По стонами, с ругательствами матросы стали подниматься на ноги. -- Зажгите лампу, я вывихнул большой палец, -- крикнул Парсонс,смуглый, мрачный парень, рулевой из шлюпки Стэндиша, где Гаррисон былгребцом. -- Лампа где-то тут, на полу, -- сказал Лич, опускаясь на край койки,на которой притаился я. Послышался шорох, чирканье спички, потом тускло вспыхнула коптящаялампа, и при ее неверном свете босоногие матросы принялись обследовать своиушибы и раны. Уфти-Уфти завладел пальцем Парсонса, сильно дернул его ивправил сустав. В то же время я заметил, что у самого канака суставы пальцевразбиты в кровь. Он показывал их всем, скаля свои великолепные белые зубы, ихвалился, что своротил скулу Волку Ларсену. -- Так это ты, черное пугало, постарался? -- воинственно вскричалКелли, американец ирландского происхождения, бывший грузчик, первый развыходивший в море и состоявший гребцом при Керфуте. Он выплюнул выбитые зубы и с перекощенным от бешенства лицом двинулсяна Уфти-Уфти. Канак отпрыгнул к своей койке и выхватил длинный нож. -- А, брось! Надоел! -- вмешался Лич. Очевидно, при всей своеймолодости и неопытности он был коноводом в кубрике. -- Ступай прочь, Келли,оставь Уфти в покое! Как, черт подери, мог он узнать тебя в темноте? Келли нехотя повиновался, а Уфти-Уфти благодарно сверкнул своими белымизубами. Он был красив. В линиях его фигуры была какая-то женственнаямягкость, а большие глаза смотрели мечтательно, что странно противоречилоего репутации драчуна и забияки. -- Как ему удалось уйти? -- спросил Джонсон. Все еще тяжело дыша, он сидел на краю своей койки; вся его фигуравыражала крайнее разочарование и уныние. Во время борьбы с него сорвалирубашку; кровь "в раны на щеке капала на обнаженную грудь и красной струйкойстекала на пол. -- Удалось, потому что он дьявол. Я ведь говорил вам, -- отозвался Лич,вскочив с койки; в глазах у него блеснули слезы отчаяния. -- И ни у кого извас вовремя не нашлось ножа! -- простонал он. Но никто не слушал его; в матросах уже проснулся страх перед ожидавшейих карой. -- А как он узнает, кто с ним дрался? -- спросил Келли и, свирепооглянувшись кругом, добавил: -- Если, Конечно, никто не донесет. -- Да стоит ему только поглядеть на нас... -- пробормотал Парсонс. --Взглянет хоть на тебя, и все! -- Скажи ему, что палуба встала дыбом и дала тебе по зубам, --усмехнулся Луис. Он один не слезал во время драки с койки и торжествовал, что у него нетни ран, ни синяков -- никаких следов участия в ночном побоище. -- Ну и достанется вам завтра, когда Волк увидит ваши рожи! -- хмыкнулон. -- Скажем, что приняли его за помощника, -- пробормотал кто-то. А другой добавил: -- А я скажу, что услышал шум, соскочил с койки и сразу же получил поморде за любопытство. Ну и, понятно, не остался в долгу. А кто там был -- яи не разобрал в этой темнотище. -- И съездил мне в зубы! -- дополнил Келли и даже просиял на миг. Лич и Джонсон не принимали участия в этом разговоре, и было ясно, чтотоварищи смотрят на них, как на обреченных. Лич некоторое время молчал, нонаконец его взорвало. -- Тошно слушать! Слюнтяи! Если бы вы поменьше мололи языком дапобольше работали руками, ему бы уже была крышка. Почему ни один из вас недал мне ножа, когда я просил? Черт бы вас побрал! И чего вы нюни распустили-- убьет он вас, что ли? Сами знаете, что не убьет. Он не может себе этогопозволить. Здесь нет корабельных агентов, чтобы подыскать других бродяг наваше место. Кто без вас будет грести, и править на шлюпках, и работать наего чертовой шхуне? А теперь нам с Джонсоном придется расплачиваться за все.Ну, лезьте на койки и заткнитесь. Я хочу спать. -- Что верно, то верно! -- отозвался Парсонс. -- Убить он нас, пожалуй,не убьет. Но уж житья нам теперь тоже не будет на этой шхуне! А я все это время с тревогой думал о своем собственном незавидномположении. Что произойдет, когда они заметят меня? Мне-то не пробитьсянаверх, как Волку Ларсену. И в эту минуту Лэтимер крикнул с палубы: -- Хэмп! Капитан зовет! -- Его здесь нет! -- отозвался Парсонс. -- Нет, я здесь! -- крикнул я, спрыгивая с койки и стараясь придатьсвоему голосу твердость. Матросы ошеломленно уставились на меня. Я читал на их лицах страх.Страх и злобу, порождаемую страхом. -- Иду! -- крикнул я Лэтимеру. -- Нет, врешь! -- заорал Келли, становясь между мной и трапом и пытаясьсхватить меня за горло. -- Ах ты, подлая гадина! Я тебе заткну глотку! -- Пусти его! -- приказал Лич. -- Черта с два! -- последовал сердитый ответ. Лич, сидевший на краю койки, даже не шевельнулся. -- Пусти его, говорю я! -- повторил он, но на этот раз голос егопрозвучал решительно и жестко. Ирландец колебался. Я шагнул к нему, и он отступил в сторону. Дойдя дотрапа, я повернулся и обвел глазами круг свирепых и озлобленных лиц,глядевших на меня из полумрака. Внезапно глубокое сочувствие пробудилось вомне. Я вспомнил слова кока. Как бог должен ненавидеть их, если обрекает натакие муки! -- Будьте покойны, я ничего не видел и не слышал, -- негромко произнеся. -- Говорю вам, он не выдаст, -- услышал я, поднимаясь по трапу, голосЛича. -- Он любит капитана не больше, чем мы с вами. Я нашел Волка Ларсена в его каюте. Обнаженный, весь в крови, он ждалменя и приветствовал обычной иронической усмешкой: -- Приступайте к работе, доктор! По-видимому, в этом плавании вампредстоит обширная практика. Не знаю, как "Призрак" обошелся бы без вас.Будь я способен на столь благородные чувства, я бы сказал, что его хозяинглубоко вам признателен. Я уже был хорошо знаком с нашей нехитрой судовой аптечкой и, покакипятилась на печке вода, стал приготовлять все нужное для перевязок. Ларсентем временем, смеясь и болтая, расхаживал по каюте и хладнокровнорассматривал свои раны. Я впервые увидел его обнаженным и был поражен. Культтела никогда не был моей слабостью, но я обладал все же достаточнымхудожественным чутьем, чтобы оценить великолепие этого тела. Должен признаться, что я был зачарован совершенством этих линий, этой,я бы сказал, свирепой красотой. Я видел матросов на баке. Многие из нихпоражали своими могучими мускулами, но у всех имелся какойнибудь недостаток:одна часть тела была слишком сильно развита, другая слишком слабо, или жекакоенибудь искривление нарушало симметрию: у одних были слишком длинныеноги, у других -- слишком короткие; одних портила излишняя жилистость.Других -- костлявость. Только Уфти-Уфти отличался безупречным сложением,однако в красоте его было что-то женственное. Но Волк Ларсен являлся воплощением мужественности и сложен был почтикак бог. Когда он ходил или поднимал руки, мощные мускулы напрягались ииграли под атласной кожей. Я забыл сказать, что бронзовым загаром былипокрыты только его лицо и шея. Кожа у него была белой, как у женщины, чтонапомнило мне о его скандинавском происхождении. Когда он поднял руку, чтобыпощупать рану на голове, бицепсы, как живые, заходили под этим белымпокровом. Эти самые бицепсы на моих глазах наносили столько страшных ударови не так давно чуть не отправили меня на тот свет. Я не мог оторвать отЛарсена глаз и стоял, как пригвожденный к месту. Бинт выпал у меня из рук и,разматываясь, покатился по полу. Капитан заметил, что я смотрю на него. -- Бог хорошо слепил вас, -- сказал я. -- Вы находите? -- отозвался он. -- Я сам так считаю и часто думаю, кчему это? -- Предназначение... -- начал было я. -- Приспособленность! -- прервал он меня. -- Все в этом телеприспособлено для дела. Эти мускулы созданы для того, чтобы хватать и рвать,уничтожать все живое, что станет на моем пути. Но подумали ли вы о другихживых существах? У них тоже как-никак есть мускулы, также предназначенныедля того, чтобы хватать, рвать, уничтожать. И когда они становятся на моемжизненном пути, я хватаю лучше их, рву лучше, уничтожаю лучше. В чем же тутпредназначение? Приспособленность -- больше ничего. -- Это некрасиво, -- возразил я. -- Вы хотите сказать, что жизнь некрасива? -- улыбнулся он. -- Однаковы говорите, что я неплохо сложен. А теперь поглядите. Он широко расставил ноги, будто прирос к полу, вцепившись в негопальцами, как когтями. Узлы, клубки, бугры мускулов забегали под кожей. -- Пощупайте! -- приказал он. Мускулы были тверды, как сталь, и я заметил, что все тело у негоподобралось и напряглось. Мускулы мягко округлились на бедрах, на спине,вдоль плеч. Он слегка приподнял руки, мышцы сократились, пальцы согнулись,напоминая когти. Даже глаза изменили выражение -- в них появилисьнастороженность, расчет и хищный огонек. -- Устойчивость, равновесие, -- сказал он и, вмиг расслабив мышцы,принял более спокойную позу. -- Ноги для того, чтобы упираться в землю, аруки, зубы и ногти, чтобы бороться и убивать, стараясь не быть убитым.Предназначение? Приспособленность -- самое верное слово. Я не спорил. Предо мной был организм хищника, первобытного хищника, иэто произвело на меня столь сильное впечатление, как если бы я увидел машиныогромного броненосца или трансатлантического парохода. Вспоминая жестокую схватку в кубрике, я дивился тому, как это Ларсенуудалось так легко отделаться. Могу не без гордости сказать, что перевязку я, кажется, сделал емунеплохо. Впрочем, серьезных повреждений было немного, остальное -- простокровоподтеки и ссадины. Первый полученный им удар, тот, от которого он упалза борт, рассек ему кожу на голове. Эту рану -- длиной в несколько дюймов --я, по его указаниям, промыл и зашил, предварительно выбрив вокруг нееволосы. Помимо этого, одна икра у него была разодрана, словно его искусалбульдог. Ларсен объяснил мне, что какой-то матрос вцепился в нее зубами ещев начале схватки, да так и висел на ней. Лишь на верху трапа Ларсену удалосьстряхнуть его с себя. -- Кстати, Хэмп, я заметил, что вы толковый малый, -- сказал ВолкЛарсен, когда я кончил перевязки. -- Как вы знаете, я остался без помощника.Отныне вы будете стоять на вахте, получать семьдесят пять долларов в месяц,и всем будет приказано называть вас "мистер Ван-Вейден". -- Но я же ничего не смыслю в навигации, -- изумился я. -- Этого и не требуется. -- И я вовсе не стремлюсь к такому высокому весту, -- продолжал япротестовать. -- Жизнь моя и в вчерешнем моем скромном положении достаточноподвержена всяким превратностям, к тому же у меня нет никакого опыта.Посредственность, знаете ли, тоже имеет свои преимущества. Но он только улыбнулся, словно вопрос уже был решен. -- Да не хочу я быть помощником на этом дьявольском корабле! -- свозмущением вскричал я. Его лицо сразу стало жестким, глаза холодно блеснули. Он подошел кдвери каюты и сказал: -- Ну, мистер Ван-Вейден, доброй ночи! -- Доброй ночи, мистер Ларсен, -- чуть слышно пробормотал я.
