Кто там?..

 

«Мосфильмовская» подарила мне много замечательных дружб. Это были люди, которые, как и я, надолго поселялись здесь — из-за работы.

Марксен Гаухман-Свердлов — гениальный художник! — делал почти все картины с Глебом Панфиловым, работал с Сергеем Соловьевым. Не мне оценивать творчество Марксена, я надеюсь, это еще сделают другие. Я могу только благодарить гостиницу и судьбу за его уроки. Веселый, греховный, абсолютно безразличный к собственному быту и комфорту, Марксен был неуступчив и бескомпромиссен во всем, что касалось работы. Я знаю случаи, когда сдавались даже режиссеры: просили его об уступках или о снисхождении. Марксен умел побеждать и заставлял побеждать всех, кто соприкасался с ним в работе. Помню, в конце картины «Суета сует» выяснилось, что Анна Варпаховская, одна из главных исполнительниц, из-за отсутствия звания и регалий получит денег гораздо меньше остальных. Я была молодым режиссером, и мне казалось, что ко мне никто не прислушается и что это неловко — просить денег.

— Ты же не для себя, для актрисы. Просить для других не стыдно, это надо делать обязательно, она хорошо сыграла. Ты должна! — Он заставил меня написать письмо, пойти к начальникам, и — мы победили…

Композитор Исаак Шварц. Седой, невысокий, с живыми яркими глазами… У нас с дочерью хранится кассета с записью замечательного романса на стихи Булата Окуджавы «Кавалергарды, век недолог» в авторском, первом исполнении. Когда Шварц пел «Не обещайте деве юной любови вечной на земле», он с таким искренним обожанием и сожалением смотрел на мою пятнадцатилетнюю дочь, что она готова была ему поверить.

Драматург Александр Володин. Потом кино нас соединит в «Двух стрелах». А пока — Сергей Колосов снимает «Назначение». И Александр Моисеевич просит меня, соседку по номеру, называть его Сашей. Саша разговаривает очень тихо и неправдоподобно вежливо. Никого не ругает, всех любит, снисходителен к любым человеческим слабостям, готов простить всем все. Даже кажется иногда, что он притворяется — таких людей не бывает — или он пережил и постиг нечто высшее, что дает ему право быть таким. Это потом я узнаю, что «Горестную жизнь плута» (в прокате «Осенний марафон») Володин писал с себя. Кто-то рассказал о Володине такую байку. Однажды пришла к нему журналистка. Стала пытать про то да се. А напоследок поинтересовалась, есть ли у Александра Моисеевича какое-нибудь хобби. Володин глубоко задумался. Выходило так, что нет у него никакого хобби. Журналистка собралась домой. А он все сидел и грустно думал о собственном несовершенстве: у всех есть это самое хобби, а у него нет. И вдруг вскочил радостный и побежал за журналисткой. «Есть! Есть у меня хобби! Я люблю выпивать! Я люблю выпивать с друзьями! И закусывать!» — крикнул он ей вслед. Вот такой божественный и горестный плут…

Андрей Тарковский. В гостинице был буфет мягкого алкогольного наполнения. Там часто дозаправлялись мосфильмовцы. Однажды я совпала за столом с Андреем. Он был совсем близко. Говорил что-то пьяно-задиристое и был похож на мальчика. Но кожа на лице тонкая, морщинами исписанная, как пергамент. Пергаментный мальчик. И очень сильное поле. Трудно рядом оставаться самим собой. Может, и не нужно. Мы так и не были знакомы. Знакомой с ним, и достаточно близко, оказалась одна Моя Приятельница. Она как-то подарила ему страшный дефицит — томик стихов Ахматовой и ананас. И у них случился роман — так, по крайней мере, она определила. Роман этот ничем не кончился — у Андрея уже в это время дома сидела другая женщина, его жена Лариса.

Зато у меня есть подаренный и подписанный том стихов замечательного поэта Арсения Тарковского — отца Андрея… А позже романтическое киношное Болшево (был когда-то такой Дом творчества у кинематографистов) подарило моей дочери Кире дружбу с Арсением Тарковским-младшим.

Нина Николаевна Глаголева, Леонид Николаевич Нехорошее, Николай Александрович Иванов, Олег Александрович Агафонов и другие начальники «Мосфильма»…

После киевских «рукой-водителей» я вдруг повстречала начальников, Которые хотели понять и помочь — это было так неожиданно и так обнадеживало… Голова кружилась от сизовского «да», ивановского «возможно» и агафоновского «беру ответственность на себя»!..

А Нина Николаевна Глаголева! Всегда приветлива, весела. И никто никогда не ощущал, какую безысходность носит она за плечами: оба ее внука, оба любимых мальчика были безнадежно больны… Как много я потом встречала людей, которые любую свою царапину делали достоянием человечества! Нина делилась только радостью… И, как ни странно это сегодня звучит, она всегда была и остается по сей день замечательной Комсомолкой — искренней, верующей…

Недавно мы, ее друзья, отмечали Нинин «серьезный» юбилей. И я вспомнила стишата, написанные на другой, давний юбилей. Вот отрывок.

 

…Фабрика родная

Светлых грез и гроз.

Нину каждый знает,

С Ниной каждый прост.

 

Кто-то за советом,

Кто-то за рублем,

Ходят к кабинету,

Ходят день за днем.

 

Нина всем поможет —

Кабинет открыт.

Или так посмотрит —

Рублем подарит.

 

Ну, а завтра снова —

Светлый вечный бой

За святое слово,

Право быть собой.

 

Завтра у Глаголевой

Много новых дел.

Завтра ей глаголом

Жечь сердца людей!

 

Дай ей Бог — здоровья,

Комсомол — задор,

Студия — зарплаты,

Фильмов — режиссер!

 

Все советские праздники, основные торжественные гуляния начинались на студии, а заканчивались в нашей гостинице. Часто непосредственно в моем номере. Помню, как однажды драматург Слава Гервасиев ворвался в мой номер с бутылкой дорогущего «Камю» — очень хотелось ему наладить производственный контакт со сценарными начальниками. Но мои гости уже порядком выпили и собирались по домам. Он не вынес обиды — и стал поливать коньяком пол в моей комнате. Контакт «подмок». А номер еще долго хранил половой французский аромат.

Гости всегда были моим праздником. Но сплошные праздники тоже могут надоесть. И иногда на настойчивый стук в дверь — «Мы зайдем? У нас тут все с собой», — отвечала: «Я работаю». Что было правдой. На меня обижались. Люди, приехавшие в гостиницу на время, не понимали, что я-то гостиничный номер уже воспринимала как свой дом. Мне хотелось побыть одной, иногда даже действительно поработать. А иногда просто почитать.

Я нашла спасительную формулу отказа.

Стук.

— Мы зайдем? У нас тут джентльменский наборчик…

— Извините, я не одна.

— О, простите! — понимающе и уважительно слышалось из-за двери.

И на цыпочках удалялось по коридору.

Но теперь по «Мосфильму» поползли слухи о моей пестрой личной жизни. Вопросы от любопытства расталкивали друг друга: спит? И с кем же спит Сурикова? С кем? Сурикова?

Они меня достали.

— С кем, с кем… Ни с кем! Со мной заснуть невозможно!

Вопросы улеглись… Слухи побежали дальше. Я их не останавливала — некогда было. Мне хотелось снимать кино.

 

В гостинице я прожила четыре года. Там же со мной потом поселилась дочь Кирюша, которую я забрала из Киева. Мы придвинули к моей кровати два кресла, покрыли ковром. Получилась отличная двуспальная кровать. Кирюша «врубила» магнитофон. Вначале я дернулась, потом остыла. Поняла, что музыка повисла между нами, как спасительная ширма.

 

ДЕБЮТ НА «МОСФИЛЬМЕ»

 

Я не собиралась всю жизнь дразнить крокодилов ради трехминутного сюжета. Искала сценарий для большого фильма.

В Объединении комедийных и музыкальных фильмов, которое тоща возглавлял Данелия, мне дали почитать сценарий Эмиля Брагинского. Он назывался «Суета сует». Нельзя сказать, что я взяла его теплым со стола Брагинского. Сценарий уже полежал. Но это меня как раз не очень беспокоило: он был хороший, добрый и добротный.

 

Однажды драматург Эмиль Брагинский женил своего сына Витю в первый раз. В ЗАГСе молодожены стояли на большом цветастом ковре. Многочисленные друзья и родственники взволнованно топтались вокруг. Иногда в радостном порыве они наступали на ковер для молодоженов. И тогда женщина с официальной красной лентой через всю начальственную грудь, не меняя торжественной интонации, говорила:

— Сойдите, пожалуйста, с ковра. Вас много, а ковер один.

Эта фраза зацепила Эмиля Вениаминовича, запала, не отпускала. Думаю, там же, «на ковре», у него родился замысел будущего фильма — о личной жизни директора ЗАГСа: она всех женит, всем объясняет, что брак — это священно, а у самой семья разваливается.

 

Но сразу хвататься за сценарий Брагинского я не спешила. Ходила вокруг, обнюхивала, как кошка, трогала лапой… Я искала чевой-то необычного.

 

Асур

 

Страна жила в предвкушении московской Олимпиады. И у меня созрел замысел одной древнегреческо-спортивной истории. Я прочесала Ленинку — благо, научное прошлое приучило к библиотечной дотошности. Узнала, что философ и математик Пифагор был победителем в кулачном бою, что питались олимпийцы сухофруктами и орехами, что бегали они абсолютно голыми, что женщины под страхом смерти не допускались на Олимпиаду, а также многое другое… и сочинила историю мальчика по имени Асур (я так расписываюсь: АСур).

В Спарте родился мальчик, хилый и болезненный. Таких детей сбрасывали со скалы: нечего портить здоровую нацию. Но мама Асура спрятала его в горах у силача, бывшего олимпийского чемпиона. Силач тренировал мальчика каждый день. Он вырос крепким и сильным и, что еще более важно, — умным и добрым. В шестнадцать лет Асур приехал на Олимпийские игры и, естественно, всех победил.

Такая себе история победы интеллигента над обстоятельствами. Сила духа, сила воли…

В придуманную историю я втянула в качестве соавтора Василия Аксенова. Он писать не стал, но идею горячо поддержал и подарил мне тогда два своих толстых самиздатовских тома.

Дала почитать заявку Данелия. Он нахмурился:

— На такой фильм нужен миллион. Тебе миллиона никто не даст. Давай отдадим либретто Элему Климову. Он как раз сейчас сидит без работы.

Я не смела возразить учителю и оставила рукопись.

Через некоторое время нашла повод позвонить Элему. Мне показалось, что он даже не знал, кто автор «олимпийского» замысла, и был немало удивлен. Однако тут же пошел в атаку на «сценариста»: «Написали… а как они будут бегать голыми — подумали? Как это снимать?!»

Сейчас это не только не было бы препятствием в съемках, но, напротив, стало бы главной «фенечкой» предложенного сценария, — Вон как у Валерия Рубинчика в фильме «Лисистрата» актеры массовых сцен трясут своими «мужскими достоинствами», переходящими по мере приближения к камере в недостатки… А тогда Климов не смог преодолеть этого. Да и не пытался…

 

«Суета» суёт…

 

Вскоре меня вызвал Георгий Николаевич Данелия: снимай «Суету» — это твой шанс. И не суетись.

Потом позвонил Эмиль Вениаминович Брагинский: не бойтесь, я буду рядом.

А директор Объединения комедийных и музыкальных фильмов Олег Мужчинкин ободрил: тебе же суета сама суЁт! Бери!

И я приняла решение.

У нас с Брагинским была приличная разница в возрасте. И еще большая разница в положении: он признанный мэтр, а я начинающий режиссер. Тем не менее я сразу и свободно стала называть его Эмик. Хотя, конечно, на вы, но — Эмик. И еще Первоисточник. Эмик действительно был для меня первоисточником в моей новой кинематографической жизни. Человек огромной культуры, такта, заряженный на добро, он умел быть Другом. Такое простое и такое редкое качество. В работе с ним было чрезвычайно легко и надежно. Он не лелеял каждую свою фразу, не настаивал на однажды написанном, менял легко, молниеносно придумывал новое.

 

«Просветитель»

 

Съемочную группу определили за меня — назначили, и все. Вместе со мной первый раз на «Мосфильме» снимал кино в качестве оператора-постановщика Сева Симаков. Первый раз директором картины стала Людмила Габелая. Первый раз ее замом была Валя Петунина. Первый раз ассистентом по реквизиту работал Саша Зеленков. Первый раз снимались в кино актрисы Светлана Петросьянц и Анна Варпаховская.

Все остальные члены съемочной группы первый раз встретились с таким количеством начинающих. Надо было нас «укреплять».

Вторым режиссером дали Олега Г. Поначалу он производил вполне приемлемое впечатление: называл всех «миленький», цитировал по любому поводу Бердяева и пытался «наложить» философа на хрупкие плечи комедии. Честно говоря, я в это время о Бердяеве знала немного. Поэтому безусловно благодарна «просветителю» за знания… Но когда я вдруг в какой-то момент почувствовала, что он пытается меня изолировать от съемочной группы, стравить меня с нею, заставить подчиниться его воле, я вырулила на оператора-постановщика Севу Симакова и жестко заявила: либо Сева работает со мной рука об руку, либо не работает вообще. Конечно, я блефовала. Проще всего на этой картине было убрать меня. Но мне не оставили выбора, и я рискнула. Сева ковырнул сандалией паркет: «Понял!» — и переселился в мою комнату. За ним перекочевал и художник. Г. стал заниматься своим непосредственным делом — быть вторым режиссером (а делал он это, надо отдать ему должное, неплохо, за исключением того, что писал весьма безграмотно). Ситуация переломилась. «Миленький» стал «шелковеньким».

Сейчас мне уже не надо доказывать, что я имею право и могу, но… Кино — штука общественная, даже как бы коллегиальная. Чтоб твоим соратникам интересно работалось, они должны чувствовать свою творческую востребованность, но чтоб хорошо работалось и тебе, ты должен в этой востребованности брать себе ровно столько, сколько сможешь пустить в дело. Ответственность на тебе. И только ты знаешь, ЧЕГО тебе надо. Однако же команда — дорогого стоит. И мне очень тепло слышать: мы хотим с вами работать.

 

Пробы

 

Когда я выросла во взрослого режиссера, уже не устраивала гонки актерских проб. Просто договаривалась с хорошими и любимыми. А тогда меня не знали. И скорее это были пробы режиссера: посмотрим, посмотрим, на что ты годишься…

В то время пробы делались развернутыми. Надо было представить три-четыре пары главных героев, снять их обязательно на кинопленку, а не на видео. Как бы показать товар кинолицом.

Я очень волновалась перед запуском картины и сама попросила Георгия Николаевича, чтобы мне дали художественного руководителя. Им стал один БХ (Большой Художник). Я восхищалась им как режиссером, не подозревая, насколько он противопоказан мне в работе над этим сценарием. Легкий сценарий Брагинского БХ пытался натянуть на социальный столб. Полутона человеческих взаимоотношений, основанные, скорее, на ироническом несоответствии, нежели на суровой правде, — препарировать в пространстве и времени. Я училась поначалу самозабвенно и искренне. Послушно кивала головой, искала социальные корни героев, соглашалась, что коньяк — это жидкий хлеб. Но… пришел момент показа актерских проб. БХ снял пробу с Юрием Соломиным и Наташей Гундаревой. Я сняла пробу с Гурченко и Басилашвили. Мы показали обе пробы худсовету Объединения, то есть Георгию Николаевичу Данелия. БХ выступил резко против моих проб. Бил наотмашь. Данелия спокойно возразил ему:

— Твои пробы не лучше.

Это была историческая фраза. Возможно, он так и не думал, но встал на мою защиту. БХ хлопнул дверью.

И в это же время на столе у Сизова оказалось заявление БХ. Он писал, что отказывается быть художественным руководителем картины, поскольку, по его мнению, режиссер Сурикова снять фильм не в состоянии.

Выстрел в спину показался бы мне менее болезненным. Я до сих пор так и не поняла, что заставило его написать ту бумагу.

Спустя много лет у меня был вторым режиссером человек, работавший некогда с БХ. Я стала расспрашивать его о совместной работе. Он рассказал, как однажды обратился к БХ с каким-то вопросом. Тот поморщился:

— Ко мне с этим вопросом не подходите. Я для вас — небожитель.