В.О.Ключевский 9 страница

Проделал он это в ближайшее воскресенье. Все до­машние были в сборе, мирно сидели на веранде и пере­бирали вишню, готовясь к важному семейному делу – варке варенья. Халилов достал клинок из потайного ме­ста, прихватил пузырьки со щелочью и смазкой, кусочки бязи и бинтов и появился со всем этим хозяйством на веранде, чтобы на вольном воздухе заняться чисткой клинка.

Только подошел он к столу, как Людмила Нико­лаевна вскочила с места, подбежала к нему и вос­кликнула:

– Боже мой! Какая прелесть! Дайте подержать!

Халилов бросил взгляд на жену и тетушку... Ну-с, что они теперь скажут?

– Это ваш? – спросила, между тем, молодая женщи­на, рассматривая клинок и вытирая руки о фартук.

Халилов утвердительно кивнул.

– Ничего подобного не видела за свою жизнь, – призналась Людмила Николаевна. – Даже не представ­ляла себе, что на свете может существовать такое чудес­ное оружие. Сколько же на нем украшений! Это, конечно, старинная работа?

– Бесспорно, – подтвердил Халилов, испытующе сверля Людмилу Николаевну глазами.

– Неужели это золото?

– Самое настоящее. А это – рубины, это – эмаль...

– Чудо! Ну-ка, выньте клинок, Саттар Халилович. Я занималась когда-то конным спортом, была вороши­ловским стрелком и неплохо владела клинком.

Халилов вытащил клинок из первых ножен и передал его девушке.

– Ну, это бутафория... – разочарованно произнесла она. – Клинком и лозинку не срубишь. Красивая игрушка...

Халилов решил продолжать игру дальше.

– Клинок-то с секретом, – пояснил он. – У него двое ножен. Смотрите!

Надавив пальцем еле заметную пластиночку, Хали­лов обнажил настоящий клинок.

Людмила Николаевна ахнула:

– Вот это да!

Взяв клинок в руки, она внимательно осмотрела его сверху донизу, полюбовалась головой дракона на руко­ятке, несколько раз со свистом прорезала им воздух над головой, согнула кольцом и, вздохнув, вернула подпол­ковнику.

Халилов закончил чистку клинка, унес его, вернулся на веранду, но Людмила Николаевна и не вспомнила больше о «чуде».

«Хитра! Ой, хитра! – посмеивался про себя Хали­лов. – Но как рыбке ни хитрить, а быть ей на крючке!»

По его расчетам, теперь, когда Людмилу Николаев­ну подразнили клинком, она приложит все усилия, чтобы обнаружить место, где спрятан клинок. Но он еще по­глубже укрыл его в круглой печи в своей комнате.

 

 

Случилось это днем, в отсутствие подполковника Халилова. Анзират, тетушка Саодат и Людмила Николаев­на занимались во дворе домашними делами; тетушка мыла посуду, а Анзират и Люда вытирали ее и уносили через кухню в дом. Когда они вернулись, тетушка сказа­ла племяннице:

– Доченька! Тебя тут спрашивал какой-то толстяк.

– Меня? – удивилась Анзират. – Кто же это?

– Не знаю. Я провела его на веранду.

Анзират поправила волосы и пошла в дом. На веран­де у порога в комнату она увидела толстого старика с куцей белой бородкой, с посохом в руке. Голову его украшала безупречно чистая и пышная чалма.

Что-то далекое, знакомое почудилось Анзират, когда она встретилась взглядом с маленькими мутноватыми глазами гостя. Он учтиво поклонился хозяйке и привет­ствовал ее:

– Салям алейкум! Мир, покой и благословение тво­ему дому!

– Алейкум салям, – ответила Анзират. – Что вам надо, уважаемый?

Старик нахмурился и с неудовольствием в голосе проговорил:

– Не особенно приветливо ты, женщина, встречаешь старого человека, да еще знакомого.

«Где же я видела его? – старалась припомнить Анзи­рат. – Глаза, голос кого-то напоминают».

– Чем же неприветливо? – удивилась она. – Вы ко мне?

Брови старика сдвинулись над переносицей, в глазах блеснул огонек. Какой позор! Он, старый Икрам-ходжа, стоит перед этой грешницей, а она даже не предложит войти в дом и сесть!

– Мои седины заслуживают большего гостеприим­ства, – медленно произнес он, сдерживая раздраже­ние. – Владыка жизни запрещает нам попирать обычаи наших предков. Я не привык, чтобы меня так встречали.

«Он прав. Я, кажется, отучилась от вежливости», – спохватилась Анзират и сказала:

– Заходите в дом, уважаемый эта. Прошу...

Она пропустила старика в столовую и прошла вслед за ним. Гость, видимо утомленный ходьбой, тяжело ды­шал и отдувался. Он оглядел просторную комнату, по­тыкал своим посохом в ворсистый ковер на полу и заметил:

– Летом ковры надо на солнышке просушивать, ина­че в них заведется моль.

Анзират хотела рассердиться, но сдержала себя и сказала:

– У каждой вещи есть свой хозяин.

– Да, конечно, – согласился Икрам-ходжа. – Хозяин лучше знает, что и когда надо делать, но долг старого человека – подсказать.

– Благодарю, – кивнула Анзират, по-прежнему си­лясь вспомнить, где же она видела этого человека.

Икрам-ходжа важной походкой прошелся по комна­те, подошел к дивану, отдуваясь, уселся и поставил посох между ног.

Анзират напомнила:

– Я вас слушаю, почтенный.

Но старик не торопился. Поспешность – не в его правилах. Кроме того, он отлично знал, что муж Анзи­рат только что покинул дом и вернется не скоро. Плот­но сомкнув дрожащие веки, он беззвучно шевелил свои­ми толстыми губами. Он отдыхал.

– Моя жизнь на исходе, – наконец произнес он пос­ле долгой паузы. – Меня уже не обольщают земные ра­дости, я свое прожил и готовлюсь к переходу в лучший мир. Скоро аллах, – он воздел руки к потолку, – призо­вет меня к себе. Но у меня есть сын, взрослый сын, о котором я обязан побеспокоиться. За него я и пришел похлопотать. На днях он приедет в Токанд.

И тут Анзират вдруг озарило: она вспомнила, кто этот старик. Она вспомнила годы войны, Бухару, госпи­таль. Да это же Икрам Ашералиев, бывший заведующий госпитальным складом. Сколько она – сестра-хозяйка – цапалась с ним из-за мыла для стирки белья, из-за посу­ды, занавесок и прочего. Конечно, это он, зловредный и скупой старикашка. Но почему он оказался в Токанде? И что ему нужно? О каком сыне он толкует?

– Я вас не поняла, – сказала Анзират. – О чьем сыне вы говорите?

– О моем, красавица, о моем, – ответил Икрам-ходжа, и его толстые щеки растянулись в улыбке.

– Хм... – удивилась Анзират. – Насколько мне из­вестно, у Икрама Ашералиева не было сына.

– Значит, узнала старого знакомого?

– Как видите...

– Вот и хорошо. А вначале не узнала?

– Вначале нет, – призналась Анзират.

– А я теперь уже нигде не работаю. Ушел на покой. Стар стал.

– Но выглядите вы неплохо.

– Спасибо, красавица, за хорошие слова. Такие сло­ва нужны старикам, как канифоль для смычка.

Анзират весело улыбнулась и, полагая, что старик над ней подшучивает, спросила:

– И давно у вас родился сын? В ваши годы стать отцом – это редкость. Вот что значит хорошее здоровье...

И тут Икрам-ходжа сделал промах. Не сделав еще хода, он решил вытянуть козырную карту. Пусть не зубоскалит. Он прищурил глаз, пощипал свою бороденку и медленно произнес:

– Ты права, ты права... Всевышний обидел ста­рого Икрама и не дал ему сына. Но ведь твоего мужа аллах тоже обидел. У Саттара тоже нет и не было сына.

Анзират побледнела и ощутила холодок в груди. Она смешалась, не веря собственным ушам. Некоторое время молча смотрела на старика широко открытыми глазами, а затем тихо спросила:

– Что вы сказали?

Старый Икрам наблюдал за каждым ее движением. Как он и рассчитывал, его удар дал большой эффект, Анзират побледнела.

– Ты хорошо слышала, женщина, что я сказал, – от­ветил он, уверенный в том, что дело сделано. – Эту тайну хранишь не ты одна. Я стар. Очень стар. Но аллах не отнял у меня памяти, время ее не погасило.

– И что же вы намерены делать с этой вашей тайной? – с вызовом спросила Анзират, оправившись от не­ожиданности.

«О бесстыдная грешница! Свою тайну она называет моей!» – подумал Икрам-ходжа и ответил хозяйке:

– И холодная зола иногда дает огонь. Мне ничего не стоит обронить семена раздора в этом счастливом доме, и они быстро дадут свои всходы. Но я никому не хочу делать зла. И тебе не хочу... Я...

Тут Анзират неожиданно поднялась.

– Если бы не ваш возраст и не седины, почтенный, то я бы сказала, как называют таких людей, как вы...

– Не горячись, женщина! Не надо. Я понимаю, что причинил тебе боль. Но она и не так уж велика. Зачем же нам ссориться?

Анзират указала рукой на дверь.

– Уходите отсюда, почтенный, и поскорее, – потре­бовала она.

Икрам-ходжа опешил. Вот это бесстыдство! Значит, он свалял дурака! Козырь оказался битым? Не с этого надо было начинать. Неужели вся затея пошла прахом?

– Ты даже не хочешь выслушать моей просьбы? – спросил он елейным голосом, продолжая сидеть.

– Не хочу! – отрезала Анзират.

Ярость ослепила разум гостя. Он встал. Щеки его дрожали.

Еле сдерживая себя, чтобы не разразиться прокляти­ем, он сказал:

– Хорошо... Я пойду... Но будь я проклят именем Магомета, если не сделаю все, чтобы открыть глаза тво­ему мужу и твоему сыну. Мои уста могут молчать, но могут и говорить. И судить меня за это никто не будет. А ведь пришел я к тебе не за тем, чтобы ссориться. Я пришел к тебе с просьбой...

– Уходите! – Анзират вновь указала на дверь. – Немедленно уходите... Или я сейчас же крикну своих.

Гримаса бешенства исказила толстое лицо старика. Подобного с ним никогда не случалось! Его еще никто не выпроваживал таким образом. Он выпятил живот, вскинул голову и медленно, стараясь не терять достоин­ства, зашагал к двери. У порога он обернулся, стукнул посохом о пол и бросил:

– Да покинет этот дом покой! – А про себя зашеп­тал: «Презренная грешница! Да будет проклято семя твое до седьмого колена! Пусть кость застрянет в горле твоем!»

Хлопнула дверь. И только теперь Анзират почувство­вала, что близка к обмороку. Она постояла, не шевелясь, сжав рукой горло, потом сделала шаг, другой и, совер­шенно обессиленная, упала на диван и забилась в рыда­ниях.

Как он смел, негодяй, напоминать ей об этом! Перед кем она виновата? В чем ее вина? Быть может, в том, что она вскормила и вырастила сына, отцом которого был бандит, басмач, ненавистный ей человек? Но как она, мать, должна была поступить? Задушить своего собственного ребенка? Или, быть может, она повинна в том, что не сказала Джалилу, кто его настоящий отец? Но нужно ли было говорить ему об этом? Разве Джалил виноват? А она? Разве она хотела стать женой врага, убийцы ее отца? Разве ее спрашивали об этом? Что же это такое? За что такая обида? Ведь она всю жизнь тайно несла свое горе и не могла избыть его! И вот ста­рик заговорил об этом... Зачем? Неужели он хочет раз­бить жизнь сына? Как много еще на свете злых людей! Неужели этот подлый человек подумал, что она могла скрыть от мужа, любимого Саттара, свой позор, свое не­счастье. Да, он так думает и ошибается. В неведении только Джалил. Только он один не знает, кто его насто­ящий отец. Им он считает Саттара.

Анзират долго не могла успокоиться. Лишь напла­кавшись вволю, она пришла в себя.

Правильно ли поступила она, выгнав старика из до­му? Безусловно, правильно. Только так поступила бы на ее месте любая порядочная, уважающая себя женщина.

Анзират встала, привела себя в порядок и вышла в сад. Тетушка Саодат сидела у стола под абрикосовым деревом и перебирала стручки созревшего гороха.

– Где же Людмила Николаевна? – спросила Анзи­рат.

– За мороженым командировалась. А толстяк ушел? Видать, приходил похлопотать о сыне, который из двоек не вылезает?

«Тетушка права. Именно о сыне», – подумала Анзи­рат и сказала:

– О ком же больше им хлопотать!

– А ты отваживай их, доченька, от дома. Пусть в техникум идут, к директору. А если сама не можешь, поручи мне. Я знаю, как с ними разговаривать. Пом­нишь, как я прошлой осенью выпроводила того, что ба­рана привел?

Анзират кивнула и через силу улыбнулась.

– Он думал, что если даст тебе барана, – продол­жала тетушка, – так сын его от этого поумнеет и пятер­ки будет хватать. Я знаю их...

Анзират подошла к старой женщине сзади и начала гладить ее седую голову. Тетушке она ничего не скажет. Зачем тревожить старое сердце... И Саттару не скажет. А в ушах ее еще звучали слова гостя: «Да покинет этот дом покой!»

 

Вечером этого же дня на имя подполковника Шубникова поступил очередной рапорт старшего лейтенанта Сивко. В нем говорилось:

«Вчера в отсутствие подполковника в дом Халиловых пришел неизвестный человек и пробыл в доме минут пятнадцать – двадцать. Выяснить личность не­известного не удалось. Или случайно, или предвидя, что за ним могут следить, неизвестный, пройдя не­сколько кварталов, вошел в узбекскую баню. Впо­следствии выяснилось, что он вошел в одни двери бани, а вышел через другие.

Его приметы, рост выше среднего, возраст – не менее шестидесяти. Очень толст. Одет в цветной зеле­ный халат, на голове чалма, в руке суковатая палка. Походка медленная, грузная, важная».

 

Вернувшись домой, Халилов сразу заметил какую-то перемену в настроении жены и тетушки. Обе вели себя не так, как обычно: переглядывались, вздыхали, шепта­лись. По всем признакам Халилов понял, что и жена и тетушка чем-то обеспокоены.

Подполковник переоделся, взял свежие газеты и про­шел в сад, решив за обеденным столом расспросить жен­щин о причине их странного поведения.

Расположившись на скамье, он развернул газету и вдруг услышал громкий мужской смех, Халилов неволь­но повернул голову и сквозь прозрачную тюлевую зана­веску в окне жилицы увидел мужчину.

У Людмилы Николаевны был гость! Это новость!

Халилов счел неудобным наблюдать и углубился в газету, но слух его машинально ловил разговор, доно­сившийся из комнаты.

«Кто этот человек?» – думал Халилов, стараясь в то же время уловить смысл передовой статьи газеты.

– Саттар! – раздался голос Анзират. – Обедать!

Халилов оставил газеты на скамье и поднялся...

Людмила Николаевна к обеду не явилась.

Кивнув головой в сторону ее комнаты, Халилов спро­сил жену:

– Кто?

Анзират тихо сказала?

– Поговорим после.

Обед прошел в молчании.

Подполковник уже догадывался, что, видно, гость Людмилы Николаевны и явился причиной плохого на­строения жены и тетушки.

После обеда Анзират увела мужа в дальний уголок веранды и, волнуясь и спеша, стала рассказывать:

– Утром я пригласила Людмилу Николаевну схо­дить со мной в пошивочное ателье. Она отказалась, по­жаловалась на головную боль. Я отправилась одна, а когда вернулась, увидела, что на диване в столовой си­дит рядом с Людой какой-то смазливый, с усиками, мо­лодой человек. Они весело и увлеченно беседовали, и по виду Людмилы Николаевны никак нельзя было сказать, что она плохо себя чувствует. Правда, увидев меня, она вначале смутилась, но быстро оправилась, встала и представила своего гостя. Этот тип, какой-то Ирмат Гасанов, отпустил по моему адресу сладкий комплимент и сказал, будто уже встречал меня когда-то. Я решила дер­жать себя сдержанно и особого интереса не проявила. Людмила Николаевна надулась и увела своего гостя к себе. Только через час я услышала, как он ушел. Людми­ла Николаевна сразу выбежала ко мне в сад, обняла и расцеловала, стала извиняться, что без моего ведома привела в наши комнаты постороннего человека, и рас­сказала историю знакомства с ним. История эта кажется мне не очень-то правдивой.

– Ну, ну, – торопил жену Халилов. – Что же это за история?

В общем, со слов Людмилы Николаевны, дело выгля­дело так.

Прошлой ночью она возвращалась домой поздно од­на: была на последнем сеансе в кино, а потом ужинала со своими физкультурниками. Пройдя немного, она услы­шала позади чьи-то шаги и обернулась. За нею шли двое. Один крикнул: «Девушка, не торопитесь!» Людми­ла Николаевна прибавила шагу. До выхода на нашу улицу ей оставалось два квартала, когда тот же голос крикнул: «Стой! Ты что, не понимаешь русского языка?» Люда вбежала на первое попавшееся крыльцо и оста­новилась перед чьими-то запертыми дверьми, не зная, что делать. Преследователи, между прочим прилично одетые, подбежали к крыльцу, погрозили здоровенным ножом и потребовали часы и сумку. Но Люда будто бы не оробела и повела себя геройски, как в романе. Когда один из грабителей кинулся к ней, она ударила его ногой в живот. В это время второй подскочил к ней сзади, зажал ей рот и стал срывать часы. Вот в эту-то критическую минуту из-за угла неожиданно появился ге­рой-спаситель, тот, кто сидит сейчас в ее комнате. Он по-богатырски схватил одного парня за шиворот, встряхнул его – и через секунду тот барахтался уже в арыке. Вто­рой, бросив Людмилу Николаевну, попытался защи­щаться, но получил увесистый удар в челюсть и растя­нулся на тротуаре. После такого урока оба грабителя обратились в бегство, а Гасанов, совершив свой подвиг, галантно проводил Людмилу Николаевну домой.

– Так они и познакомились, – закончила Анзират, – Людмила Николаевна в восторге от своего спасителя. Он и смелый, и мужественный, и красивый, и тому по­добное. Он – настоящий мужчина. За час до твоего при­хода герой пожаловал вторично, и вот, как видишь, си­дит... А она даже об обеде забыла.

– Да, очень странно... – проговорил Халилов. – Странно и не слишком умно придумано. А я считал Людмилу Николаевну поумнее.

 

 

Городской пруд, что лежал между рынком и пионер­ским садом, был не особенно глубок, но чист. На его от­логих песчаных берегах в летние дни загорали ребятиш­ки. Забредали сюда и взрослые поваляться на крошеч­ном пляже, окунуться в прохладной воде.

Икрам-ходжа появился на пляже рано утром, когда ребятишек было мало. Он внимательно осмотрел берега, сбросил с себя чалму, халат, обувь, рубаху и, остав­шись в длинных ситцевых штанах, решительно полез в пруд. Это было зрелище из ряда вон выходящее.

Когда вода достигла пояса почтенного ходжи, он, сделав испуганное лицо, окунулся по шею раз, другой, третий и, смачно крякнув, поплыл.

Плавал ходжа, как тюлень, и мог держаться на воде без всяких движений сколько угодно, в любом положе­нии. Плавучесть его жирного тела была удивительной. Он перекидывался на спину, складывал руки на животе и лежал на воде, как в постели. Живот солидным курганом возвышался над водой.

Достигнув противоположного берега, Икрам-ходжа вылез из воды, по-собачьи отряхнулся всей кожей и сразу ощутил тяжесть своего многопудового тела. Вы­брав местечко возле дремлющего под лучами солнца в трусиках человека, он опустился плашмя на теплый пе­сок и тихо проговорил:

– Как хорошо...

Лежавший на спине Гасанов шевельнулся, приподнял свой край газеты, которой было прикрыто лицо, и, уви­дев рядом своего наставника, спросил:

– Можно говорить?

– Можно. Вблизи никого нет.

– Эх, это не женщина, а халва... – проговорил Гасанов и шумно, печально вздохнул.

«Черного ишака никогда не сделаешь белым», – по­думал про себя старик, зная слабое место своего под­опечного. Гасанов волочился за каждой юбкой, и все они были для него халвой.

– Дело говори! – строго сказал Икрам-ходжа.

Гасанов закашлялся, будто в горло ему что-то заско­чило, и продолжал:

– Она показала мне все комнаты, но клинка я не за­метил. Зато я познакомился с женой Халилова.

– Это зачем же?

– Другого выхода не было. Та пришла неожиданно и застала нас в столовой.

– Плохо, – заметил Икрам-ходжа. – Знакомство ни к чему... Как отнеслась к твоему появлению Халилова?

Гасанов никогда не лгал старику.

– Неважно, – признался он.

– Вот видишь!

– Я понимаю, Икрам-ата, но так получилось...

Старик задумался на короткое мгновение и сказал:

– Придется осторожно обшарить все комнаты. Не сразу, а постепенно, не торопясь. Клинок надо отыскать.

– Понимаю.

– Вот так. – Икрам-ходжа медленно поднялся, вновь вошел в воду и поплыл к своему берегу.

 

В рапорте старшего лейтенанта Сивко на этот раз со­общалось следующее:

«У жилицы Халиловых Людмилы Николаевны воз­никает что-то вроде романа с неким Гасановым Ирматом.

Гасанов приехал из Бухары, где живет постоянно и работает ответственным исполнителем какой-то артели.

В Токанде он проживает без прописки на Огород­ной улице, 96, в доме, принадлежащем Ташматову, человеку без определенных занятий.

Выяснилось также, что во дворе Ташматова стоит автомашина «Москвич», которую работники ОРУДа неоднократно видели на улицах города (но­мерные знаки Бухары). Есть основание предполагать, что владельцем «Москвича» является Гасанов. Он пользуется этой автомашиной. Необходимо проверить через автоинспекцию документы на машину и фамилию владельца.

Вчера Гасанов дважды заходил в дом Халиловых и выходил оттуда один.

Полное описание внешности Гасанова прила­гается».

 

 

Наруз Ахмед лежал в саду под яблоней. Рядом на подносе стояли два чайника с остывшим зеленым чаем и пиала.

Утро обещало жаркий день. На небе не было видно ни единого облачка. Царило полное безветрие. Сквозь густой и плотный зеленый свод пробивался солнечный свет и пятнами пестрел на земле.

Ветка яблони, отяжеленная зрелыми плодами, сви­сала над самой головой Наруза Ахмеда и едва не ка­салась его лица.

В хаузе[18] у дувала лениво поквакивала лягушка.

Тишина и нежные ароматы цветов располагали к бездумному отдыху, но Наруз Ахмед даже не помыш­лял о покое: нервничая, ругаясь про себя, он с нетер­пением ожидал прихода Икрама-ходжи.

Неудачи озлобили Наруза Ахмеда. Когда выясни­лось, что и Гасанову не удалось обнаружить клинок в доме Халиловых, Наруз предложил свой план, в кото­ром видел теперь единственный выход из затруднитель­ного положения.

Особенно злился Наруз Ахмед на Икрама-ходжу. Все усилия старика казались ему бестолковыми, трус­ливыми, громоздкими. Дело с клинком приняло затяж­ной и поэтому опасный оборот.

Да и вообще старик изрядно надоел Нарузу Ахмеду. Вопреки утверждениям Керлинга, Икрам-ходжа, помимо всего, скучен, как дорога в пустыне. Правда, на две темы он мог говорить без конца: это о разного рода кушаньях и о своих любовных похождениях в прош­лом. На худой конец, разговоры и на эти высокие темы могли бы быть терпимыми. Но беда в том, что старик оказался никудышным рассказчиком. Он говорил долго, вяло, бесконечно повторялся. Если бы он оказался в затруднительном положении Шахразады, то можно не сомневаться, что палач отрубил бы ему голову в первые же сутки. От нудных историй Икрама-ходжи у слуша­телей начинало ломить зубы.

Наруз Ахмед протянул руку, зло сорвал яблоко, ви­севшее перед глазами, надкусил его и швырнул в сад.

Он пролежал на супе еще около часа, пока в калит­ке вновь не щелкнул ключ. Во двор вошел омытый семью потами Икрам-ходжа. Толстяк дышал, как загнанная лошадь, и утирал пот с лица огромным платком. Он направился прямо в дом и, спустя некоторое время, вышел в сад в одних шароварах и сорочке.

Примостившись на краю супы, старик молча посидел, а потом многозначительно сообщил:

– Уехал... Вместе с ней уехал...

Наруз Ахмед молчал.

– Я что-то не верю в эту поездку, – продолжал ста­рик. – Вот ты говоришь...

Наруз Ахмед, между тем, ничего еще не говорил. Он ожесточенно грыз ветку.

–...Ты говоришь, что Гасанов глуповат, – развивал свою мысль старик. – Но скоро ты убедишься в об­ратном!

Наруз Ахмед опять промолчал. Ему не хотелось спо­рить попусту. Старик упрям, как осел, и переубедить его почти невозможно. Против последнего, предложен­ного Нарузом Ахмедом плана он так яростно возражал, так плевался и кричал, что они едва не рассорились.

Наруз Ахмед подметил в этом толстяке еще одну пакостную черту: все то, что предлагал он, Наруз, ста­рик неизменно пытался осмеять и отвергнуть, но сам взамен ничего дельного не предлагал. Так и с послед­ним вариантом: старик считал его и опасным, и непродуманным, а своего не выставил. Лишь пригрозив Керлингом и ссылаясь на его поддержку, Наруз Ахмед уло­мал старика. Согласие его было необходимо не для пе­рестраховки, а потому, что без помощи нельзя было обойтись. И не столько без помощи Икрама-ходжи, как Гасанова, с которым Наруз Ахмед лично ни разу еще не встречался. Гасанов даже не предполагал о сущест­вовании посланца «с той стороны». Но и согласившись, Икрам-ходжа не переставал ворчать и находил все но­вые и новые недостатки в плане. Вот и сейчас он начал скрипучим голосом:

– Когда человек ослеплен ненавистью, он не видит пути и сам лезет в зубы дракона. Ненависть не долж­на руководить рассудком. Я понимаю, сын мой, почему ты ненавидишь Халилова, его жену, сына. Отлично по­нимаю, но не одобряю твоих действий...

«Избавь меня, аллах, от глупых друзей, а с врагами я и сам справлюсь», – вспомнил Наруз Ахмед старую поговорку. Глаза его сузились, он вскочил, взялся рукой за толстый сук яблони и так стал трясти его, что ябло­ки градом посыпались на землю.

– Змею надо брать за горло, – сказал он и снова потряс невинную яблоню. – Они все трое захлебнутся в собственной крови. Но прежде я достану клинок...

Икрам-ходжа с испугом смотрел на посланца Керлинга. Сетка лиловых жилок на его лице проступила более отчетливо.

«Опасный человек, – подумал старик. – Очень не­осторожен в своей ненависти. Такому нельзя доверять серьезных дел. Надо предупредить об этом Керлинга. Этот бешеный шакал и нас может погубить». Но Нарузу Ахмеду он сказал:

– Сегодня четверг. Подождем... Время покажет.

 

 

В субботу утром, как только подполковник Халилов пришел на работу, его вызвал к себе военком и сказал:

– Вчера вечером звонил Куприянов. Приказал ко­мандировать вас в Ташкент. Ночью пришла об этом телеграмма. Вот, читайте...

Подполковник взял из рук начальника телеграфный бланк и прочитал:

«Подполковника Халилова немедленно команди­руйте Ташкент для переговоров тчк явиться отдел кадров понедельник Куприянов».

– В чем дело? – спросил военком.

– Ничего не понимаю, – развел руками Халилов.

– Не скромничайте! Наверное, рапортишко подава­ли? Не понравилось в Токанде?

– Что вы, товарищ полковник! И мысли такой в голове не держал.

– Серьезно?

– Даю слово.

– Хм... Непонятно.

– Заверяю вас, что и не думал ни о каком пере­воде.

– Верю. Что ж, поезжайте. Я отдал распоряжение заготовить документы. Выезжайте завтра утром. Иначе не поспеете к понедельнику. А если начнут сватать куда-нибудь, звоните мне, будем отбиваться вместе.

– Спасибо. Я так и поступлю. Разрешите мне уйти сегодня на два часа раньше?

– Пожалуйста...

И без того неважное настроение Халилова вконец испортилось. Он и в самом деле никуда не подавал ра­портов и не думал ни о каком переводе. Работа и жизнь в Токанде вполне устраивали его. Халилов во­обще не любил прыгать с одного места на другое: он очень неохотно переезжал из Бухары в Токанд, хотя перевод был с повышением по службе. А теперь ему совсем не хотелось покидать этот небольшой уютный городок. И о чем могут быть переговоры у полковника Куприянова? Вероятно, о переводе. Может быть. Но куда? На самостоятельную работу? Да, вызов этот не ко времени. Нехорошо сейчас оставлять женщин дома одних. Поведение жилицы все более тревожит подпол­ковника. Поворот в ее поведении так разителен, что все диву даются. Людмила Николаевна почти устранилась от домашних дел, не бегает уже по утрам на рынок, ее редко можно было видеть за общим столом, утренней зарядкой занимается одна Анзират. Людмила Николаевна вся поглощена романом с Гасановым. Они встре­чаются ежедневно и по нескольку раз в день.

Перемены в Людмиле Николаевне особенно огор­чали тетушку Саодат, которая первая воспылала к ней симпатией и теплым чувством. Теперь печальная тетуш­ка ходила по дому, сокрушенно качала головой и бор­мотала:

– Вай, вай! Замужняя женщина, а оказалась вер­тихвосткой. Кому же теперь можно верить?

Испытывая неловкость, Людмила Николаевна, конеч­но, старалась укрыть предмет своего обожания от взо­ров домашних. Ни Халилов, ни тетушка Саодат ни разу не видели в лицо ее рыцаря. Обычно он приходил в от­сутствие хозяев, а выпускала его Людмила Николаевна неслышно, через свою отдельную дверь. Однако эта наивная конспирация никого обмануть не могла.

Анзират, по праву старшей, очень мягко завела как-то разговор с Людмилой Николаевной об этом ув­лечении и тактично поинтересовалась, насколько оно серьезно. Но молодая женщина отделалась шуткой.

В другой раз Анзират дала понять Людмиле Нико­лаевне, что домашние не прочь познакомиться с ее сме­лым спасителем, но услышала в ответ капризное:

– Стоит ли? Быть может, он и мне скоро надоест...

После этого Анзират окончательно убедилась, что имеет дело с очень хитрой и даже порочной женщиной. Но последний трюк Людмилы Николаевны поверг всех в еще большее удивление.

В четверг она быстро собралась, уложила кое-что в чемодан и объявила, что едет с Гасановым в Ташкент. Зачем? Она и сама не смогла объяснить толком, а мо­жет быть, не захотела. Утром к дому подкатил «Мос­квич», она уселась в него – и была такова.

Вот уже суббота на исходе, а ее нет. Халилова вся эта история не столько удивляла, сколько беспокоила. Бацилла недоверия к Людмиле Николаевне проникла в него с первой же минуты знакомства. Ее внезапный вульгарный роман лишь подтверждал подозрение, что первоначальная ласковость и простота были только наигрышем, средством для того, чтобы втереться в дом. Теперь, когда она укатила, якобы в Ташкент, Халилов не знал, что и думать.