В.О.Ключевский 10 страница
В воскресенье утром Халилов с Анзират поехали на вокзал. Заняв место в вагоне, Халилов предупредил жену: – Пока меня не будет, постарайся не отлучаться из дому. Анзират согласилась. Она и сама так думала. – Если появится кто-либо подозрительный, – продолжал Халилов, – сейчас же звони Леониду Архиповичу. – Ладно. – Как не вовремя свалился этот вызов в Ташкент, – вздохнул Халилов. – А ты на перевод не соглашайся, – сказала Анзират. – Объясни, что у тебя жена тоже работает в Токанде; что только недавно мы переехали сюда, устроились... – А то они не знают... – Если знают, их нетрудно убедить, что все это не так просто. – Постараюсь убедить, – проговорил Халилов, целуя жену. – Иди. Уже звонки дали. Стоя на перроне, Анзират проводила поезд. Лишь только последний вагон скрылся за стрелкой, она заторопилась домой. Какое-то внутреннее беспокойство подталкивало ее, заставляло почти бежать. И она не ошиблась. Тетушка Саодат встретила ее на пороге таинственным шепотом: – Явилась... – Кто? – Ну кто же? – И она показала на дверь Людмилы Николаевны. – Сияет, как свежеиспеченная лепешка, и прыгает, как коза. Что-то весело ей. – Что-нибудь рассказывала? – Хвастается, что поездка удалась на славу и ни копейки денег не стоила. А как только увидела меня, кинулась и расцеловала. – Даже? – усмехнулась Анзират. – Ну да! Ох, не к добру все это... – покачала головой старушка. – Доиграется она! Анзират только вздохнула и прошла в свою комнату. После обеда она вышла из дому и уселась на ступеньках веранды с книгой в руках. Минут через десять скрипнула калитка. Анзират обернулась. Из-за косяка выглядывала голова мальчугана лет десяти-одиннадцати. – Кто будет Анзират-ханум? – Я. – Возьмите письмо, тетя, – сказал мальчуган, протягивая руку с конвертом и, видимо, не решаясь войти во двор. Она встала, подошла к калитке. – Я буду ожидать на той стороне, – шепнул мальчик. – Кого ожидать? – спросила Анзират. – Вас. Прочтите. Там все сказано, – и, не ожидая ответа, мальчуган стрельнул на противоположную сторону улицы. Анзират вскрыла письмо, развернула лист бумаги и прочла: «Жизнь твоего сына Джалила в большой опасности. Если он дорог тебе и ты хочешь отвести от него неминуемую беду, сейчас же иди за подателем этого письма. Он покажет тебе женщину, которая все расскажет и может помочь тебе. Не медли ни минуты! И никому ни слова, иначе ты погубишь сына». Строчки и буквы заплясали перед глазами Анзират. Губы сразу пересохли. Первой ее мыслью было позвонить Шубникову, но она сейчас же отказалась от нее. А вдруг за ней следят? Здесь же сказано: «И никому ни слова, иначе ты погубишь сына». Нет, нет, Джалила она потерять не может. Риск слишком велик. Странной, боязливой походкой, оглядываясь, Анзират прошла в столовую. Надо быстро переодеться и идти. На улице день, и ничего страшного быть не мажет. Тетушке ничего говорить не нужно. Анзират положила страшное письмо на стол и пошла в спальню. Быстро мчались отрывки мыслей: «Кто же ее ждет? Что за таинственная женщина? Какая опасность нависла над Джалилом?» Она переоделась, прошла в столовую и остановилась пораженная и негодующая: Людмила Николаевна, стоя у стола, читала письмо. Услышав шаги Анзират, Людмила Николаевна подбежала к ней и, глядя прямо в глаза, сказала: – Я прочла... С этим нельзя шутить... Идите быстрее... И не бойтесь, я и Гасанов будем наблюдать за вами. А он парень отчаянный и смелый. Идите, – и она пожала руку ошеломленной женщине. – Спасибо, – испуганно сказала Анзират и, совершенно обитая с толку, заторопилась на улицу, где ее терпеливо поджидал мальчишка. Уже идя за ним, она оглянулась и увидела выходящих из парадной двери Людмилу Николаевну и Гасанова.
Подполковник Шубников читал в это время рапорт лейтенанта Сивко. В нем шла речь о том, что квартирантка Халиловых Людмила Николаевна по приглашению уже известного Гасанова Ирмата и на его машине совершила совместную с ним увеселительную поездку в Ташкент и обратно. Выехали они в четверг, а вернулись сегодня, в воскресенье. В рапорте приводились такие подробности о деятельности Гасанова в Ташкенте, что Шубников дочитывал рапорт уже стоя. Он не мог усидеть на месте. А когда дочитал, то хлопнул рукой по бумажке и воскликнул: – Молодчина старший лейтенант! Ей-богу молодчина! Хороший глаз, цепкие руки, и главное, мозги есть! Возбужденный, взбудораженный подполковник прошелся по кабинету. Как жаль, что рапорт лейтенанта опоздал на каких-нибудь два-три часа! Как жаль, что поезд, увезший Халилова, ушел строго по расписанию, а не с опозданием на эти два-три часа! Да! Теперь Халилов уже далеко. Ну, ничего. Завтра утром придется позвонить в Ташкент в отдел кадров военкомата и отыскать его.
На русском кладбище города, густо заросшем сиренью, жасмином и желтой акацией, вдали от главной аллеи, на покосившейся и полусгнившей деревянной скамье сидела женщина под паранджой. Анзират торопливо подошла к ней и тихо спросила: – Вы прислали мне письмо? – Садись, – ответила вдруг женщина мужским голосом, от которого Анзират вздрогнула. Она почувствовала такую слабость, что, не желая подчиниться приказу этого человека, все же вынуждена была опуститься на край скамьи. – Ты хорошо слышишь меня? – Да, слышу, – ответила Анзират, чуть шевеля белыми губами. – Ты знаешь, кто говорит с тобой? Она отрицательно покачала головой: нет, этот голос ей незнаком. Впрочем, когда-то она слышала его. Где? Человек в парандже усмехнулся: – Женская память коротка... Смотри же! – и сетка поднялась, открыв лицо человека. Анзират вскрикнула: рядом с ней сидел Наруз Ахмед. – Теперь узнала? – спросил он, опустив сетку. – Слушай меня! Твой сын... Анзират сжала пальцами край скамьи. Ей казалось, что вот-вот она упадет. Горло свела судорога. Страх и отчаяние овладели ею. – Что с моим сыном? – наконец простонала она. – В этот час еще ничего. Он ходит по горам, смеется, поет свои дурацкие песни. Но по его стопам идет другой человек, в руках которого жизнь этого мальчишки. Понимаешь? И этот человек ждет только моего сигнала. Достаточно одного моего слова, слова настоящего отца Джалила, чтобы твой сын перестал видеть небо. Но я не хочу лишать тебя единственной услады. И если с Джалилом случится беда, если он сорвется в пропасть, если тело его найдут в горном потоке, то пусть свидетелем будет аллах, это произойдет не по моей, а по твоей вине. – Замолчи! – простонала Анзират. – Он дорог тебе... И теперь только от тебя зависит – жить ему или умереть. В твоем доме спрятан мой клинок, принадлежавший моему отцу. Как он попал к вам, я не хочу знать. Вы ограбили нас, отняли богатство, землю, скот, власть... Но клинок я требую назад. Ты знаешь, где он спрятан. Принеси его сюда и положи вон у той могилы. Если ты не сделаешь этого в течение пятидесяти минут – пеняй на себя... Ты поняла? Приказ о Джалиле будет передан в горы по радио. Ясно тебе? Анзират машинально кивнула. Ответить она не смогла, язык ей не повиновался. – Запомни, – доклевывал свою жертву Наруз Ахмед. – За каждым твоим шагом будут смотреть мои люди. Даже в твоем доме. Ничто не укроется от моих глаз. И если ты хочешь еще раз обнять своего сына, делай то, что я говорю. Иди и торопись!.. Считай минуты. Их не так уж много: всего пятьдесят минут. Помни! Если клинок не будет принесен через пятьдесят минут, Джалил полетит в пропасть. И не думай приводить сюда людей, звонить куда-нибудь. Если со мной случится плохое, сигнал в горы дадут мои люди. Анзират встала. Вначале пошла шагом, а потом побежала все быстрее и быстрее. В висках стучала кровь. В мозгу мелькало: «Джалил на краю пропасти. Надо спасти! Будь проклят этот клинок! Из-за него погиб отец, из-за него гибнет Джалил. Прочь его из дома! Саттар умный человек, он поймет, он скажет, что она поступила правильно. Да и сам он утром говорил, что отдаст клинок в музей. А может быть, позвонить Шубникову? Нет, нельзя! Рискованно. Шубников в Токанде, а Джалил на Памире... Пока что-то предпримут, мальчик может погибнуть...» Недалеко от остановки автобуса к Анзират подбежали Людмила Николаевна и Гасанов. – Ну, что там было? – шепотом спросила Людмила Николаевна. Анзират испуганно глядела ей в глаза, не решаясь сказать правду. – Да вы не бойтесь, говорите, – предупредила поспешно Людмила Николаевна, сжимая ее руку. – Мы вам хотим добра. Говорите? Анзират боязливо оглянулась и коротко рассказала о разговоре на кладбище, скрыв лишь то, что «женщина» оказалась мужчиной, Нарузом Ахмедом... – Какой ужас! – всплеснула руками Людмила Николаевна и перевела взгляд на Гасанова. – Как быть? – Не вижу никакого ужаса, – невозмутимо ответил тот. – Надо действовать благоразумно. Идемте в милицию и заявим. Оттуда пошлют участкового, и тот сцапает эту женщину в парандже. Анзират замахала руками. – Вы смеетесь! Не в женщине дело... Тут целая шайка. Они следят, они все знают... – Их можно перехитрить, – так же невозмутимо продолжал Гасанов. – Вы отнесите клинок, запомните женщину, а потом заявим в милицию. – Нет, нет, – запротестовала Анзират. – Дело идет о жизни сына, а я буду ловить каких-то бандитов... Каждая мать поступила бы на моем месте точно так же. – Вы правы, – согласилась Людмила Николаевна. – С этим шутить нельзя. Торопитесь! А мы будем наблюдать здесь... Подошел автобус, и Анзират, расталкивая стоявших пассажиров, первой влезла в машину. Время летело, а автобус полз как черепаха. Анзират нетерпеливо поглядывала в окна, возмущалась, то и дело подносила к глазам часы. Минуты летели, стрелки равнодушно ползли по циферблату... Когда Анзират вбежала в калитку, тетушка Саодат ахнула от испуга: – Что случилось? На тебе лица нет! – После... потом... нет времени... – тяжело дыша, проговорила Анзират и бросилась в дом. За нею поспешила и тетушка Саодат. Анзират вскочила в комнату, подбежала к печи и стала отвинчивать замок дверцы. Тетушке она бросила: – Скорее, простыню... Дорога каждая минута... Ужас Анзират передался старухе. Она тоже засуетилась, задвигалась с необычной для ее возраста быстротой. Из шкафа на пол полетело белье, только недавно отглаженное и аккуратно сложенное старухой. – Зачем берешь клинок? – на бегу спрашивала тетушка Саодат. – После... все расскажу... Хоть вы не мучьте меня, – отрывисто бросала Анзират, лихорадочно завертывая клинок в простыню. Через минуту-другую она уже сидела в автобусе и ехала к кладбищу, не отводя глаз от минутной стрелки часов. На пути от остановки автобуса до кладбища ей никто не встретился. Никого не увидела она и на кладбище. Она легко отыскала скамью, на которой недавно сидела, огляделась и положила клинок возле той могилы, о которой сказал Наруз Ахмед. На щеках Анзират выступили красные пятна, судорога в горле все не проходила. Она перевела дух и посмотрела на часы: она не уложилась в пятьдесят минут, две минуты лишних... Но это не страшно, теперь Джалил спасен. Она сделала все, что от нее требовали. Можно уходить... Уставшая, ослабевшая, как после тяжелой болезни, она побрела обратно. Она шла, и сознание ее двоилось, будто сделала она что-то очень важное, необходимое и в то же время что-то темное, страшное. Перепуганная насмерть тетушка Саодат ждала ее на улице у калитки. Она даже не решилась спросить, куда дела клинок ее Анзират. Она молча, не сводя неподвижных глаз, смотрела на нее. Анзират подошла, взяла тетушку за руку и тихо сказала: – Пойдемте... Сейчас я все расскажу... Но она ничего не смогла сказать. Натянутые нервы сдали. Добравшись до комнаты, она бросилась в кровать, уткнулась лицом в подушку и разрыдалась. Старуха беспомощно топталась возле постели, не зная, что предпринять. В кабинете Саттара зазвонил телефон. Тетушка засеменила туда, и вскоре послышался ее голос: – Доченька! Тебя зовут! Анзират поднялась, машинально поправила волосы. Она даже не подумала о том, кто мог звонить, кому она понадобилась... Она ни о чем сейчас не могла думать, и все ей было безразлично. Анзират взяла трубку и услышала мужской голос: – Ты благоразумная женщина и настоящая мать. Я решил испытать тебя, и ты выдержала испытание. Ступай сейчас же на кладбище и возьми клинок. Он лежит на том же месте, где ты его положила. Голос умолк, трубка была положена. Все перемешалось в бедной голове Анзират. Бледная, с неподвижно уставленными в одну точку глазами, она стояла возле стола, потирала лоб и старалась хоть что-то сообразить. И все же у нее хватило сил вновь съездить на кладбище. Клинок и в самом деле оказался там, где был оставлен. И когда она опять водворила его в печь, ей показалось, будто ничего и не произошло. Тетушка хлопотала возле нее, как около больной, и уже не решалась расспрашивать. Анзират прошла в свою комнату, снова бросилась в кровать и, закинув руки за голову, пустыми глазами уставилась в потолок. Перед вечером к ней подошла тетушка Саодат и виноватым, упавшим голосом сказала: – Людмила Николаевна сбежала... – Как сбежала? – А так... Запихала свои вещички в чемодан, отдала мне ключ и сказала, что больше не вернется. Анзират вздохнула. Вокруг творилось что-то выше ее понимания. Спустя короткое время она забылась в больном сне. Кошмары менялись один за другим: то она шла в поисках кого-то глухой ночью по безлюдной каменистой пустыне, и завывающие шакалы неотступно брели по ее следу; то перед нею всплывало лицо Джалила с затаенным укором в глазах, он плакал, упрекал ее в чем-то и просил никогда не писать ему; то ей чудилось, что Токанд постигло землетрясение, дом их разрушен, под его обломками стонет и зовет на помощь Саттар, и она, живая, придавленная чем-то тяжелым, не чувствует ног и даже не в силах крикнуть, то ей казалось, наконец, что Наруз Ахмед бежит за ней и в руках его колокольчик, которым он все время звонит. Анзират проснулась с приглушенным криком и услышала, как дребезжит телефонный звонок. Она вскочила, вытерла холодный пот и побежала в кабинет. В комнатах было светло. Ушли кошмары и страхи. Анзират бросила взгляд на стенные часы: боже мой! Десять утра! Сколько времени она проспала! Подняв трубку, она услышала голос Саттара.
Халилов приехал в Ташкент в ночь с воскресенья на понедельник и остановился в общежитии Дома офицеров. Утром, даже не позавтракав, он заторопился в военкомат. И вот тут пошли события совершенно непонятные. Оказалось, что полковник Куприянов уже три дня назад получил отпуск и уехал в Рязань, а поэтому мог беседовать с Токандом по телефону только с промежуточной железнодорожной станции, но никак не из Ташкента. Никакой телеграммы в Токанд с вызовом Халилова на переговоры из военкомата не отправлялось. В отделе кадров никто ничего не знал. Озадаченный и встревоженный Халилов не мог взять в толк: кому и зачем понадобилось сыграть с ним такую злую шутку? Он пришел к заключению, что, очевидно, он мешал кому-то в эти дни в Токанде. Все минувшие события сплелись в одно целое и не совсем понятное: история с загадочным клинком, странное поведение Людмилы Николаевны. Кстати, ведь она при ехала из Ташкента. Придется позвонить в Комитет по делам физкультуры и спорта и навести о ней справки. Он тут же из военкомата позвонил, назвал себя и просил сообщить, скоро ли вернется инструктор Людмила Николаевна, командированная в Токанд. Ему ответили, что никакой Людмилы Николаевны среди сотрудников комитета нет и не было и никого в Токанд комитет не посылал. Халилов окончательна утвердился в своих подозрениях. Все ясно... Значит, как он и предполагал, Людмила Николаевна – авантюристка. Теперь подполковник не мог отделаться от дурного предчувствия. Ему мерещилось, что без него дома произошли странные, непоправимые несчастья. Надо немедленно звонить в Токанд! Халилов выбежал из военкомата, сел в первое попавшееся такси и помчался на междугородную телефонную станцию. Он ворвался к начальнику станции и попросил заказать срочный, вне всяких очередей разговор с Токандом. То, что он услышал от Анзират, показалось ему до того неправдоподобным, выдуманным, что он отказывался верить и с опаской подумал, не больна ли жена. Успокоив кое-как жену и строго наказав ей запереть все двери, калитку и никуда не выходить из дому, он попросил станцию переключать его на Шубникова. Услышав в трубке голос Шубникова, Халилов стал торопливо и бессвязно докладывать ему о нелепом положении, в котором он оказался в Ташкенте, и о том, что произошло дома. Подполковник прервал его: – Все знаю! Спокойствие! Не теряй головы. Мы здесь оказались недостаточно проворными и кое-что прохлопали, но ничего страшного не произошло. Игра идет к концу. Ты должен срочно возвратиться. Постарайся получить место на ферганский самолет. Он вылетает из Ташкента, кажется, в семнадцать часов. А я подъеду в Фергану на машине и встречу тебя. О доме не беспокойся. Никакой угрозы сыну нет, а жене – тем паче. И главное – спокойствие! Халилов повесил трубку, вытер взмокший лоб и облегченно вздохнул. Но тут же мелькнула беспокойная мысль: а может быть, Шубников просто успокаивает его?..
За окном догорала вечерняя заря. Понедельник был на исходе. Наруз Ахмед сидел у стола в своей комнате, а перед ним лежал листок бумаги из ученической тетрадки с замысловатыми знаками, арабскими буквами, цифрами и пятью черепами. Сейчас этот листок казался Нарузу Ахмеду центром вселенной. Удача полная! Такого хорошего настроения у него давно уже не было. Все вышло именно так, как он наметил. Даже упрямый ишак Икрам-ходжа и тот вынужден признать превосходство Наруза Ахмеда и точный расчет его плана. Вполне возможно, что подполковник Халилов там в Ташкенте уже сообразил, что его одурачили и провели за нос. Он сейчас рвет и мечет. Тем лучше. А дело сделано. И никто, конечно, не подкопается, что вместо полковника Куприянова по телефону с токандским военкомом беседовал Гасанов и что телеграмма с вызовом Халилова и фальшивым номером отправлена опять же не Куприяновым, а Гасановым. И все прошло гладко, без сучка без задоринки. Удивительно, что такую телеграмму привяли на почтамте. Но на то и дураки водятся, чтобы умные их обставляли. А кто придумал? Он, Наруз Ахмед! А кто каркал, что из этой затеи ничего не получится? Икрам-ходжа! Не верил он и в то, что Анзират поддастся на приманку, придет на свидание и принесет клинок. Не верил, что служебную телеграмму примут от частного лица. Ни во что не верил этот старый брюзга и трус. Слушая его, можно было и сегодня сидеть с пустыми руками. Но теперь-то он вынужден признать удачу. И до чего же упрям этот старик! До глупости! Уже после того, как таинственный шифр был скопирован с клинка, Икрам-ходжа стал протестовать против возврата клинка. В своем упрямстве он не хотел внять доводам Наруза Ахмеда. А смысл в этом возврате был глубокий: если бы они не вернули клинок, то Халилов по приезде, несомненно, поднял бы такую шумиху, что небу стало бы жарко. В розыски клинка включились бы все силы милиции и МГБ. А кому нужна шумиха? Теперь Халилов ничего не предпримет. Если Анзират все ему расскажет, он постарается скрыть это дело, ибо побоится раскрыть начальству тот неприятный факт, что жена его вступила в сговор с бывшими басмачами. Но вернее всего предположить, что Анзират будет молчать и ничего не расскажет мужу: вряд ли она рискнет возбудить в нем ревность напоминанием о Нарузе Ахмеде, а тем более напоминанием о том, что Джалил не родной сын Халилова... Халилову нет никакого резона поднимать историю: небезопасно для карьеры и весьма неприятно с точки зрения семейной. В конце концов клинок цел? Цел. В доме? В доме. Чего еще человеку надо! Да, расчет оказался верным. Торжествующий, довольный Наруз Ахмед встал и спрятал листок с шифром в карман. В комнату вкатился Икрам-ходжа. – Удалось купить? – спросил его Наруз Ахмед. – Почему бы это мне не купить? – ответил старик и подал железнодорожный билет. – Поезд отходит завтра утром, можно не торопиться. Наруз сунул билет в карман и возбужденно стал расхаживать по комнате и рассуждать: – Теперь вот что... Мне думается, что торчать Гасанову в Токанде нет никакой надобности. Он здесь уже примелькался, а тут еще этот роман с Людмилой Николаевной... Как вы смотрите, Икрам-ата? – Пожалуй, в твоих словах есть истина, сын мой, но... – Никаких «но», – перебил Наруз Ахмед. – Пусть садится в свой «Москвич» и едет в Бухару. Он понадобится мне недельки через две. – Я могу вызвать его в любое время. – Еще лучше. Значит – отпускайте его! – А сообщать Джарчи ничего не будешь? – ядовито поинтересовался старик. Наруз Ахмед почесал затылок. Надо бы сообщить... Поколебавшись, он сел за стол и написал девять слов: «План в моих руках. Помогла жена. Завтра выезжаю на место». Отдав бумажку Икраму-ходже, он сказал: – Пусть Гасанов передаст это не из Токанда, а из Бухары. А лучше – по пути. Так спокойнее. Икрам-ходжа кивнул и отправился за кодом.
Город спал. По небу плыл круглый лунный диск. Лишь кое-где блеснет одинокое окно с огоньком. В одном из кабинетов городского отдела горела яркая настольная лампа. Шубников и Халилов, одетые в штатские костюмы, сидели рядышком на диване. – Все, что угодно, но такой фантастической наглости с его стороны я никак не ожидал, – закончил свой рассказ Халилов. – Это не наглость, а нечто иное, – возразил Шубников. – Это, если хочешь знать, промах, просчет, непростительная ошибка. Мы ждали, когда он вылезет на божий свет, и дождались. Нам только это и нужно было. – Значит, ты знал, что Наруз Ахмед скрывается в доме Икрама-ходжи? – Нет, этого мы не знали. – Хм... Может быть... Я конечно, не берусь давать советы тебе, Леонид Архипович, но не думаешь ли ты... – Заранее могу предсказать, что ты хочешь сказать, – прервал его Шубников. – Серьезно? – улыбнулся Халилов. – Вполне. Ты хочешь сказать: не думаешь ли ты, дорогой товарищ Шубников, что было бы лучше не выпускать Наруза Ахмеда из города, а арестовать сейчас же, немедленно? – Ты прав. – Понимаю, так думаешь не только ты, но и еще ряд товарищей из моего отдела. Но нет, говорю я, сейчас нельзя брать. Всему свое время. Трудно поверить в то, что Наруз Ахмед пожаловал сюда только из-за клинка. И я не был бы чекистом, если бы взял за основу эту версию. Клинок – только повод. Наруз Ахмед – орудие в чьих-то руках. Его перебросили за кордон, предоставили самолет. А все это не так просто и не так дешево. Ясно, что перед ним поставлены другие, более важные, чем похищение клинка, задачи. В этом я ни на минуту не сомневаюсь. Мы обязаны узнать, кто хозяин Наруза и какие задачи ему поставлены. Наруз должен быть арестован лишь тогда, когда появится реальная угроза, что он сможет скрыться и бежать. Понятно, не исключен известный риск, но без него обойтись невозможно. Ясно? – Примерно ясно... Но ты знаешь последнюю новость? – спросил Халилов. Шубников вскинул брови. – Наша прекрасная жилица дала лататы... – Ч-черт!.. – сорвалось у Шубникова. Он потянулся к телефону, снял трубку, набрал нужный номер и строго спросил кого-то: – От лейтенанта Сивко звонка не было? Что? Так... Так... Хорошо... Если будет звонить еще раз, скажите, что я уже выехал на место. Да, да. Шубников положил трубку и продолжил начатую Халиловым тему: – Твоя новость, Саттар Халилович, состарилась еще вчера днем. Думаю, что ваша квартирантка далеко не убежит. Во всяком случае этого дома, где мы сейчас с тобой сидим, ей не миновать. – Ты уверен? – Уверен. – А я, знаешь ли, будучи в Ташкенте, не зевал. Взял да и позвонил в Комитет по делам физкультуры и спорта. – Ну и что тебе ответили? – Ответили, что такой у них нет и не было. – А что же другое они могли сказать, – усмехнулся Шубников. – Эта особа такой же сотрудник комитета, как и ты. Стук в дверь прервал разговор. Вошел шофер и доложил, что машина готова. – Мы сейчас, – сказал подполковник. Шофер вышел. Когда Халилов поднялся, подполковник спросил его: – У тебя какой пистолет? – «ТТ»... – Не годится, – сказал Шубников и подошел к несгораемому шкафу. – Нужна штука поменьше. – Он достал из шкафа «маузер № 2», проверил его, поставил на предохранитель и подал Халилову. – А твою пушку давай сюда спрячем. Вот так... Я любил «наган»... Хорошее оружие было, но жаль: как дело доходило до перезарядки – дрянь. Ну? Кажется, ничего не забыли? Шубников подумал о чем-то, и по губам его скользнула едва заметная улыбка. Он посмотрел на часы и сказал: – Вот уж и вторник начался. Поехали? – Я готов. Подполковник выключил свет, отдал ключ от кабинета вахтеру, и они вышли. У подъезда стоял газик-вездеход. Друзья сели в него, и водитель тронул машину.
Поезд мчал Наруза Ахмеда в Бухару. На западе в золотистой предзакатной дымке умирал день. За окном промелькнули поля, засеянные хлопком, изрезанные арыками. Вновь потянулись пески. Подернутые мертвой волнообразной рябью, они простирались во все стороны, куда только хватал глаз. «Проклятая страна, – думал Наруз Ахмед. – Какой дурак выдумал, что родина прекраснее всего...» Он сидел у самого окна, смотрел и думал. Думал о том, что скоро он расстанется с землей своих предков и вернется назад, в чужой край. Ему вспомнились слова одного тегеранского купца: «Э-э, дорогой! – говорил он. – Отчизна для человека там, где ему дадут хороший шашлык...» Да, теперь чужбина обернется к нему другим лицом. Теперь его ждет жизнь, настоящая жизнь, непохожая на прежнюю. Но прежде чем раскланяться с узбекской землей, он должен еще исполнить второе задание Керлинга и, наконец, свой священный долг. Он обязан сдержать клятву и отомстить за отца. Как? Ну уж это его личное дело, и ни с кем своими планами он делиться не намерен. Во всяком случае ни Джалилу, ни Анзират, ни Саттару не уйти от мести. Настигнет ли их рука самого Наруза или чья другая, направленная им, – значения не имеет. Но лишь только после того как он своими глазами увидит кровь этих трех ненавистных, выпущенную из их жил, он со спокойным сердцем покинет бывшую отчизну и трижды плюнет, трижды проклянет и эту страну, и ее неблагодарный народ. Сладостное предчувствие удовлетворенной мести охватило Наруза Ахмеда, и он мечтательно закрыл глаза. Двое соседей по купе мирно спали, а пожилая женщина туркменка, сидевшая напротив, читала русскую книгу. Когда над песками стал сгущаться вечерний сумрак, поезд ворвался на разъезд, резко сбавил ход и остановился. Наруз Ахмед прижался лбом к теплому стеклу. Пора! Цель близка. Он встал, перебросил через плечо рюкзак, прихватил металлическую тросточку и вышел из купе. Он понимал, что появляться на безлюдном перроне разъезда, когда еще не стемнело, опасно. Одинокий пассажир невольно привлечет к себе внимание обитателей разъезда – людей всегда любопытных. Наруз Ахмед прошел через три вагона, полных разнообразным людом, мимо спящих, закусывающих, беседующих пассажиров. До паровоза оставалось всего три вагона: пассажирский, багажный и почтовый. Раздался оглушительный долгий паровозный гудок: на разъезд влетел встречный состав и загрохотал по второму пути. Наруз Ахмед потянул на себя дверь, и завихрения пыльного воздуха, пахнущего углем и дымом, ударили ему в лицо. Он спрыгнул на землю между поездами, выждал, пока промчался встречный, быстро пересек полотно и направился в пески. В небе зажглись яркие звезды, но вскоре взошла луна, и в ее серебристом сиянии блеск звезд потускнел. Разъезд остался позади, огоньки его становились все меньше и меньше. Наконец исчез и красный огонек далекого семафора. С юга подул горячий ветер и легонько прошелестел в выгоревшей и сухой траве. Наруз Ахмед шагал крупно, уверенно, будто бывал здесь не раз. Изредка он оглядывался, стараясь держать направление так, чтобы разъезд оставался у него строго позади, за спиной. Прошагав с час, он обостренным зрением различил в рассеянном свете луны небольшие глиняные холмика. Это были колодцы пустыни. Вот он, ориентир! Значит, клинок не лгал, его тайнопись оказалась верной. Сбываются мечты бессонных ночей, голодных дней. Местность эту издавна называли урочище Кок-Ит, что в переводе означало – урочище Серая собака. Наруз Ахмед почти побежал к колодцам, расположенным звездой примерно в сто метров диаметром. Теперь предстояла задача более трудная: надо обнаружить второй ориентир, решающий. Только найдя его, можно добраться до тайника. Наруз Ахмед тревожно и внимательно осмотрел местность. Да, второй ориентир отыскать не так легко. Это всего-навсего кусок рельса четырех аршин длиной. Половина его загнана в песок, а другая должна торчать на поверхности. Но рельса не видно. Его могли вытащить и увезти, или, быть может, замело песком – и тогда крах всем надеждам. Наруз Ахмед обошел все семь колодцев, как голодный волк вокруг кошары, озираясь, подгибая почему-то колени и втянув голову в плечи. Его серая тень причудливо металась по песку, то замирая, то снова двигаясь вперед. Он сделал второй, потом третий круг – и все безрезультатно. Тогда Наруз совсем низко пригнулся и принялся исследовать каждую пядь земли в пределах десяти шагов от колодцев. Временами он опускался на четвереньки и тогда впрямь становился похожим на большого шакала. Казалось, вот-вот он поднимет лицо к бесстрастному ночному светилу и завоет.
|
