Показания И. Орлова и Р. Миттермана

Иван Орлов был вольнослушателем Казанского университета, одним из наиболее энергичных членов студенческого кружка — «Апостолов», «ходивших в народ» с прокламациями.

6 мая 1863 г. он был арестован и допрошен. Из его показаний, о которых в рапорте начальнику Казанской губернии генерал-лейтенанту Козлянинову сообщал штабс-капитан корпуса жандармов Тетерин, вырисовывается следующая картина.

 

Осенью 1862 г. в Казань прибыло трое неизвестных лиц, выдававших себя за малороссов: Слядковский, Федоренко и Петрушенко, — с целью создания здесь Народного комитета под руководством Слядковского. С ними И. Орлов познакомился в ресторане Гермона Комонена. Они ему говорили об открытии в Казани тайной типографии, что для ее работы скоро завезут станки. Предлагали И. Орлову стать редактором сочинений, а наборщиков хотели найти из своих знакомых в городе. Вместе с тем просили его достать отпускные студенческие билеты тех студентов, которые во время каникул не будут выезжать из Казани, предлагали даже выкрасть из канцелярии инспектора печатные бланки, а печать надеялись заказать мастеру. Говорили, что к Пасхе ожидают подвоз оружия из-за границы (3 000 французских ружей), которые закупали в Гамбурге28. Отряды для восстания намечали формировать в основном из крестьян. Сообщили, что народные комитеты существуют в Париже и Петербурге, но они, хотя и входят в них, отделились и действуют самостоятельно, а центр у них в Москве. Намечали создать комитет в Казани и установить постоянные отношения с Варшавским комитетом29.

 

9 марта Слядковский, Федоренко и Петрушенко, встретив И. Орлова вновь в ресторане, дали ему пакет с воззваниями. С ними он отправился в Вятку. Адресов своих они ему не оставили и советовали писать до востребования на имя Адольфа Рихтера и подписываться фамилией «Дневич»30.

На следующий день «апостол» отправился из Казани в Вятку, после Вятки — в Пермь. Вернулся домой 3 апреля. 19 апреля он встретился на улице Воскресенской с Рудольфом МиттерманомIII, который попросил зайти к нему и взять у него бумаги, ибо ожидал возможного обыска. Придя к товарищу, И. Орлов взял большую связку бумаг: в ней оказались воззвания, ложные манифесты и прокламации о народном временном правлении.

 

50 экземпляров И. Орлов передал студенту Николаю Орлову для распространения в Вятской губернии, 50 — вольнослушателю университета Третьякову, отправлявшемуся на каникулы в Пермь, для передачи в г. Оханск находящемуся там под надзором полиции семинаристу Илье Пономареву. Остальные 200 экземпляров он сжег, потому что знал, что его разыскивают, ибо «на дню несколько раз к нему приходили полицейские и спрашивали постоянно, не дома ли Иван ОрловIV и не вернулся ли он из Оренбурга?»31.

 

Воззвания, как позже объяснял арестованный Р. Миттерман, он получил от студента Полиновского при следующих обстоятельствах. Вечером 16 или 17 марта Миттерман отправился к знакомому через Иваницкого офицеру А. Мрочеку, который служил в Спасске и, бывая в Казани, останавливался у француза Лежена. Не застав Мрочека дома, он пошел к знакомому Станкевичу, жившему на 1-й горе в д. Тельмана. У Станкевича он встретил десять неизвестных ему лиц. Среди них одного офицера и человека, одетого в коричневый пиджак, который рассказывал, что ехал маршрутом Петербург — Нижний Новгород — Казань, привез 200 револьверов и попросил присутствующих разобрать их. Наставлял, что когда придет время, то те, кто решится, должны ехать по деревням уговаривать мужиков вооружиться косами и идти в Ижевск за оружием, где имеется 30 000 ружей. Если же мужики не согласятся идти без оружия, то им следует раздать на время привезенные им револьверы, а еще подкупить оружие. Из Ижевска следовало идти в Казань. После выступавший стал доставать из деревянного ящика револьверы и раздавать присутствующим.

От Станкевича неизвестный вместе с Миттерманом отправились к студенту Полиновскому, квартировавшему на улице Воскресенской. У него они застали семь или восемь незнакомых человек. Приезжий сделал замечание Полиновскому, чтобы он убрал бумаги, лежавшие на стуле, и спрятал, ибо может нагрянуть полиция «и тогда будет скверно»32. Полиновский передал их Миттерману и попросил отнести к себе домой и подержать день или два, а затем он за ними пришлет.

Миттерман встречался с Иваницким, который во время одного из разговоров сказал, что надо ехать в Польшу, что там «страшно много наших поляков бьют»33.

25 и 26 марта штабс-капитан Иваницкий был в доме Миттермана и сообщил, что в Казань приехал поручик Генерального штаба М. Черняк узнать, готова ли Казань к восстанию. На что будто бы Иваницкий ответил, «что у него готово для этого 8 000 народу»34. Черняк пробыл в Казани дня два или три, уезжая, обещал Иваницкому прислать человека с револьверами. «Так что вышепрописанная личность в пиджаке и есть посланный от Черняка, как Миттерман слышал от Полиновского»35. Кстати, Миттерман был арестован после допроса И. Орлова36.

Полиновского задержал жандармский офицер Тетерин — автор рапорта37.

Дело о револьверах имело продолжение. Как докладывал представитель Министерства внутренних дел при начальнике Вятской губернии 28 июня 1863 г., в Казани на собрании 16 или 17 апреля у Станкевича револьверы раздавал прибывший из Москвы под фамилией Ост-СенковскийV и выдававший себя за студента Петербургского университета. Все участвовавшие в собрании были поляками. Их фамилии, кроме Миттермана и Мрочека, «еще не открыты». Затем в тот же день собрание было у Полиновского, к которому привезли четыре револьвера, из них два отдали Мрочеку, а остальные два отнесли на другую квартиру, где Полиновским были отданы тоже Мрочеку. Кроме того, один револьвер был у И. Орлова, который он продал неизвестному человеку. «Миттерман с Сергеевым тоже имели два револьвера, которые остались у них в квартире, никому не передаваемые»38.

В ночь с 19 на 20 мая в Вятку был доставлен гимназист Виктор Миттерман (младший). Но оказалось, что он не принимал участие в известном деле. Арестовать и немедленно доставить в Вятку следовало его брата Рудольфа (старшего). Ошибка, по объяснению задержанного, произошла от того, что в Казани всегда Рудольфа считали младше Виктора39.

Вятская охранка посчитала, что Виктора Миттермана необходимо оставить в Вятке под надзором полиции до приезда Рудольфа.

«Казнить смертью расстрелянием»

5 июня 1864 г. А. Е. Тимашев информировал казанского военного губернатора о том, что Комиссия военного полевого суда, учрежденная в Казани по политическим делам, представила ему на конфирмацию ее решение о штабс-капитане 4-го резервного батальона Охотского пехотного полка Н. Иваницком, поручике резервного батальона Томского пехотного полка А. Мрочеке, исключенном из рядов армии подпоручике бывшего 4-го резервного батальона Азовского полка Р. Станкевиче и «называвшем себя французским подданным», дворянине Минской губернии И. Кеневиче, осужденных на основании «высочайшего повеления» за политические преступления военным, по Полевому уголовному уложению, судом40.

Комиссия «по собственному их признанию и обстоятельствам дела» признала всех четверых виновными.

Н. Иваницкий обвинялся в том, что не донес правительству о «преступных замыслах Черняка», который приезжал в Казань «в марте 1863 г. под именем агента Московского революционного комитета, чтобы разузнать местность и произвести волнения, для отвлечения войск из Польши», что предлагал свои услуги Черняку «к возбуждению революции» с целью домогательства от правительства уступок в польском вопросе, что познакомил поручика Черняка с кружком университетских студентов, с которыми Иваницкий, в присутствии Черняка, вступал «в разговоры возмутительного содержания, развивал планы взятия Казани и Ижевского завода, указывал на необходимость приступить к делу ранней весной и по получении известий о последствиях пребывания в Казани студента С.-Петербургского университета Сильванда писал Мрочеку, что нужно действовать там, где можно захватить оружие и боеприпасы, надо сосредоточиться в известном месте, завладеть пароходами и потом можно действовать быстро на всем протяжении Волги и Камы, что в письме, отправленном через студента Глассона к студенту Жеманову, высказывал полное сочувствие “к замышлявшемуся восстанию и преданность этому делу”, что принял непосредственно меры по укрытию Черняка от преследования правительства, что откровенно высказал заявление о своем сочувствии к польскому восстанию, о своей готовности встать в ряды “инсургентов”, что приобретал и хранил у себя “возмутительные воззвания и ложные манифесты”, будто данные государем императором в Москве 31 марта, что незаконно приобрел два подорожных бланка, один из которых “по собственным словам” взял тайно у квартирмистра Свинцинского, а другой получил “непрописанным” от казначея штабс-капитана Старова, что вел преступные разговоры с крестьянином села Бездна Хориным с целью испытать, насколько подготовлен народ к восстанию»41.

Вслед за Иваницким обвинение предъявлялось А. Мрочеку. Ему инкриминировалось следующее: знал и не донес начальству о преступных умыслах поручика Черняка и штабс-капитана Иваницкого «произвести восстание в Казанской губернии», принял непосредственное участие «в осуществлении преступных намерений Черняка и Иваницкого, принимал меры к “сокрытию” Черняка от преследования правительства; самовольно отлучался в Москву, где под чужой фамилией разыскивал Черняка»42.

 

Р. Станкевича обвиняли в побеге со службы в Польшу, чтобы стать в ряды инсургентов, в участии в замысле о подготовке восстания в Казанской губернии, в снятии квартиры для вторичного приезда Черняка в Казань, в получении от него из Москвы телеграммы с извещением о времени его приезда, принятии заведомо у себя на квартире посланца Черняка — Сильванда с манифестами, воззваниями, деньгами и оружием, приобретении фальшивых документов и их использовании, ложных показаниях при допросах43.

И. Кеневич навлекал на себя сильные подозрения по уликам и обстоятельствам «как главный распорядитель в рассылке эмиссаров в поволжские губернии, в снабжении их экземплярами ложного манифеста, фальшивыми видами на свободный проезд, деньгами на путевые издержки»44. Он добровольно сознался, что «не только не донес на лиц, являвшихся к нему с письмами и повелениями об уплате налога в пользу польской революции и о немедленной явке его на театр войны, но и сам эти письма или возвращал назад, или сжигал; в том, что в декабре 1862 г. проживал в Москве в гостинице Шевалдышева, по чужому паспорту, заявив свой собственный в другой части города»45.

Военный суд, сопоставив «все вышеизложенные преступления с полевыми законами, постановил: подсудимых штабс-капитана Н. Иваницкого (27 лет), поручика А. Мрочека (30 лет) и подпоручика Р. Станкевича (27 лет) на основании [...] соответствующих статей Военного уголовного уложения, лишив чинов, медалей и всех прав состояния, казнить смертью расстрелянием»46.

Что касается И. Кеневича (30 лет), то на него у охранки не было «полных юридических доказательств», и его оставили «в сильном подозрении». Тем не менее суд лишил его всяких прав состояния и решил, как и его товарищей, «казнить смертью расстрелянием»47.

А. Е. Тимашев утвердил предлагаемое решение: всех четырех подсудимых «за перечисленные преступления на основании приведенных законов и согласно приговору военно-полевого суда, лишив всех прав состояния, а первых троих чинов и медалей, казнить смертью расстрелянием»48.