Руководство по химическому анализу морских вод. РД 52.10.243-92 6 страница

XVII

Никто лучше самого Фильки не знал, была ли в его сердце хотькакая-нибудь иная мысль, чем помочь Тане как можно скорее. А все же он небыл доволен ни своим собственным поведением, ни поведением друзей в этотдень. Первое мгновение он было кинулся вслед за Таней по коридору, но,увидев за углом Аристарха Аристарховича Аристархова, его плечи, поднятыечрезмерно высоко, его равнодушные очки, его руки, занимавшие так многопространства, что, казалось, никому больше не оставалось места на свете,Филька остановился невольно и решил вернуться назад. Но и в раздевалке он тоже не увидел ничего хорошего. В темноте междувешалками у газеты все еще толпились дети. Книги Тани были сброшены сподзеркальника на пол. И тут же, на полу, валялась ее дошка, подаренная ейнедавно отцом. По ней ходили. И никто не обращал внимания на сукно и бисер,которыми она была обшита, на ее выпушку из барсучьего меха, блестевшего подногами, как шелк. Усвоив себе странную привычку время от времени размышлять, Филькаподумал, что если бы старинные воины - и не старинные, а другие, которых онвидит сегодня под суконными шлемами с красной звездой, - не помогали другдругу в походе, то как бы они могли побеждать? Что если бы друг вспоминал одруге лишь тогда, когда видит его, и забывал о нем, как только друг ушел вдорогу, то как бы он мог когда-нибудь вернуться назад? Что если бы охотник,обронивший свой нож на тропинке, не мог спросить о нем встречного, то какбы он мог заснуть спокойно всегда один, в лесу, у костра? Размышляя так, Филька опустился на колени в пыль среди толпы, и многиенаступали на его пальцы. Но все же он собрал книги Тани и, ухватившись заТанину дошку, изо всей силы старался вырвать ее из-под ног. Даже и это не так-то легко было сделать. Наступив на нее тяжелымиваленками и не двигаясь с места, стоял на ней толстый мальчик, которогоТаня всегда принимала за бестию. Он кричал на Колю: - Я это могу тысячу раз повторить! Да, могу повторить: надо выброситьтвою Таню вон из отряда. А Коля в теплой шапке - он еще не успел ее снять, - подняв бледноелицо, молча смотрел ему в глаза. И от гнева у него не хватало голоса. Он тихо произнес: - Ну, скажи еще что-нибудь про нее, и я не посмотрю, что ты такойтолстый, - я скручу тебя, как щенка, и выброшу на улицу! - Это ты-то меня скрутишь? - с громким хохотом ответил мальчик. - Даты меня с места не сдвинешь! Коля схватил его за грудь, но, ослабевший после болезни, не мог егодаже покачнуть. А меж тем мальчик занес уже руку над Колей, готовый стукнуть егокулаком. Тогда Филька, не размышляя больше ни о чем, распрямил свою ладонь,очень твердую от привычки хвататься за деревья, и ребром ударил толстогомальчика под колени с такой силой, что тот кубарем полетел на пол. Коля не успел получить удара. А Филька быстро выхватил дошку и,бережно отряхнув ее от пыли, повесил на крючок. Таким образом, он сделалсразу два дела и немедля принялся за третье. Он подошел к мальчику,ошеломленному от падения, и, взяв его за плечи, осторожно поставил на ноги.Потом погрозил ему обмороженным пальцем, на котором повязка была уже вся вгрязи и болталась. - Ты у нас в городе и в школе еще совсем чужой, - сказал Филька, - и япрошу тебя очень: будь хоть раз человеком. И ты будешь им, я даю тебечестное слово! Он успел сказать это как раз вовремя, потому что в ту же минутузаметил перед собой Аристарха Аристарховича Аристархова. Руки его были наэтот раз опущены и не занимали много места, так как рядом по одну сторонуот него стоял Костя-вожатый, человек еще совсем юный, а по другую -директор, старый и добрый человек. - Сейчас же отыщите Татьяну Сабанееву и пришлите ко мне, - сказалАристарх Аристархович. И в голосе его они не услышали ни одного звука, похожего на милость. Тогда толстый мальчик посмотрел на Фильку, Филька - на него, и оба онивзглянули на Колю и втроем низко поклонились Аристарху АристарховичуАристархову. Им уж не хотелось ни драться, ни ссориться друг с другом. - Где же мы ее найдем? - сказали они. - Мы ее нигде не видели. Как жемы ее к вам пошлем, Аристарх Аристархович? Сказав так, они отодвинулись в сторону и, обнявшись, пошли, занимаявсю дорогу и напевая негромко песенку, знакомую всем: Не надо, не надо, не надо, друзья, Гренада, Гренада, Гренада моя...

XVIII

Целое утро они пели эту песенку, а Таня все не приходила в класс.Когда же не пришла она на уроки и в последний час, они перестали петь. Онисидели тихо, как все остальные, и пальцы не держали пера, память ничего непомнила. Так же тиха и рассеянна была и Александра Ивановна. Ее лицо, котороенравилось им всегда своей красотой и весельем, теперь выражало тревогу, извездочка ее сияла им в глаза как будто не так ярко, как прежде. - Где же она, куда могла уйти? Вот уж последний урок, а Тани нет низдесь, ни дома. Неужели мы не найдем ее, дети? - спрашивала АлександраИвановна. - Ведь есть же у нее друзья! Или нет их - так выходит? Странен был вид опустевшей после занятий школы. Шум утихает, какдождь, пролившийся внезапно над лесом. Еще под тяжестью капель вертитсялист на осине, а средь елей уж бродит молчание. Тихо и в школе. Иногда лишь, как последняя капля, упавшая с ветки накорень, прозвенит детский голос в самом конце коридора или, как ветер покамням, промчатся по цементным плиткам чьи-то быстрые ноги. А сегодня как долго не прекращались шаги! Дети бродили по коридору и вконце и в начале его. Они выходили во двор и обходили вокруг часового,искусно сделанного Таней из льда. Влажный ветер изъел его плечи, на шлемевисели сосульки, а все-таки он глядел далеко, он еще видел суровое море. - Может быть, она снова ушла на реку, - сказал Фильке Коля. "А может быть, она снова в рощице стоит одна и плачет", - подумалФилька про себя. Они разошлись у ворот. Коля прибежал на каток. Он спустился к баржам, прошел по тропинке,засыпанной снегом, ступил на край чистого льда. Трудно было узнать теперьреку. И вблизи и вдали снег лежал спокойно. Стыли и блестели горы. Вокругкатка не качались гирлянды из еловых лап. Они упали, ушли под сугробы, какв сыпучий песок. Коля несколько раз прокричал. Но река вокруг только ослепляла его имолчала. А совсем на другом конце города звал Таню Филька. Он стоял на опушкерощицы, как стоял уж здесь однажды в кустах. Тогда шел первый снег, такойлегкий, что, казалось, весь его, со всей рощей, можно было унести наладони. А теперь от тяжести снега согнулись у старых елей ветви, молодыеберезы ушли в него по грудь. Но Филька все же кричал. И если б хоть эхоответило на его мольбы и крики, он лег бы под кусты и заплакал - даром чтобыл один. Однако никто не отвечал. И Филька ушел назад по глубокому снегу. С Колей они снова сошлись у ворот. Затем забрались в раздевалку, всамый дальний угол, и здесь с тревогой поглядели друг другу в глаза. - Что теперь делать? - спросил Филька. И вдруг услышали они тихий плач. Плакал кто-то в темноте у стены, гдесторож складывал дрова для печки. - Таня! - крикнули они оба и подошли. Но это плакала Женя, втиснувшись между стеной и печью, и лица ее небыло видно. Филька повернул ее за плечи к себе. - Ты никуда не ходила? - спросил он. - Нет, - ответила Женя. - Так чего же ты плачешь? - А может быть... - сказала она, плача, - может быть, она уже умерла. Тогда Коля, который ни о чем не спрашивал и ни о чем не говорил,отошел в угол и сел на пол, прижав к коленям голову. Между тем наверху в комнате, о которой все забыли и где обычнохранилось пионерское имущество, спала Таня. Флажки и плакаты на длинных древках со всех сторон окружали ее.Портреты висели наклонно, как птицы, готовые сняться со стены, барабанывалялись на подоконнике, горны блестели на гвоздях. Пионерское имущество! Мир звучных предметов смотрел на нее из углов. Как горько было расставаться с ним даже во сне. Даже во сне, говорю я, потому что, увидев, как тяжело это было дляТани, благостный сон пришел к ней, и она крепко заснула в этом углу, гдепросидела с самого утра на толстом матраце, набитом опилками. Но и этот добрый сон ничего не мог поделать с ее недремлющимвоображением. И снилось ей собрание звена. Снилось Тане, будто в этой самой комнате, где она спит, сидят еедрузья - кто где: на барабанах, на табуретах, на деревянной кобыле, обитойчерной клеенкой. Движения их грозны, лица суровы, и каждый взгляд направленпрямо в сердце Тани, но не доходит до него. Он дрожит и ломается, точнолуч, заслоненный внезапно рукой. - Судите ее страшной местью, - говорит человек, которого Таня незнает. Одежда его необычна: к шинели пришита пелеринка, воротник из куницыблестит на его плечах, а лица совсем не видно - длинные волосы закрываютего с боков. - Судите ее, - говорит он снова, - она жестока. - Да, да, она жестока, - повторяет за ним Женя. - Это она велелазажарить мою красивую рыбу. А ведь рыба была золотая. - Судите ее - она завистлива. - Да, да, она завистлива, - повторяет толстый мальчик. - Она завидуетКоле, это мы видели все. Она повезла его в буран, чтобы совсем погубить. А голос Тани нем, губы мертвы, ничего он не может сказать. И человек в пелеринке подходит к ней ближе, а Таня отступает к стене.Она со страхом узнает в нем Гоголя, портрет которого висит над дверью. - Ах, я так несчастна! - шепчет ему еле слышно Таня. - Кто защититменя? Я ничего не знаю. Она переводит свой взгляд повыше и видит: светлые облака, проходящиемимо в небе, заглядывают потихоньку в окно. Все они высокие, все одеты вблестящие латы, и блеск их лат, падая на пол, журчит и струится подобномаленьким ручейкам. И все они стремятся к Тане. Она подбирает ноги и легко отрывается от земли. Она летит, как летают все во сне. Никто ее не может догнать. И комнатыдавно уж нет, и любимое дерево Тани, растущее во дворе под окном, остаетсядалеко внизу. Как ловко обогнула она его вершину, не задела ни одноголистка! Широкий свет простирается во все стороны от тропинки, по которой онатеперь идет. Она поднимается в гору. Кусты голубики шумят у нее под ногой. И всекруче тропинка - вода и камни катятся по ней со звоном. И с вершины открывается перед Таней лес, уходящий далеко по склону. Нокакой это странный лес! Она никогда не видела такого. Это не лес и немелколесье, которое она знает с детства. Низкие деревья держат свои ветвипростертыми прямо над самой землей. И все они покрыты белыми цветами. Втихом воздухе кружатся лепестки, нежно розовея на солнце. - Что это? - спрашивает Таня в восторге. И в звоне воды и камня слышится ей ответ: - Это цветут сады, Таня. "А где же тут пихты? - хочется Тане спросить. - Я их не вижу совсем". Но лес исчезает. Она отправляется дальше и идет теперь уже по ровной дороге, где нет никамней, ни склонов, и останавливается на краю ржаного поля. Тени знакомыхорлов плывут по нему, и перед взором Тани поле колышется вверх и вниз,точно небо во время качки. А колосья шуршат и трутся друг о друга. - Как красиво! Что это? - спрашивает Таня, замирая. И в ровном шуме поля слышатся ей слова: - Это зреют наши хлеба. - Ах, я люблю, я люблю, - беззвучно шепчет Таня. - Или все это сон?Все сон! Ну конечно, я сплю. Ведь мы живем так далеко. Но солнце внезапно темнеет. И Таня видит, как черная туча в клубахтумана и в клочьях мчится над полем прямо на нее. Никогда не виданные,тонкие, как волос, молнии скачут в шумящую рожь, и Таня в ужасе падает наколени. Долгий гром прокатывается по небу от края до края его. Сонкончился, но Таня не проснулась, и гром продолжал греметь. В коридоре перед дверью комнаты стояла маленькая девочка. На шее еевисел барабан. Она стучала, пристально глядя, как легкие палочки прыгают вее руках. Она упражнялась. И на этот гром, на отзвук его, раздавшийся в гулком коридоре,поднялись по лестнице дети: сначала Коля, за ним Филька, и Женя, и толстыймальчик, ступавший по ступеням тяжело. А Костя-вожатый вдел рядом сАлександрой Ивановной, и голоса их были тихи - они не будили эха подпотолком. Девочка же продолжала стучать. Коля остановился возле двери и подождал, пока не подойдут остальные. - Вот свободная комната, - сказал он, - мы можем здесь провестисобрание нашего звена. Он открыл дверь и вошел тихо первый, не глядя по сторонам. Но, и неглядя, искал он Таню то мыслью, то сердцем, все время думая о ней. Инеожиданно увидел ее в углу на толстом матраце, который подстилают под ногипри очень высоких прыжках. Он открыл губы, чтобы произнести ее имя, и не произнес. Он присел накорточки, чтобы тронуть ее за плечо, и не тронул, потому что она еще крепкоспала и ресницы ее были влажны, а лицо уже высохло от слез. И Коля, обернувшись к другим, замахал на них руками. Все остановились,глядя, как Таня спит. - Пусть спит. Не трогайте ее никто, - сказала шепотом Женя, потому чтоу нее было вовсе не злое сердце, хотя чаще, чем другие, она была права изаставляла Таню плакать. - Неужели мы не можем провести это собрание безнее? - добавила она. - Ведь Коля же нам все рассказал, мы знаем правду. Александра Ивановна подумала немного. Она посмотрела каждому в лицо иувидела, что это желание было добрым. Она закрыла рукою губы - они противволи ее улыбались. - Конечно, мы можем, дети, - сказала она. - Я разрешаю вам это. Ядумаю, что Костя согласится со мною. И Костя-вожатый, тоже посмотрев каждому в лицо, увидел, что этожелание было общим. - Хотя я за пионерскую дисциплину, - сказал он, - но по такому случаюмы, разумеется, можем. Это решение общее. А если так, то мы можем все. Тогда Коля поманил к себе Фильку и сказал ему: - Если мы можем все, то выйди отсюда и шепни на ухо барабанщику, что яего сейчас убью. Филька вышел. Он слегка ударил девочку по спине между лопатками. Но и от этогослабого удара она присела, ноги ее подогнулись. Она перестала стучать. - Человек заснул, - сказал ей Филька, - а ты гремишь на весь мир.Неужели нет в тебе никакой совести? Хоть самой маленькой, какая должна утебя все-таки быть по твоему малому росту? И все удалились прочь, неслышно шагая гуськом друг за другом, и заними шла девочка с барабаном, подняв свои палочки вверх.

XIX

Дети не разбудили Таню. Она проснулась среди тишины и ушла сама, ирумяный от заката воздух проводил ее до самого дома. Он облегчил ее грудь,голову, плечи, но совесть продолжала болеть. Как расскажет она все это матери, как сможет ее огорчить? Но дома, кроме старухи, она снова никого не застала. И впервые Таня рассердилась на свою мать. Она не попросила чаю у старухи, ничего не съела и, не снимая одежды иобуви, легла в постель, хотя мать всегда запрещала ей это делать. "Но пусть, - решила Таня. - Что же я сделала дурного и кто виноват,что все так случилось, что нет у меня ни сестер, ни братьев, что я одна ждусейчас неведомого наказания, что старуха стара и что в целом доме некомуслова сказать? Что всегда одна, что всегда сама? Кто в этом виноват - немать ли? Ведь почему-то оставил ее отец и ушел. Почему?" Таня лежала долго, не зажигая огня, пока устремленный в сумрак взглядее не устал и веки не погасили его. Таня как будто не дремала, готовая чутко встать на голос матери или назвук ее шагов. Однако она не услышала их. Мать потрясла ее за плечо. Таня очнулась. Огонь уже горел, но сон неотошел от нее, и среди смутных предметов и чувств, окружавших ее во сне,увидела она склоненное над собой лицо матери. Оно тоже было смутным, точнотень покрывала его, и выражало оно такое же смутное волнение инедовольство, а взгляд стоял неподвижно на одном месте. И Тане вдругпоказалось, будто рука матери поднимается над ней для удара. Она вскрикнула и села. Мать же только хмурилась. - Зачем ты спишь в одежде? - сказала она. - Встань, ведь я просилатебя этого не делать. Но не об одежде думала мать - Таня видела это... - Встань, - повторила мать, - и выпей чаю. Я только что была удиректора в школе. Меня вызывали. Встань же, мне надо с тобой поговорить. А Таня не шелохнулась, не встала. Она сидела, уцепившись за край деревянной кровати, и мать опустиласьрядом с ней на постель. Она чуть прикоснулась к Тане. Но и в этом легком прикосновении онапочувствовала все огорчение матери. - Как же так все у тебя случилось? - спросила мать. - Это неправда, - ответила Таня. - Неужели ты поверила? И голос Тани был приглушен, будто затуманен ее долгим молчанием. Она сегодня не сказала и двух десятков слов. - Я не поверила, и никто не поверил, кроме Аристарха Аристарховича. Онтребовал даже, чтобы тебя исключили. - Почему? - глухо спросила Таня. - Он смешно говорил об этом, - сказала мать. - "Ибо потому, - говорилон, - что ты засоряешь детские кадры". Да, он очень смешно говорил об этом,- повторила мать и сама улыбнулась немного. А Таня нисколько не улыбнулась. Мать продолжала. - Но у тебя много друзей - этому я рада, и Александра Ивановна тебедруг, и директор у вас добрый и умный человек, хотя он очень сердился натвоего отца. - Разве и папа был там? - спросила Таня с испугом. - Да. Мать прикрыла глаза, лицо ее как будто осунулось за этот вечер. - Не эта история с газетой огорчает меня, Таня, - сказала она тихо, -но ты: ты ничего мне не рассказываешь. Я все узнаю стороной: про Колю, протвое странное поведение и странные желания, за которые дети прозвали тебядикой собакой динго. А дома ты теперь всегда молчишь. Неужели ты боишьсяменя, или не уважаешь, или не любишь? Ответь мне. Таня повела головой. Ей трудно было говорить. - Я всегда одна, я всегда сама, - еле слышно сказала Таня. И добавилаеще тише: - Почему отец ушел от нас? Кто виноват в этом, ответь мне. Теперь мать молчала минуту-две, может быть, больше. И Таня ни разу не посмотрела ей в лицо: не хватило духу это сделать. Но вдруг она услышала ровный и спокойный голос матери. Ни один звук недрожал на ее губах. - Таня, - сказала мать, - люди живут вместе, когда любят друг друга, акогда не любят, они не живут вместе - они расходятся. Человек свободенвсегда. Это наш закон на вечные времена. Тогда Таня решилась посмотреть на мать, сначала осторожно, снизувверх, повернув шею, как маленькая птичка, которая, прежде чем сняться светки, ищет, нет ли в небе опасности. Мать сидела неподвижно, высоко подняв голову. Но лицо ее выражалострадание, словно кто-то пытал ее долго словами или железом - все равно, нотолько ужасной пыткой. "Кто это сделал?" - подумала Таня с болью, внимательно вглядываясь влицо матери. А с этого бледного лица смотрели на нее самые прекрасные в мире глаза- глаза ее матери, до краев наполненные влагой; она блестела на зрачках, ипод ресницами, и в углах ее темных век. - Не уехать ли нам лучше, Таня? - сказала мать. Таня схватилась за грудь. - Мама, - крикнула она с изумлением и с глубокой жалостью, - ты любишьего до сих пор! Она обхватила рукою голову матери, горячей щекой прильнула к ееволосам, обдавая их своим детским дыханием. - Мама, не слушай меня, не слушай, родная! Я ничего не понимаю больше.Все кружится передо мной. И в эту минуту почудилось Тане, что весь мир в самом деле кружится надее головой. Он показался ей странным, как тот непонятный шар, о которомпоет в своей песне юный Максим: Крутится, вертится шар голубой, Крутится, вертится над головой, - то матовый, словно вечерний туман за окном, то лазоревый и блестящий,как родная река, освещенная солнцем с утра, как сад и поле, которые онавидела во сне. Крутится, вертится - хочет упасть... - Мама, не надо уезжать отсюда, - шептала Таня, плача вместе сматерью.

XX

- Бывают разные виды любви, - сказала толстая девочка Женя. Она сидела в своей комнате с Таней у окна, перед большим аквариумом,наполненным свежей водой. Они не враждовали больше. И обе девочки смотрели сквозь стекло и водуна улицу, где за окном давно уже стояла весна. Но вода и стекло искажалиее. Маленькие плененные рыбки хвостами раздробляли огромное солнце, вольноплывущее мимо, и на тонких лучах, как на канатах дивные плясуньи, танцевалинад забором пылинки. Старый медник кричал на перекрестке, стучал пожелезному рельсу, и Тане казалось, что это он вместе со своим железомпринес в город на плечах весну. - А ты любила когда-нибудь? - спросила Таня. - Любила, - ответила Женя, - только это было давно, еще в третьемклассе. - Но как же ты узнала об этом? - Очень просто. Он просит, бывало: "Женя, покажи мне задачу". А язнаю, что показывать нельзя. "Не буду", - говорю себе. Но он скажет: "Женя,я больше не буду дразнить". Ну и покажешь. Ничего с своим сердцем поделатьне могла. А теперь прошло. Увидела, что плохо стала заниматься, и бросила.Решила - довольно! - Но как же ты это сделала? - с любопытством спросила Таня. - Очень просто! Перестала смотреть на него. Не смотрю, не смотрю - изабуду. Таня разогнула спину, но не перестала смотреть на стекло и на воду,потом без улыбки остановила внимательный взгляд на подруге. Всей душойпозавидовала она ее круглым щекам, ее трезвой голове, полной стольудивительных мыслей, и вздохнула. И губы ее, сложенные для вздоха, издалитихий свист. - Не свисти, - сказала Женя, - это приносит несчастье в дом. И Таня сдержала дыхание в этом доме, где зимой расцветали царскиекудри и среди тонких водорослей жили золотые рыбы. Обе они помолчали. - Да, это правда, - сказала Таня, - бывают разные виды любви, - ивнезапно ушла, не промолвив больше ни слова. А старый медник все продолжал кричать на перекрестке, звенеть железом,и за окном стояла весна. В рощице за домом Тани тоже стояла весна, та же самая. Она поднялатраву у подножия каменных березок, свежим мхом согрела корни синих пихт. Ипихты покачивали своими густыми, тяжелыми ветвями, сами на себя навеваятеплый ветер. Таня окликнула Фильку. Он ответил ей с дерева, болтая босыми ногами.Своим острым, как шило, ножом чинил он карандаш, а на коленях лежалитетради и книги - тяжелый для мальчика груз, под которым гнулась не толькоего голова, но и качались как будто вершины деревьев, весь лес ходил вокругходуном. Он учился усердно. И Таня с того страшного дня на реке не покидала его. Они занималисьвместе, и ее резвая память приходила им на помощь обоим. Таня схватилась за толстый сук, подпрыгнула и тоже взобралась надерево. Это была даурская береза, почти без листьев, выросшая криво надземлей. Так удобно было сидеть на ней рядом! - Завтра последнее испытание, - сказал с укоризной Филька, - а тыуходишь на целый час. Сама все знаешь, а другой человек пусть пропадает. Ион пропадет. Я даю тебе слово. И, может быть, чтобы он не пропал, ему нужноучиться, - с горечью заметил Филька, - а тебя, когда надо, нет. - Филька, - сказала ему Таня, - ты бы мог и один выучить эту теоремуза час, пока я ходила к Жене. - А что ты скажешь, - с грустью возразил Филька, - если я ее учу, учу,а она катится от меня, как на колесах? - Тогда начнем скорей. Таня, протянув руку, взяла у Фильки свою тетрадь. - Если две окружности имеют общую точку... - сказала она, глядя накипевшую от ветра листву. Но Филька все продолжал чинить карандаш, и охотничий нож его сверкална солнце, точно крыло лесного голубя. - Нет, подожди, - сказал он, - ты скажи мне сначала всю правду. Всамом ли деле пойдешь ты сегодня на рассвете с Колей на мыс? - Я сказала тебе правду. - И для этого надела ты свое нарядное платье и не жалеешь егонисколько? - Да. - А если Коля испугается и не придет на мыс? - Он придет, - сказала Таня, не отрывая глаз от листвы. - А если отец узнает? - Он не узнает. - Ты не боишься разве, что кто-нибудь скажет ему? Таня пожала плечами: - Кроме тебя, никто не знает. А ведь ты не скажешь. Но она все же взглянула на Фильку с подозрением: не смеется ли он. Ноникогда в жизни Филька не был так серьезен. - Я знаю это место, - в раздумье сказал он. - Там на заре всегдапасутся фазаны. Хорошо их стрелять по утрам... Но ты не ходи. Я тебя, какдевочку, прошу. - Нет, я пойду, - ответила Таня. И по голосу ее Филька понял, что и Тане доступно упрямство. Все, что мог он спросить, то спросил; все, что мог он сказать, тосказал. Что еще осталось делать? Он молча посмотрел на Таню. Солнечный свет горел на ее лице, на руках,на легком, красивом платье, которое она не боялась испортить. И он подумал: "Напрасно, однако, я все это спрашивал. Она ничего не боится". И в эту минуту в глазах Тани он увидел необычайный страх, которогоникогда не видел ни во взгляде ее, ни на ее лице. Он отодвинулся с невольным испугом: - Что с тобой? - Гусеница!.. - крикнула Таня. Она оттянула платье на шее, крепко сжав его в узелок, и с ужасомповторила несколько раз: - Гусеница, гусеница! Вот она здесь. Противно! Режь скорей! Самую малую долю секунды Филька колебался, глядя на свой нож, которымдобывал муравьиный сок, и резал серу, и делал столько приятных для Танивещей. И вдруг, взмахнув им, отхватил изрядный кусок Таниного платья. Ничего не испытывая, кроме страха и отвращения, Таня в первоемгновение все еще сжимала в руке отрезанный кусок ткани, затем медленноразвернула его. Вместо страшной гусеницы на руке ее лежал обыкновенныйсучок. Страх на лице Тани сменился недоумением, недоумение - отчаянием, когдаона увидела на своем платье огромную дыру. Она всплеснула руками: - В чем же я теперь пойду? Зачем ты это сделал, Филька? - Нарочно, - сказал он, - хотя ты сама меня об этом просила. Но, можетбыть, ты теперь не пойдешь на мыс? - Все равно я пойду. Я пойду, я пойду! - закричала Таня и, спрыгнув сдерева, скрылась, утонула в роще. И Филька не успел даже заметить, как исчезла она меж черных и белыхберез. Словно вихрь умчал от Фильки друга. Он остался на дереве один. Геометрия, лежавшая у него на коленях,упала в траву. Полосатый бурундук, самый любопытный из всех живущих в этойроще под корнями даурской березы, подошел к упавшей книге и остановилсяперед ней. В передних лапах он держал орех, который нес в свою норку. Филька сердито запустил в бурундука ножом. И острый нож вонзился вземлю перед самой мордой зверька. Бурундук уронил орех и тоже исчез. А Филька медленно сполз с дерева. Он поднял орех, положил его наладонь и взвесил - орех был полный. Филька некоторое время смотрел на негобез движения, все думая о Тане, и затем, решив, что все-таки каждый орехдолжен быть раскушен, громко разгрыз его.

XXI

Ночью город спал. И хотя каждый звук, раздающийся вдалеке, кажетсяночью близким, но нечего было слушать в безмолвии города. Никто не ходил поего улицам. Только Таня продолжала свой путь. Однажды она ходила уже в эту пору и по этой дороге. Но тогда рядом шелФилька, он нес ее удочки на плече. Оба они немного дрожали от холода,потому что была осень и на рассвете листья срывались и догоняли ветер, некасаясь земли. И звезды горели тогда только на самом краю горизонта. Атеперь они не уходили с неба, дожидаясь зари, чтобы дружно покинуть его. И пока они горели в тишине, Таня все шла одна при их свете,направляясь к лесистому мысу. Она вошла в лес и выбрала себе широкую тропинку, где было светлее, чемпод деревьями. Длинные корни и тени лежали на пути. Но ей не было страшно.Только влажные листья ольхи изредка пугали ее немного, задевая лицо. Онаотстраняла их рукой. Она была задумчива. Она думала: что делать, если Коля скажет ей о любви? Что делать? Вчераон пришел к ней и сказал: "Приходи. Я прошу тебя, приходи ради меня. Ведь яеще не видел как следует рассвета в лесу. Приходи". И вот через мгновение она придет. Что делать? Что делать вообще, когда тебе говорят о любви, а у тебяесть мать, для которой ты в жизни одна, и нет у нее никого больше? Она слегка дрожала, думая об этом, и куталась в докторский халат своейматери, который надела тайком. А лес уходил все дальше, ведя ее по своим тропинкам к мысу, где былирассеяны огромные камни. Коля выбрал себе место среди них. Он сидел и ждал, глядя в сторонулеса. А под угасавшими звездами уже белел песок и, словно под дождем,блестели камни. Таня появилась перед ним внезапно. Он не узнал ее в белом халате ибросился прочь от нее. Таня окликнула его по имени. Он отозвался. Носмущение его не прошло сразу. Время тянулось медленно. Они в полном молчании шли назад к опушке,где, словно веретена, окутанные пряжей, стояли в дыму остроконечные ели. Они выбрали лиственницу с широкими ветвями и остановились под ней. - Зачем ты надела этот халат? - спросил Коля. Таня ответила: - У меня нет теперь красивого платья, которое так нравилось тебе. - Зачем ты говоришь о своем красивом платье, я его совсем не помню. Ядумаю только о тебе. - Всегда? - спросила Таня. - Всегда. Даже тогда, когда я тебя не вижу. Вот что для меня странно. - Да, это странно, - сказала она. Потом они присели у подножия лиственницы и прислушались к трескуветвей над головой. Это просыпались птицы в своих убежищах. Над вершиной ближней ели замахала крыльями кедровка и улетела, оставивза собой в темном воздухе смутный след. - Это очень странно, - повторила Таня, следя за ее полетом. - Вот онапровела среди ветвей, тут, на ели, долгую ночь. А теперь на заре улетела...Но это хорошо. Значит, ты будешь думать обо мне всегда, и тогда, когда меняздесь не будет? Скоро я уеду. Коля потихоньку вскрикнул. Он не постеснялся крикнуть, услышав этислова, в одну секунду перевернувшие всю его душу. Таня же, сколько было сил, старалась сдержать свой голос. - Разве ты хочешь уехать отсюда? - спросил он. - Да, я так решила. Пусть отец остается с тобой и с тетей Надей - онаведь тоже добрая, он любит ее. А я никогда не покину маму. Нам надо уехатьотсюда, я это знаю. - Но почему же, скажи мне? Или ты ненавидишь меня, как раньше? - Никогда не говори мне об этом, - глухо сказала Таня. - Что было сомною сначала, не знаю. Но я так боялась, когда вы приехали к нам. Ведь этомой отец, а не твой. И, быть может, поэтому я была несправедлива к тебе. Яненавидела и боялась. Но теперь я хочу, чтобы ты был счастлив, Коля... - Нет, нет! - в волнении закричал он, перебивая ее. - Я хочу, чтобы иты была счастлива, и твоя мать, и отец, и тетя Надя. Я хочу, чтобы былисчастливы все. Разве нельзя этого сделать? - Может быть, можно, - в раздумье ответила Таня, - не знаю. И она замолчала, думая о своем собственном счастье, и о счастье отца,и о матери. Она сидела тихо, прижимаясь спиною к темному стволу широкойлиственницы, точно ей хотелось опереться о нечто более незыблемое, болеенадежное, чем ее неясные мысли, смутно толпившиеся в уме. Но и лиственница слегка колыхалась под силой предрассветного ветра. Оншел от реки по вершинам, раскачивая их. Рассвет катился за ним, как прибой, ударяясь в отвесную стену леса. А в небе над рекою не было уже ни одной звезды. - И мне бы хотелось, чтобы все были счастливы, - сказала Таня,неотступно глядя вдаль, на реку, где в это время поднялось и дрогнулосолнце. - И вот я пришла к тебе. И теперь ухожу. Прощай, уже солнце взошло. И Таня поднялась с травы, повернулась спиною к реке и пошла по лесу,не разбирая дороги. Коля догнал ее на тропинке, где в стороне среди елей тихо стояликедры. - Таня, не уходи! - крикнул он. - Разве сказала ты мне все? Разве этовсе? - Конечно, все, - ответила она с удивлением. - А разве еще что-нибудьнужно тебе, Коля? Он не осмелился посмотреть на нее нежно: он боялся покраснеть иопустил глаза. Она же продолжала глядеть в его лицо с милым и кротким вниманием. Тогда он наклонился и приблизил свои губы к ее щеке. Она не отстранилась от него. Было тихо со всех сторон. И в то же мгновение два громких выстрела прошлись в тишине по лесу.Потом в горах был отзвук. Невысокий кедр взмахнул ветвями, и огромный фазан в зеленых изолотистых перьях упал к ногам детей. Они разбежались в испуге. А фазан начал биться в траве и замер. И другой фазан, с белыми ушами,пролетев немного косо, зигзагами, мертвый припал к земле возле Тани. Из-за толстых елей вышел на тропинку отец, а за ним появился Филька. У обоих были ружья в руках, и голубой дымок кружился над их головамимеж деревьев. - Чудесно! - сказал отец. Таня бросилась к отцу. Он как будто нисколько не был удивлен, видя ее здесь, в лесу. Он ласково взял ее под руку и сказал: - Дети, пора вам домой. Сегодня последний экзамен. Филька же подобрал тяжелых птиц и, вместе с ружьем закинув их заспину, остановился рядом с Колей. - А мы, брат, здесь охотились, - сказал он. - Много фазанов пасется поутрам на мысу. Коля дрожал всем телом. Филька снял свою куртку и накинул ему наплечи. Он взял его тоже под руку. Но тропинка была узка для двоих. И они пошли друг за другом, а Таня сотцом впереди. Она прижималась к нему все тесней, чтобы плечом не сбивать росы сдеревьев. Изредка она поднимала глаза и смотрела ему в лицо. А он шагал потропинке прямо, не боясь росы и стуча каблуками по корням. Он не вертелся,не кружился по лесу. Он был прост. Он улыбался ей и держал ее крепко. - Как ты похожа на мать в этом белом халате! - сказал он. А Таня вдруг подняла руку отца, положила к себе на плечо так, как оналежала в первый день их встречи. Затем погладила ее, поцеловала в первыйраз. - Папа, - сказала она, - милый мой папа, прости меня. Я на тебя раньшесердилась, но теперь понимаю все. Никто не виноват: ни я, ни ты, ни мама.Никто! Ведь много, очень много есть на свете людей, достойных любви.Правда? - Правда, - сказал он. - Простишь ли ты мне когда-нибудь мою злость? Я больше не будусердиться. А ты, - тихо спросила Таня, - не сердишься на меня, что я былатут, в лесу, с Колей так рано? - Нет, моя милая Таня. Я ведь тоже знаю: хорошо в лесу на рассвете!