых пластинок, поношенных галстуков, отрезов и нейлоновых чулок. Было бы загра­ничное! Наиболее «солидные» скупали валюту, косметику и вещи посерьезнее. Все это перепродавалось втридорога в темных подъездах любителям чужеземного из числа курортников и приезжих «знатоков». У Ирма­та и Жанны стал определяться более или менее постоян­ный круг клиентов. Тут были и эстрадники с известными именами, и женщины, ставящие целью своей жизни не отстать от зарубежных «мод», и просто прожженные спекулянты. Потом Жанна неожиданно исчезла. Гасанов стал оперировать один, продолжая жить в доме Жанниной тетки. Он сделался завсегдатаем второразрядных ресторанов и потаенных шинков. Деньги, легко приходив­шие в его руки, так же легко уходили. Но это не сму­щало Гасанова. Он не затруднял себя мыслями о бу­дущем.

Два месяца спустя после исчезновения Жанны Гаса­нова едва не схватили за руку. Кое-кому стали известны не только обстоятельству, но и причины исчезновения Жанны. Более того, был обнаружен труп Жанны, упря­танный в катакомбах. Случилось это в конце сорок седь­мого года. Перед Гасановым недвусмысленно замаячил призрак тюрьмы. Но свет и Одесса не без добрых людей. Нашлась «настоящая человеческая душа»; Гасанова спасли, но это обошлось ему недешево. Условия были поставлены ясные и неумолимые: немедленно распро­щаться с Одессой, перебраться в далекую Бухару, оты­скать старика Икрама Ашералиева и делать то, что он прикажет.

Вместе с условиями Гасанов принял на руки и пор­тативную коротковолновую приемо-передаточную ра­диостанцию, вмонтированную в небольшой проигрыва­тель для патефонных пластинок.

Через две недели он уже был в Бухаре. И жизнь пошла вновь не так уж и плохо. Благодаря заботам Икрама-ходжи Гасанов получил должность ответствен­ного исполнителя одной из артелей по ремонту радио­аппаратуры. В чем состояли его обязанности, он и сам толком не знал. Должность ничего не требовала от него и не возлагала никакой ответственности. Гасанов распо­лагал своим временем, как хотел. Если он и появлялся раз в месяц на службе, то лишь затем, чтобы распи­саться в зарплатной ведомости, хотя ни разу эту зар­плату на руки он не получал. Она шла кому-то другому.

В Бухаре на имя Гасанова была зарегистрирована как его собственная автомашина «Москвич», которая в действительности принадлежала Икраму-ходже. «Моск­вич» служил большим подспорьем в той широкой дея­тельности, которая развернулась под оперативным руководством Икрама-ходжи.

Пользуясь просчетами в работе государственной и кооперативной торговой сети, Гасанов по указаниям Икрама-ходжи курсировал на машине по республике. Он принимал из рук определенных людей товары, имеющиеся в изобилии в одном городе, и перебрасывал их в дру­гой, где из-за них люди толпились в очередях.

Гасанов успел и в Токанд привезти из Ташкента партию чехословацкой обуви, несколько тюков шерсти, ящик с импортной краской в порошке для одежды и ткани, нитки мулине для вышивания, а из Катта-Кур-ганского водохранилища – центнер свежей рыбы на льду.

Сам Гасанов не покупал и не продавал. Его обязан­ности ограничивались получением, переброской и сдачей товара в определенные руки. Тут сказывалась строгая и продуманная система Икрама-ходжи.

Сейчас, получив задание от Икрама-ходжи, Гасанов заторопился домой. Он знал суровый нрав старика и выполнял его распоряжения беспрекословно, точно и в срок. На этот раз ему самому хотелось побыстрее узнать, что за коробку передал Икрам-ходжа.

Дома он тщательно конспирировался, хотя хозяева были люди надежные, связанные со стариком общими коммерческими делами.

Гасанов переоделся, захватил с собой сверток и под предлогом того, что «Москвич» стал хандрить, полез в машину. Захлопнув дверцу, он развернул сверток. В нем оказалась крохотная радиостанция, вмонтированная в табачную коробку «Золотое руно».

– Наконец-то, – пробормотал радостно Гасанов. – Теперь мы поработаем...

 

 

На окраинной, незамощенной, но живописной и по­хожей на густую аллею улице Токанда жил со своей семьей подполковник Халилов.

Его небольшой дом из красного кирпича смотрел на улицу одной дверью и четырьмя большими окнами. С трех сторон темно-зеленой рамкой его обрамлял сад, а с четвертой, по фасаду, – палисадник.

Было утро. Жена Халилова Анзират сидела в спальной перед зеркалом и укладывала свои тяжелые косы. Закончив прическу, она приблизила лицо к зерка­лу, провела несколько раз пальцами по предательским морщинкам у глаз, собравшимся в лучики, и тяжело вздохнула.

В зеркале отражалось уже немолодое, смугловатое, но еще сохранившееся лицо с яркими красивыми чер­тами. Анзират была в той печальной для каждой жен­щины поре, когда ее уже покинули свежесть, молодость и пришла зрелость: подкрались морщинки, растолстели руки, наметился второй подбородок...

В комнате хлопотала старая тетушка Саодат. Бес­шумно ступая мягкими туфлями, она обходила расстав­ленные по углам стулья и стирала с них пыль. Это было ее обычное занятие, когда Анзират оказывалась дома и тетушке хотелось поговорить с племянницей.

– От Джалила опять ничего нет? – спросила она как бы невзначай.

– Да, ни строчки... Я уже начинаю беспокоиться.

– Вот и напрасно. Что с ним станется? В горах тихо...

– А сами, тетушка, вы каждый день напоминаете об этом.

– Правильно, напоминаю. Сын не должен забывать родителей. Он должен писать каждую неделю.

Стук в дверь прервал разговор.

– Никак кто-то пришел? – оживилась тетушка Сао­дат. – Может, почтальон? – и она мелкими шажками вышла из спальной.

Анзират посмотрела на стенные часы: половина де­сятого. Городская библиотека уже открылась. Надо сходить и обменять прочитанные книги. Но какой же книгой интересовался Саттар? Конечно, забыла. А ведь он говорил вчера и сегодня, уходя на работу, напомнил, просил даже записать фамилию автора и название кни­ги. И вот забыла. Понадеялась на память. Придется позвонить Саттару на службу.

В столовой послышались шаги и тихий разговор.

– Доченька! К нам пришли, – через дверь оклик­нула племянницу старушка.

Анзират быстро встала, и тяжелые серьги в ее ушах закачались. Она еще раз оглядела себя в зеркало и прошла в столовую.

Там ее ждала стройная девушка лет двадцати двух-трех, высокая и крепко сложенная.

– Здравствуйте, – сказала она, широко улыбаясь.

– Здравствуйте, – ответила Анзират, с любопыт­ством разглядывая неожиданную гостью.

Девушка была одета отнюдь не для визита: на ней была спортивная майка и спортивные из черного сатина просторные шаровары. На ногах – теннисные туфли, окаймленные широкой лентой коричневой резины. В руке – видавший виды чемодан.

– Простите, что я в таком виде, – смущенно про­бормотала она. – Я приехала семичасовым поездом.

– А, собственно, по какому делу вы ко мне? – поин­тересовалась Анзират.

– Мне сказали, что вы сдаете комнату одиноким, а я совсем одна... Я пробуду в Токанде не больше...

– Кто же вам сказал, что у нас свободная комна­та? – не очень приязненно осведомилась Анзират.

– Ваши соседи...

– Это какие же соседи? – недоверчиво переспросила Анзират.

– А вот что рядом с вами. Такая полная женщина, Наталия Петровна. Мне дали ее адрес, сказали, что ком­нату сдает она. Но я опоздала, она уже сдала месяца два назад студентам-практикантам. Вот я и спросила, нет ли где поблизости, мне очень ваш дом понравился – уютный такой с виду. Она посоветовала обратиться к вам. Правда, предупредила, что вы собираетесь сдавать комнату знакомым людям. Но я рискнула зайти...

Закончив эту длинную речь, девушка вынула из кар­мана шаровар крошечный кружевной платочек и вытер­ла лоб, как после трудной работы.

– А как вас зовут? – спросила Анзират, все еще не приглашая гостью садиться.

– Людмила Николаевна. Можно просто – Люда... – и девушка мило улыбнулась.

Анзират сердито блеснула глазами на тетушку Сао­дат, которая делала вид, будто ничего не слышит.

– Скажите, откуда вы приехали? – поинтересова­лась Анзират.

Девушка с готовностью сообщила, что из Ташкента, что она инструктор физкультуры и командирована сюда на отборочные соревнования к республиканской спортив­ной олимпиаде.

– Родители мои в Чкалове живут, а в Ташкенте я тоже комнату снимала с подругой... – закончила она.

Анзират выслушала все это рассеянно, будто думая о чем-то своем.

– Ну, что же... – сказала она нерешительно. – Ком­нату мы, правда, сдавали, но очень близким знакомым. Знаете ли, когда сын уехал учиться, пусто в доме стало. И вот моя тетушка Саодат затеяла эти дела с комнатой; пустим и пустим кого-нибудь из молодежи, дом без молодого – могила. Затеяла разговоры на эту тему с со­седками. Но мы еще не решили окончательно... Право, не знаю как...

На лице девушки появилось растерянное, огорченное выражение. Она неловко, просительно улыбнулась.

В дело решительно вмешалась тетушка Саодат. Она ласково взглянула на девушку и шумно захлопотала.

– Да что же ты стоишь, доченька, садись, отдохни. Ведь с дороги, прямо с поезда. Мать-то, наверное, беспо­коится, все думает: «Хоть бы нашла моя Люда угол у хо­роших людей». Ах, как трудно теперь с молодежью: разъезжают себе по городам, по чужим людям живут, без материнского присмотра. Садись, садись, сейчас чай будем пить...

Анзират весело рассмеялась, глядя на засуетившуюся тетушку, и примирительно сказала:

– Ну, наша тетушка, кажется, уже решила. Давайте, правда, чай пить. А пока – посмотрим комнату, может, она вам и не понравится, – и она еще раз внимательно, по-женски, взглянула на гостью.

Продолговатые, тревожно мерцающие зеленоватые глаза девушки оживились. Порозовели чуть выдающиеся скулы. Она облегченно опустила тонкие брови с изло­мом. Ее нельзя было назвать хорошенькой, но она определенно была недурна, несмотря на по-мужски крепкие руки и слишком широкие плечи. Даже крепкий, чуть подвижной подбородок не лишал эту девушку с высокой грудью женственности и своеобразного оча­рования.

Анзират провела ее в комнату сына, пустовавшую уже долгое время. Людмила Николаевна поставила на пол чемодан, обвела комнату быстрым взглядом, посмот­рела в окно, выходившее в сад, и воскликнула:

– Чудесно! А чья это кровать?

– Сына... А теперь ничья.

– Чудесно! – хлопнула в ладоши Людмила Никола­евна, стала пробовать рукой сетку кровати, а потом усе­лась на нее.

Тетушка Саодат стояла у порога и, улыбаясь, наблю­дала за Людмилой Николаевной.

Анзират, между тем, думала: «Сейчас попросит пока­зать ей остальные комнаты и заинтересуется клинком. Непременно».

Но девушка пока не проявляла этого желания.

– Нравится комната? – спросила у нее Анзират.

– Очень.

– Но я должна предупредить вас, – сказала Анзи­рат. – Комната имеет свои неудобства. Чтобы не прохо­дить через наши комнаты, сын обычно пользовался вот этим ходом с улицы. И во двор можно ходить с улицы, а не через наши комнаты.

– Это пустяки. Мне же не век здесь жить. А можно мне посмотреть двор?

– Почему же? Пожалуйста. Тетушка, проводите Людмилу Николаевну.

Когда гостья в сопровождении тетушки удалилась, Анзират быстро прошла в комнату мужа и бросилась к телефону.

Услышав в трубке голос мужа, Анзират скороговор­кой выпалила всего пять слов:

– Это я. Немедленно приходи... Квартирантка...

Не ожидая ответа, она положила трубку, и из ее гру­ди вырвался облегченный вздох: так лучше. Пусть Саттар сам ее увидит и договорится.

Тетушка с Людмилой Николаевной вернулись.

– У вас чудный сад, – восхищенно затараторила де­вушка. – В нем так хорошо, что я, кажется, согласилась бы жить в саду. Вы, наверное, много внимания уделяете саду. Я буду вам помогать.

Анзират закивала головой и пригласила гостью в сто­ловую. Ее надо было удержать до прихода мужа во что бы то ни стало. Тетушка Саодат вышла хлопотать насчет чая.

В поведении Людмилы Николаевны чувствовалась ненаигранная скромность, а в движениях какая-то поры­вистость. Она часто встряхивала своими густыми, корот­ко остриженными, отливающими золотинкой кудрями. Ломким голосом, смущаясь, она спросила:

– А сколько мне придется платить за эту комнату?

– Двадцать семь рублей.

– Что?

Анзират повторила и сдержала улыбку. Непосредст­венность девушки начинала нравиться ей.

– Почему так мало? – спросила удивленная Люд­мила Николаевна. – Мне даже по командировке пола­гается пять рублей в сутки квартирных.

– Мы берем за нее столько, во сколько она нам об­ходится.

Девушка недоверчиво покачала головой:

– Редкий случай в наше время. Вы не шутите?

Теперь и Анзират наконец улыбнулась,

– Конечно, не шучу. Дом жактовский, и зарабаты­вать на коммунальной жилплощади мы не намерены. И к тому же комната сдается временно, до возвращения сына.

– Прямо не верится, неудобно как-то... – повторила Людмила Николаевна. – Я в Ташкенте плачу за комна­ту двести рублей, но она вдвое меньше вашей, да к тому же еще проходная. Мне тут будет очень хорошо. Полы мыть я умею, стирать тоже. Питаться буду в столовой у нефтяников.

– А вы в Токанде впервые? – полюбопытствовала Анзират.

– Первый раз. А вообще-то я много путешествовала.

Людмила Николаевна рассказала, что ей довелось побывать и на севере, и на юге, что она легко привыкает к любому климату: с семи лет ничем не болела, а все потому, что регулярно занимается спортом. Она любит коньки, лыжи, волейбол и плавание. Но больше все­го – снарядную гимнастику. По гимнастике она имеет второй всесоюзный разряд.

Хлопнула дворовая калитка, послышались гулкие шаги на веранде. Женщины выжидающе повернули головы к двери. В комнату вошел подполковник Халилов.

– О! Да у вас гостья! А я на одну минутку. Опять забыл ключи от стола. Придется, видимо, привязывать их к поясу.

Халилов направился было в свою комнату, но Анзи­рат остановила его:

– Вот и хорошо! Ты очень кстати, – и повернулась к девушке. – Это мой муж. Познакомьтесь.

Людмила Николаевна встала.

– А почему я кстати? – спросил Халилов жену.

– Людмила Николаевна пришла к нам снимать ком­нату.

– Ах, вот что! – проговорил Халилов и тоже сел за стол. – Ну и чудесно. Откуда же и каким ветром занес­ло вас в наши края?

Девушке пришлось снова все рассказывать.

– Значит, будете в нашем Токанде отбирать легко­атлетов на олимпиаду? Хорошее дело, – одобрил Хали­лов. – Физкультурников в нашем городе много, а болель­щиков еще больше. Один из них – ваш покорный слуга. А комнату-то смотрели? Понравилась?

– Очень! О такой я и не мечтала. Конечно, я могла бы остановиться в гостинице, в общежитии. Но шумно там очень, а вечером почитать хочется, одной побыть. Отдельный номер, мне сказали, могут дать, но стоит он двадцать рублей в сутки. Не шуточки! Интересно, для кого такие цены назначают, если квартирных платят при командировке в Токанд пять рублей?

Халилов усмехнулся:

– По этому вопросу надо обращаться к министру финансов. Ну, а на чем же вы столковались? – обратил­ся он к жене.

– Я не возражаю, – сказала Анзират, вопроситель­но глядя на мужа.

– Значит, быть по сему, – заключил он.

– Ой, как хорошо! – обрадовано воскликнула Люд­мила Николаевна и, глядя на Халилова, рассмеялась заливчато, звонко, по-детски. – А я вас так испугалась! Ну, думаю, пришел злой, сердитый, сейчас скажет: – Никаких квартирантов!

– Вы сколько намерены прожить у нас? – поинтере­совался Халилов.

– Месяца четыре, не меньше.

– Ага... Замечательно, Ну-ка, Анзират, отыщи домо­вую книгу. А вы, Людмила Николаевна, давайте ваши документы. Паспорт с вами?

– Конечно, – проговорила девушка и заспешила в комнату, где оставила чемодан.

«Посмотрим, что это за птичка, – подумал Ха­лилов. – Неужели и эта начнет интересоваться клин­ком?»

Людмила Николаевна вернулась с чемоданом. Она положила его на пол и откинула крышку. В чемодане лежали аккуратно сложенные платья, туфли на высоком каблуке и разные мелочи женского туалета. Людмила Николаевна достала дешевенькую сумочку и, вытащив из нее паспорт, подала его Халилову.

Раскрыв паспорт, Халилов внимательно перелистал странички, потом перевел взгляд на Людмилу Николаев­ну, и брови его поднялись:

– Неужели вам двадцать шесть лет?

– А вы думали? – кокетливо спросила Людмила Ни­колаевна.

– Ни за что бы ни дал... Ни за что...

– Не могу поверить! – воскликнула Анзират. – Са­мое большее – двадцать, ну двадцать два... Вы очень молодо выглядите...

– Спасибо за комплимент, – Людмила Николаевна вздохнула. – Когда-то мне действительно было двадцать два года.

– И вы замужем? – продолжал Халилов.

– Представьте себе, что да. Уже пять лет.

– Нескромный вопрос: а где же ваш муж?

– Он был, как и вы, военный, в этом году демо­билизовался и месяц назад уехал на Курильские остро­ва. Когда окончательно обоснуется там, вызовет меня.

«Ловко придумано, – мелькнуло в голове Халйлова. – Все предусмотрено».

Несколько минут спустя Людмила Николаевна, полу­чив ключ от своей комнаты и переодевшись, отправилась в город.

– Люблю побродить час-другой по незнакомым ме­стам, – объяснила она.

Утром следующего дня на имя подполковника Шубникова поступил рапорт. В нем сообщалось:

«В течение последних двух лет Халиловы сдавали в своем доме комнату, ранее занимаемую их сыном Джалилом, различным одиноким квартирантам. Уда­лось выяснить, что за прошедшее время в их доме квартировали: машинистка военкомата Гальченко, студент-практикант Поспелов, студент техникума Махмудов.

Вчера Халиловы пустили к себе на лето и осень Алферову Людмилу Николаевну, 1923 г. рождения, уроженку г. Ставрополя, сотрудницу республиканско­го комитета по делам физкультуры и спорта.

Алферова вручила Халилову для прописки свой паспорт.

Комната, занимаемая ею, имеет самостоятельный выход на улицу».

Под рапортом стояла подпись старшего лейтенанта Сивко.

 

Миновало полмесяца, как в доме Халиловых посели­лась Людмила Николаевна, но ни сам подполковник, ни его жена, ни их тетушка не могли сказать о новой квар­тирантке ничего худого. Людмила Николаевна не воз­буждала никаких подозрений.

И тем не менее у Халилова где-то в глубине души оставалось чувство недоверия к Людмиле Николаевне, притаились настороженность и предубежденность. Он никак не мог избавиться от этого неприятного чувства и, злясь, раздумывал над тем, как невероятно быстро и неотразимо завоевала девушка симпатию Анзират и тетушки. В открытом, полном непосредственности поведе­нии Людмилы Николаевны ему чудилась тонкая, хоро­шо продуманная игра, хитро рассчитанная на завоева­ние полного доверия всей семьи. А что доверие к Люд­миле Николаевне росло с каждым днем, было оче­видно.

Через пять дней Анзират и тетушка называли Люд­милу Николаевну уже просто Людой и обращались к ней на «ты». Через девять дней новая квартирантка ста­ла обедать за общим столом.

Люда увлекала женщин своей бурлящей энергией, подвижностью, веселой деловитостью в самых простых, обыденных делах. Ни одной минуты она не сидела без дела, находила работу и себе, и другим. По утрам, вста­вая раньше всех, она бесшумно покидала дом, шла на рынок и закупала провизию на всю семью. Отлучаясь в город по своим делам, она находила время заглянуть домой, чтобы помочь тетушке Саодат приготовить обед. После занятий с физкультурниками, а Людмила Нико­лаевна проводила их, как правило, в послеобеденное время, она возвращалась домой и, разувшись, вместе с женщинами поливала цветы, возилась над огород­ными грядками, украшала разноцветными камешками клумбы.

Думала ли Анзират, что в свои годы вернется к дав­но забытой физкультуре? Конечно, как педагог и женщи­на с современными взглядами, она везде горячо ратова­ла за спорт и физическую зарядку вплоть до преклон­ных лет. Но... лень-матушка раньше нас родилась... И поэтому Анзирйт находила для себя тысячу оправда­тельных причин, якобы мешающих ей заниматься физ­зарядкой. Услышав утром, как из радиорепродуктора несется веселое «вдох – выдох», она лишь сокрушенно вздыхала. А вот теперь уже десять дней она по утрам разводила руки «на уровень плеч», усердно нагибалась направо, налево и с радостью бежала принимать «вод­ные процедуры».

Как же это получилось? Анзират не смогла бы объ­яснить. Просто, встав как-то пораньше, она вышла в сад и увидела Людмилу Николаевну. В коротких трусиках и майке, прижав локти к бокам, молодая женщина бегала по извилистым дорожкам. Она бегала так легко, пружи­нисто, красиво, казалась столь радостной и стремитель­ной, что Анзират невольно залюбовалась. Вспомнились ее давние комсомольские годы и первая вылазка на ста­дион в Бухаре, тот ясный теплый день, когда она, девуш­ка-узбечка, одна из первых надела на себя спортивный костюм. Ей стало грустно и обидно за себя, за то, что она так рано, без всяких к тому причин, отяжелела, фи­зически обабилась и обленилась.

И вдруг произошло удивительное. Когда Людмила Николаевна, начиная очередной круг, пробегала мимо, Анзират вдруг сорвалась с места и побежала следом. Пробежав два круга, она почувствовала, что сердце ее сдает, дыхание со свистом вырывается из груди, кровь прилила к голове и угрожающе постукивает в висках... Людмила Николаевна прекратила бег и заставила Ан­зират сделать разминку шагом.

– Так не пойдет, Анзират-ханум. Начинать надо не с этого, – смеясь, говорила она.

И со следующего утра обе женщины начали с того, с чего следует начинать.

Но чем больше завоевывала Людмила Николаевна сердца женской половины дома, тем более настораживался подполковник Халилов. Его не обольщала ни до­мовитость, ни услужливость новой жилицы. Наоборот, приветливость и непосредственность Людмилы Николаевны казались ему искусственными, нарочитыми. Под­полковник рассуждал так; потерпев неудачу в прямой атаке, таинственные охотники за клинком решили сде­лать обходной маневр и избрали своим орудием эту девицу, поручив ей втереться в доверие семьи. Подполковник был тверд в своих подозрениях, но решил испы­тать выдержку этой женщины, а заодно получить лиш­нее доказательство ее вероломства.