В.О.Ключевский 7 страница

На письменном столе были разложены толстые, ак­куратно переплетенные папки с закладками между стра­ницами. На допотопном, внушительном несгораемом шкафу стоял синий кувшин с водой, обернутый мокрым полотенцем. Дюжина жестких стульев чинно выстрои­лась вдоль двух стен. Над столом висел портрет Дзер­жинского, а под ним – карта области.

Шубников усадил гостя за шаткий столик, приткнув­шийся к большому письменному, как лодочка к парохо­ду, и уселся напротив.

Халилов развернул носовой платок, вытер влажное лицо.

– Жарко...

– Тебе-то стыдно роптать, – пожурил его подпол­ковник. – Пора привыкнуть. На что я, уралец, и то терплю.

Халилов усмехнулся.

– Во-первых, ты почти такой же уралец, как и я, а во-вторых, тебе известно, у человека уж такой харак­тер: холодно – недоволен, жарко – тоже недоволен.

– Это верно, – согласился Шубников, закурил и протянул папиросы гостю. – А зачем я тебе так срочно понадобился?

Халилов жадно затянулся, заерзал на стуле и сказал:

– Ты помнишь тот проклятый эмирский клинок?..

– Из-за которого погиб твой тесть Максумов? – перебил его Шубников.

– Вот, вот... Он самый... Ведь он попал ко мне.

Брови Шубникова приподнялись. Он привалился грудью на столик и удивленно спросил, глядя в глаза приятеля:

– К тебе? Первый раз слышу!

– Как-то не пришлось рассказать...

– Погоди, погоди... Если мне не изменяет память, этим клинком завладел Наруз Ахмед и увез его на ту сторону.

– Точно. А три года назад клинок пожаловал из Ирана в Узбекистан и попал в мой дом. Тесен мир!

Шубников, покрутив седеющей головой и помолчав немного, потребовал:

– А ну, выкладывай все, да поподробнее!

Халилов охотно рассказал. Клинок подарил ему его дружок, офицер запаса Садыков. И подарил, вернее, не ему, а сыну после успешных вступительных экзаменов в университет. Клинок этот Садыков притащил из Ира­на, где ему довелось быть в качестве переводчика. Он выменял его на клыч, тоже неплохой, у иностранца, представителя большого телеграфного агентства.

– Как только сын явился с клинком домой, я сразу узнал его, – закончил Халилов. – Такую штуку трудно забыть.

– Погоди... Этого мало. Мне помнится, что ты ви­дел этот клинок до того, как он попал к старику Максумову и к Нарузу Ахмеду. Ты, кажется, говорил мне что-то...

– Точно, говорил. У тебя хорошая память, Леонид Архипович.

Шубников усмехнулся:

– Была бы хорошая, так не расспрашивал бы. На­помни-ка, дружище, всю эту историю. Ты видел клинок раньше?

– Видел и не раз. Тут любопытная история. Как ты знаешь, я рано осиротел. К десяти годам остался один на белом свете: отец кузнечил на бухарском база­ре, повредил себе руку и, как я теперь понимаю, умер от заражения крови. Через год погибла мать с сестрен­кой при какой-то эпидемии. Знал я, что есть у меня дядя по матери, но где он живет – не мог вспомнить. И вот десяти лет я пошел батрачить. Хлебнул... Года через два я попал в дом Ахмедбека. Не скажу, что жилось мне у него хуже, чем у других. Это было бы неправдой. Жи­лось даже получше. Но это не по причине ангельской доброты Ахмедбека. В его бухарском доме всем хозяй­ством заправлял некий Бахрам. Проворный человек. Он ухитрялся совмещать обязанности и управляющего, и казначея, и телохранителя бека. Со мной был строг, но, как говорится в книгах, справедлив.

– Тот Бахрам, которому ты в суматохе отхватил одно ухо? – прервал рассказчика Шубников.

– Он самый, – подтвердил Халилов и продолжал. – Теперь о клинке. Увидел я это чудо впервые через не­сколько лет после того, как нанялся к Ахмедбеку. В луч­шей комнате дома, называемой по-нашему михманханой, то есть комнатой для гостей, сплошь завешанной и застланной коврами, висел клинок. Я не мог не обратить на него внимания. Во-первых, он поразил меня, нищего мальчишку, своей роскошью. Во-вторых, как все маль­чики, я поклонялся оружию и однажды, не выдержав, залез на тахту и попытался вытащить клинок из ножен, чтобы подробнее рассмотреть. На этом деле меня с поличным поймал Бахрам и так надрал уши, что я до конца дней своих запомнил все украшения на ножнах и рукояти клинка. В заключение Бахрам сказал, что я должен благодарить аллаха, что бек в отъезде, иначе очень просто мне отрубили бы голову этим клинком. Так вот, накануне падения Бухары я увидел клинок в руках моего покойного тестя Умара Максумова. Это был боль­шой мастер, резчик и чеканщик. Слава о нем гремела по всему тогдашнему Туркестану. Клинок принес ему сам Ахмедбек. Его сопровождал Бахрам. Ты спросишь: зачем бек принес клинок Умару? На этот вопрос я не могу ответить твердо. Я выскажу лишь предположение. Ты же знаешь, что такое детская память. Она мгновен­но запечатлевает все и хранит вечно. Помню, Умар си­дел у своего маленького верстачка и на коленях у него лежал клинок. По одну сторону Умара стоял я, а по другую – крохотная Анзират. Мы, развесив уши, слу­шали рассказ Умара Максумова о том, какие мастера трудились над изготовлением клинка, как эмир Саид Алимхан подарил его Ахмедбеку. Я слушал, жадно рас­сматривая клинок, а потом перевел взгляд на верстачок. На краю его я увидел лоскут грубой бумаги с непонят­ными знаками, цифрами, человеческими черепами. По­этому я предполагаю, что, возможно, бек заказал Максумову дополнить рисунок на клинке еще какими-то финтифлюшками. Ахмедбек не явился за клинком. Не до этого было. Он сбежал в Афганистан вместе с Саидом Алимханом. В ту ночь эмират пал и в Бухару пришла советская власть. Клинок остался у Максумова, а остальное тебе известно.

– Пожалуй, да, – согласился Шубников, думая о чем-то своем. – Остальное мне известно. То, что ты рас­сказал, очень и очень интересно.

– Это что, – сказал Халилов. – Я звонил тебе не за тем, чтобы выложить эту старую историю. Главное не в этом...

– Как не в этом? – спросил посерьезневший Шуб­ников. – А в чем?

– А вот послушай... Клинок, с той поры как попал в мой дом, висел на стене в моей комнате. Правда, те­перь я припрятал его. Надежно припрятал.

– Припрятал? – недоуменно переспросил Шубни­ков. – Это зачем же?

– Не без причин. Отсюда, Леонид Архипович, начи­нается новая история. Месяца полтора назад в мое от­сутствие в дом пожаловал какой-то тип. Его встретила жена. Он назвался монтером телефонной станции, про­верил аппарат, позвонил куда-то, а перед уходом, как бы невзначай, спросил, глядя на клинок: «Не продает­ся?» Анзират даже рассердилась. Тогда он сказал: «Мо­жет быть, думаете, я много дать не могу? Так вы не бес­покойтесь. За ценой я не постою». Жена еще раз сказа­ла, что клинок не продается. Монтер покачал головой и ушел.

А совсем на днях произошел другой эпизод. Я был на службе, тетушка, как всегда, в поликлинике, а жена дома. Она полоскала белье во дворе, а потом спохвати­лась, что тетушки слишком долго нет. Обеспокоенная, она решила позвонить в поликлинику и узнать, в чем дело. Когда она поднялась по ступенькам на веранду, из дома выскочил какой-то оборванец, налетел на нее и чуть не сбил с ног. В руке у него был клинок. Анзират не растерялась, бросилась за вором в калитку и стала кричать. Прохожие схватили вора, отвели в милицию, а клинок вернули нам.

– Забавно! Ты был в милиции? Видел его?

– Был и видел. Парень лет семнадцати, без доку­ментов. Сразу распустил нюни. Родом якобы из-под Тамбова. Рассказывает, что на вокзале утром этого же дня его подцепил какой-то прилично одетый молодой че­ловек и уговорил за вознаграждение в две тысячи цел­ковых стащить клинок. Парень согласился. Украденный клинок он должен был передать своему заказчику на привокзальной площади, возле будки с газированной водой, как только стемнеет. Милиция водила якобы вора на место свидания, делала там засаду, но «заказчик» не явился.

– Я думаю... – заметил Шубников, закуривая новую папиросу. – Почему же ты раньше не сказал мне ни слова?

– Почему? Визиту монтера я не придал особого значения, а когда провалился этот ворюга, я сейчас же позвонил тебе. Позвонил, а мне сказали, что ты в Бухару укатил. Так?

– Верно.

– Потом звонил еще, ты уже вернулся из области, но опять укатил куда-то.

– Тоже верно, – согласился Шубников. – Да... По­лучается занятно... Я никак не предполагал, что клинок вернулся в Узбекистан, а в этом, кажется, и заклю­чается вся суть.

– Какая суть? – недоумевающе осведомился Халилов.

Шубников немного смешался, пожал плечами и, по­крякав, сказал:

– Суть?.. Ну, как тебе сказать? Возможно, я не так выразился. Собственно, меня удивило это. Понимаешь?

Халилов ничего не понимал. Он смотрел на подпол­ковника широко открытыми глазами.

– Меня удивило, – попытался Шубников придать ясность словам, – что клинок продолжает путешество­вать. Так, видно, ему судьбой предначертано. Подумать только, сколько сменил он хозяев: эмир Саид Алимхан, Ахмедбек, Умар Максумов, Наруз Ахмед, какой-то ино­странный корреспондент, потом Садыков и наконец ты. Семь человек. Шутка сказать...

– А почему ты тоже заинтересовался клинком? – спросил Халилов.

Шубников ответил не сразу. Он закурил, подумал, пристально посмотрел на Халилова и проговорил:

– Сейчас объясню. Я тебя вызвал, уж если гово­рить начистоту, не по поводу клинка. Не в нем дело. Я хотел спросить тебя: помнишь ли ты, каков был собой Наруз Ахмед? Я его плохо себе представляю. Сможешь ли ты описать мне его внешний облик?

– А что?

– Ну вот видишь. Сразу «а что?» – рассмеялся Шубников. – А если без вопросов?

Халилов смущенно улыбнулся:

– Можно и без вопросов.

– Вот так лучше.

– Но я его, мерзавца, помню таким, каким он был в те годы.

– Ничего, валяй!

Халилов постарался обрисовать внешность Наруза Ахмеда и, когда сделал это, все же спросил:

– Интересно, Леонид Архипович, а почему ты вдруг вспомнил об этом проходимце? Ведь когда я подумаю о нем, у меня на сердце нехорошо делается. Ты же знаешь...

– Почему вспомнил? – Шубников пригладил во­лосы. – Видишь, какая история... Этот Наруз Ахмед натворил в Иране каких-то пакостей, а когда его взяли за холку, он заявил, что является гражданином Советского Союза и его нельзя, дескать, арестовывать. Понял?

– При чем же здесь приметы? – спросил Халилов.

– А как же? Надо проверить, действительно ли это Наруз Ахмед или другое лицо, подставное.

– Хм... Интересно... – заметил Халилов. – Между прочим, когда мне Садыков рассказал, как к нему попал клинок, мне знаешь что пришло на ум? Не является ли эта история психологически тонко и умно задуманной комбинацией.

– Какая история?

– С обменом клинка на клыч.

– Не понимаю, объясни.

– Я имею в виду вот что. Допусти на секунду, что этому корреспонденту позарез нужно было переправить клинок в Советский Союз. Вот он и придумал этот обмен и всучил Садыкову клинок.

– Не могу допустить такой мысли.

– А почему?

– Это равносильно тому, что бросить клинок на дно океана и успокоить себя, что тот, кому он нужен, извле­чет его оттуда. Неужели этот корреспондент, если он в самом деле был заинтересован в переброске клинка к нам, не мог придумать ничего более умного? Неужели он не мог отыскать гарантированной оказии? Откуда он мог знать Садыкова? Как он мог быть уверен, что Садыков довезет клинок до Советского Союза? А если бы Садыков поехал из Ирана в Афганистан или в Турцию? А если бы он вздумал продать клинок, как свою собст­венность? Тогда что бы делал корреспондент?

– А почему ты думаешь, что он не был уверен в том, что из Ирана Садыков поедет в Узбекистан, а не в другое место?

– Шатко и маловероятно. Если бы корреспондент не менял клинок на клыч, а попросил бы Садыкова быть любезным и передать клинок в Узбекистане кому-ли­бо – дело иное. Такие случаи бывали. А в твоей трак­товке поступок корреспондента равнозначен поведению человека, который дал в долг крупную сумму денег первому встречному и забыл спросить у него имя и место жительства.

Халилов пожал плечами и промолчал.

– Ну... – Шубников встал. – А припрятав клинок, ты поступил правильно. Спасибо, что зашел. Привет Анзират. Что-то давненько не видел я ее.

– А ты заходи, – сказал Халилов, вставая и пода­вая руку приятелю.

– Как-нибудь загляну. Джалил дома?

– Нет. По горам лазает.

– Пишет?

– Не часто. Из Памира-то почта нерегулярно ходит.

– Это верно...

Шубников проводил Халилова до выхода и вернулся к себе.

Приободренный, Халилов зашагал в военкомат.

Он остался верен своему давнему решению. Как и мечталось в молодые годы, он посвятил себя военной службе: окончил кавалерийское училище, служил в кад­ровых частях округа, окончил курсы усовершенствования в Новочеркасске, а всю войну провоевал в кавкорпусе генерала Плиева. Всего пришлось повидать: и радости, и горя. Бывало так, что уж терял надежду увидеть вновь родной Узбекистан. Три тяжелых ранения что-ни­будь да значат. Но эти ранения, собственно, и помогли ему вернуться на Родину. В строю оставаться было тяжеловато, демобилизоваться раненько, и Халилов, со­гласившись работать в военкомате, получил назначение в Среднюю Азию. Некоторое время служил в родной Бухаре, а потом был переведен в Токанд.

Анзират в то же памятное лето тридцать первого го­да стала его женой. Вместе с ней к Халилову перебра­лась и тетушка Саодат, заменившая им обоим мать.

Анзират, увлеченная грандиозными планами и ново­стройками первых пятилеток, поступила было в тек­стильный институт, но с техникой почему-то у нее явно не ладилось. После многих сомнений в собственных си­лах, слез и раздумий она пошла в педагогический институт, жадно набросилась на учебу и окончила институт с отличием. Теперь она преподавала географию в деся­тилетке и нефтяном техникуме и считала, что учительст­во – это высшая и самая благородная профессия в мире.

Халиловы растили сына Джалила – студента Самар­кандского университета. Уже второй год он жил вдали от родителей. Вот и сейчас, хотя наступило время летних каникул, Джалил кочевал с группой студентов-практи­кантов по Памиру. Побыл с недельку дома – и в горы...

Саттар был сейчас в золотом расцвете сил. Время, горькое детство, трудная юность, война не согнули его стан. Выглядел он, как и полагалось старому служаке, стройным, подтянутым. Но глаза с затаенной устало­стью, полуприкрытые слегка припухшими веками, чер­ные волосы, чуть тронутые сединой, и две резкие морщи­ны на бронзовом лбу говорили о том, что добрая поло­вина человеческого века уже прожита...

Придя на службу, Халилов позвонил домой. Там бы­ло все в порядке. Он вынул бумаги из стола, разложил перед собой и приступил к работе.

 

 

Икрам-ходжа встретил Наруза Ахмеда во дворе. Впустив гостя, он запер калитку, и они направились к дому, который стоял в глубине двора.

На небе уже выступили звезды.

С огромным нетерпением ожидал Икрам-ходжа при­хода Наруза Ахмеда. Пароль – четки – говорил сам за себя: гость от господина Керлинга. В этом не может быть никаких сомнений. Остается пока неясным, кто он: просто посыльный или же лицо доверенное. И главное, откуда гость? С той ли он стороны или здешний? Как он нашел Икрам-ходжу в Токанде? Кто дал ему адрес сестры? Керлинг его не знал. Очень интересно.

От страшного любопытства Икрам-ходжа ощущал зуд во всем теле. Ему хотелось сейчас же забросать гостя вопросами, но он понимал, что это неприлично. Нельзя нарушать устоявшиеся в веках восточные обычаи. Нельзя пороть горячку. Нельзя говорить сразу о деле.

Дворик, где очутился Наруз Ахмед, был полон цве­тов. Они подступали к самым стенам дома, росли на клумбочках и куртинах, приветливо выстроились вдоль узенькой дорожки.

– Да, у вас здесь шахская оранжерея! – восхищен­но воскликнул он.

– Цветы – украшение добрых душ, – скромно от­ветствовал Икрам-ходжа, подводя гостя к супе под яб­лоней. – Посиди здесь, сын мой! Я пойду распоряжусь.

– Если насчет угощения, то воздержитесь, – преду­предил Наруз Ахмед. – Я не так давно обедал.

Старик недовольно отмахнулся и внушительно про­изнес:

– Не будем отступать от обычаев отцов. Ты – мой гость!

Приложив округлым движением ладони к сердцу, он заторопился к дому и скрылся в темном дверном проеме.

Наруз Ахмед присел на супу, застланную войлоком, положил возле себя сумку, расстегнул пыльный, потный пиджак. Только сейчас он почувствовал усталость и не­одолимое желание прилечь. Прилечь, закрыть глаза и забыться. Весь день проведен на ногах – в нервном напряжении, в томительном ожидании. Слава аллаху, что наконец он добрался, нашел...

Дом осветился изнутри. За прозрачной марлей в ок­нах – защитой от мух и мошкары – задвигались силуэ­ты Икрама-ходжи и его сестры.

Наруз Ахмед лег на спину, уставился глазами в крупнозвездное небо и облегченно вздохнул.

Дневной зной нежно вытесняла ночная прохлада. Где-то в соседнем дворе ворковала горлинка. Воздух был напоен благоуханием цветов и слегка кружил голову.

Наруз Ахмед на секунду прикрыл глаза, и ему сразу почудилось, что он сидит-плывет в железном самолете. Он быстро поднялся, встряхнулся. Возле него стоял Икрам-ходжа.

– Назови свое имя, сын мой, – попросил он.

– Наруз Ахмед...

– Наруз Ахмед... – повторил старик и провел по ли­цу рукой, что-то припоминая. – Кто дал тебе четки?

– Джарчи, – назвал Наруз кличку Керлинга.

– Так я и думал. Давно?

Наруз Ахмед сказал когда.

Икрам-ходжа кивнул. Все ясно. Подробности можно выяснить потом.

– Пойдем в дом, – пригласил он гостя.

Наруз Ахмед взял сумку и разбитой походкой пота­щился за Икрамом-ходжой.

В комнате, обставленной по-восточному, у низенько­го квадратного стола, застланного цветной скатертью, хлопотала старая женщина. Она даже не взглянула на чужого человека, будто его и не было здесь. Ловкими движениями она вынимала из медного таза с водой тяжелые кисти винограда и, стряхивая их, укладывала на большое серебряное блюдо.

Выложив виноград, она молча удалилась.

Наруз Ахмед проводил ее взглядом.

– Моя сестра, – пояснил Икрам-ходжа. – Ты мо­жешь чувствовать себя здесь, как в родном доме.

Едва заметная усмешка искривила губы Наруза Ах­меда. Родной дом! Он забыл уже, что такое родной дом. Забыл, что когда-то имел его и не ценил. А теперь само слово «родной» звучит как-то раздражающе.

Стол был уставлен едой, да такой, о которой за все эти годы Наруз Ахмед мог разве только мечтать. Здесь были холодная баранина, отварной цыпленок, колбаса «казы», свежий овечий сыр, густые сладкие сливки, пышные белые лепешки, бархатистые персики, яблоки-скороспелки с красной щечкой, куски ароматной дыни, виноград с черными до синевы ягодами, хорошо вызрев­шие, точно налитые воском груши.

Сели за стол, подобрав под себя ноги.

Икрам-ходжа поставил перед собой и гостем по пиале и налил в них что-то из фарфорового чайника.

Наруз Ахмед взял свою пиалу с голубой каемоч­кой по краю, поднес ко рту, понюхал и с усмешкой за­метил:

– В прежние времена кок-чай имел другой запах и цвет...

Глаза хозяина превратились в узенькие щелочки, пухлые щеки затряслись.

– Такие встречи бывают редко, – благодушно про­ворковал он. – Аллах не разгневается, если мы разре­шим себе выпить этот кок-чай.

Оба выпили. Наруз Ахмед крякнул. Икрам-ходжа за­бился в мелком кашле и замахал руками.

Оросив трапезу доброй дюжиной глотков крепкого «кок-чая», они запили ее настоящим зеленым чаем и, отяжелевшие, отвалились от стола.

Для Икрама-ходжи еда являлась усладой жизни. Он знал толк в этом деле. Тот час, когда он насыщался, был самым блаженным для него. Поев, он поудобнее и по­мягче усаживался, полузакрыв глаза, и думал о чем-ни­будь приятном, не волнующем сердце. Не отступил он от своих правил и сейчас. Хозяин и гость расположились у стены на разостланных на полу стеганых одеялах. Старик предупредительно подложил за спину гостя несколько подушек, обложился ими сам, сладко потянул­ся, зевнул и полуприкрыл глаза. Неплохо бы и вздрем­нуть, но сегодня не до этого. Надо поговорить о деле. Пока Икрам-ходжа соображал, с чего бы начать разго­вор, Наруз Ахмед предупредил его. Он достал из сумки несколько тугих пачек сторублевок, бросил их на колени старика и коротко сказал:

– Вам. От Джарчи.

Икрам-ходжа сгреб деньги и, не пересчитывая, сунул их под одеяло.

– Почему прервалась связь? – тихо спросил Наруз Ахмед.

Старик вздохнул и развел руками. Он в этом не ви­новат. Да и никто не виноват. Просто не повезло. Его человек хранил радиостанцию в дупле старой вербы, в нескольких километрах от Бухары. А весной во время грозы в вербу ударила молния. Рация сгорела.

Наруз Ахмед покачал головой: надо же такому слу­читься!

– А Джарчи бог знает что передумал, – сказал он.

Старик сокрушенно развел руками.

Гость опять наклонился над сумкой и извлек короб­ку из-под табака «Золотое руно». Подняв крышку, он подал ее Икраму-ходже.

Брови Икрама-ходжи удивленно поднялись. Он взял в руки коробку и с недоумением посмотрел на гостя.

– Радиопередатчик. Новейшей конструкции. Ше­девр, – пояснил Наруз Ахмед. – Джарчи сказал, что ра­дист у вас – смышленый парень, разберется в этой механике...

«Значит, о Гасанове он тоже осведомлен, – мелькну­ло в голове старика. – Кажется, он не просто посыль­ный. Керлинг, вероятно, и обо мне рассказал ему все».

Бережно держа рацию обеими руками, тяжело отду­ваясь, Икрам-ходжа встал, вышел из комнаты и вер­нулся через несколько минут.

– Я был в Бухаре, – сообщил Наруз Ахмед. – По­знакомился с вашей женой. Она мне объяснила, как вас найти.

«Здорово! – подумал Икрам-ходжа. – Человек рас­торопный, что и говорить».

– А как с клинком? – как бы между прочим поин­тересовался гость.

– Из-за этого клинка я и торчу здесь с самой вес­ны. И радиста притащил с собой.

Наруз Ахмед одобрительно кивнул и спросил:

– Кстати, что это за парень, с которым вы обме­нялись сегодня несколькими словами на рынке?

– Это радист Гасанов. А ты видел? – спохватился старик.

Наруз Ахмед улыбнулся.

– Если бы не видел, то не спрашивал бы.

– И заметно было, что мы разговаривали? – забес­покоился Икрам-ходжа.

– Для меня – да. Я шел за вами от самого дома и наблюдал за каждым вашим движением. Но для дру­гих – не думаю.

Икрам-ходжа сыто рыгнул и вздохнул. Растороп­ный человек, слов нет. Керлинг знал, кого посылать.

– Вы не сказали мне о клинке, – напомнил Наруз Ахмед.

– Плохо... Пока плохо. Я сообщил, что вещь нахо­дится у подполковника Халилова, но добраться до нее никак не удается.

– Пытались?

– Сейчас я все расскажу...

Наруз Ахмед, скрывая волнение, выслушал Икрама-ходжу. Рассказчиком тот был, по правде говоря, неваж­ным: говорил нудно, длинно, повторялся. И притом как-то странно: губы его при этом почти не шевелились. Наруз Ахмед едва сдерживал раздражение.

– С монтером неплохо придумано, – заметил он, когда Икрам-ходжа наконец кончил рассказ. – А вот последний ход был слишком рискованным.

– Без риска не обойтись... Разве ты не рисковал, пробираясь сюда?

– Это другое дело.

– Наша жизнь, сын мой, в руках аллаха...

– Вор мог потащить за собой и вас.

– Меня? Ну уж нет. За каждого дурака я отвечать не намерен. Ни я его, ни он меня в глаза не видели.

– А Гасанов?

– Что Гасанов? Ему тоже бояться нечего. Он видел вора один раз, себя не называл, назначил ему встречу, а когда все провалилось, – не явился.

– А как вы узнали, что все провалилось?

Икрам-ходжа объяснил: Гасанов наблюдал за до­мом Халилова, и задержание вора произошло на его глазах.

Наруз Ахмед задумался. Все это не так, грубо, по­хищать клинок нельзя: не надо привлекать к клинку ненужного внимания. Пусть им владеет Халилов. В конце концов важен не клинок, а надпись на нем. Ведь в ней все дело. А надпись тот же Гасанов мог бы уже списать. Напрасно Керлинг умолчал об этом, давая за­дание старику. Он опасался, видимо, что старик сам воспользуется тайной. Но это совершенно исключалось. Надпись сама по себе еще не открывает тайны. Надо знать, как ее расшифровать... Теперь надо как-то ска­зать Икраму-ходже о знаках на клинке, но так, чтобы не возбудить в нем излишней заинтересованности... О такой возможности было заранее договорено с Керлингом.

Помолчав, Наруз Ахмед сказал старику, что охота ведется не за самим клинком, а за некоей надписью на нем.

Икрам-ходжа давно уже искал ответа на вопрос, почему вдруг Керлингу понадобился какой-то клинок, а потому прежде всего спросил:

– Какая же тайна кроется в надписи?

Подобный вопрос и Керлинг и Наруз Ахмед пред­видели. Ответ на него был придуман заранее. Наруз Ахмед с готовностью сообщил, что клинок одно время принадлежал видному иностранному разведчику, кото­рый во время последней войны часто бывал в Средней Азии и вел здесь работу. Важные материалы, чертежи, зашифрованные списки людей, адреса, явки и прочее он по вполне понятным причинам не мог хранить при себе и спрятал в надежном, безлюдном месте. Место­нахождение этого тайника он зашифровал на всякий случай в виде художественной резьбы на клинке. Вне­запно покидая Среднюю Азию, разведчик не смог добраться до тайника, но вывез с собой клинок. Теперь возникла острая нужда в оставленных материалах. Их надо отыскать и обязательно вывезти. Разведчик, о котором идет речь, занимает сейчас видный пост, и Джарчи зависит от него. Джарчи он и поручил организовать всю операцию.

Икрам-ходжа доверчиво принял эту легенду, но кое-что было ему не совсем ясно.

– Почему только теперь этот видный господин хва­тился материалов? – спросил он. – Я понял, что он по­кинул Узбекистан в годы войны.

Наруз Ахмед не полез в карман за объяснениями.

– Тут целая история, – стал сочинять он. – Будучи в Иране, разведчик остановился в каком-то кишлаке. Он заболел – тяжелый приступ лихорадки – и вынужден был несколько дней проваляться в постели. И в эти дни у него украли клинок. Вскоре же вор был задержан. Он оказался курдом, жителем кишлака. Но клинка при нем уже не было. Он признался в краже и назвал имя человека, которому продал украденную вещь. Это был владелец антикварного магазина в Тегеране. Быстро отыскали и хозяина магазина. Прижатый полицией, он сознался, что да, клинок он купил, но сейчас же пере­продал его одному европейцу. Стали искать европейца. И этого нашли! Но клинка и у него не было. Клинок он выменял на клыч уже известному Икраму-ходже Садыкову. А вот Садыкова пришлось разыскивать очень долго. Помог в этом тегеранский ошханщик, который знал отца Садыкова, его самого и который сказал, что Садыков живет в Бухаре.

– Вот как было дело, уважаемый Икрам-ата! – закончил Наруз.

Старик поверил и в эту историю. Помолчав немного, он высказал то, о чем уже думал Наруз Ахмед:

– Господин Джарчи допустил ошибку. Надо было сразу сообщить мне, что нужна надпись, а не клинок. Надпись давно была бы у меня. Мы напрасно потеряли много времени...

– Вы правы, уважаемый, – согласился Наруз Ах­мед. – Ошибку надо исправить и поскорее скопировать надпись. Этот путь более легкий и менее опасный. Сколько человек живет в доме Халилова?

– Трое: он, жена и тетка жены.

– А сын? Вы говорили, что у него есть сын?

– Я правильно говорил. Сын есть, но он сейчас в Памирских горах.

– Квартира отдельная?

– Отдельный дом. Вход с улицы и через двор.

Наруз Ахмед потер лоб.

– Что ж, давайте думать...

– Завтра будем думать!

– Почему? Что мешает сегодня?

– Во-первых, ты устал, тебе надо отдохнуть, а во-вторых, дело может обернуться так, что клинок завтра окажется в наших руках.

– Это каким же образом? – оживился Наруз Ахмед.

Старик сообщил, что завтра утром будет предприня­та третья попытка овладеть клинком, Гасанов подыскал нового человека, более надежного, чем первый, и тот согласился проникнуть в дом и вынести клинок.

Наруз Ахмед нахмурился:

– Стоило ли прибегать к уже использованному и не оправдавшему себя приему? Ведь Халилов и без того уже насторожен. Он может сразу сообразить, что в клинке что-то кроется... Опасно. Очень опасно!

Икрам-ходжа пожал плечами. Другого выхода он не видел. Виноват не он, а Джарчи.

– Я и не виню вас, уважаемый Икрам-ата, – при­мирительно сказал Наруз Ахмед. – Вы поступили так, как должны были поступить. Но план надо изменить...

– Поздно, – сердито ответил Икрам-ходжа. – Я до двенадцати часов завтрашнего дня не смогу уже уви­деть Гасанова, а он не сможет предупредить вора.

– Жаль... Очень жаль...

Наруз Ахмед понял, что дальнейшие разговоры из­лишни и остается одно – ждать.

Икрам-ходжа вздохнул и поднялся с подушек.

– Ты останешься здесь. Сестра моя как глухонемая. Она умеет молчать и ничего не замечать. У нее есть муж, но он уже не человек и скоро покинет грешную землю. Пойдем-ка, я покажу тебе свою комнату.

Наруз Ахмед встал. Они прошли коридором и через низенькую дверь вступили в полный мрак. Но вот щелкнул выключатель. Наруз Ахмед огляделся. Они стояли в просторной квадратной комнате с одним окном, вы­ходящим в сад. Здесь как бы уживались две эпохи: феодальная и современная. Вдоль стены разместились две односпальные никелированные кровати, застланные шелковыми покрывалами, мягкий диван и белоснежный холодильник. Посредине стоял круглый стол под бар­хатной скатертью, с хрустальным графином на нем. В углу виднелась тумбочка с радиоприемником «Нева» и два кресла. С потолка, закрывая стены, спускались ста­ринные, ручной работы ковры. Толстый ковер был разо­стлан на полу.