Здравствуйте, Александр!

 

Спасибо Вам большое, поскольку Ваш вопрос поднял сразу несколько очень интересных тем. Прежде всего о старчестве, затем о самом о. Софронии, и, наконец, о критерии Церковной Истины.

Итак, прежде всего я хотел бы отметить, что апелляция "к старцам", столь частая в наше время, глубоко неуместна. Мы живем во времена величайшего духовного оскудения, крайне непросто найти не то что духоносного старца, но и просто опытного духовника — наставника и руководителя. Зато буйным цветом распространяется подражание этому явлению — лжестарчество, и дико-суеверное и интеллигентно-полуоккультное. Многие священиики и тем паче монахи берут на себя большой грех — дозволяют себя называть "старцами", принимают навязанный воззрениями невегласов образ поведения "старца", дерзают прозорливствовать и пророчествовать... И это подражание старчеству, дающее народу некий эрзац высокой духовной жизни, весьма опасно, ибо отвлекает от подлинного источника наставлений для всякого православного человека — Священного Предания церковного, творений святых Отцов.

Вот что писал еще в конце 18 века преподобный Паисий Величковский, всю жизнь открещивавшийся от имени "старца", которым его хотели почтить:

"Когда я ушел из мира, я не сподобился в начале моего монашества даже следа от кого-нибудь увидеть здравое и правильное рассуждение и наставление и совет, согласный с учением святых отцов о том, с чего и как мне неопытному и новоначальному начинать мое бедное монашество. Поселившись в одном пустынном монастыре, где, по милости Божией, я удостоился получить и начало монашеского звания, я не услышал там ни от кого должного разъяснения, что такое послушание, в каком смысле и с какой целью оно установлено и какую заключает в себе пользу для послушника. Ни начальник монастыря, ни мой воспреемник и старец никакого мне по этому поводу не дали наставления. Постригши меня без предварительного испытания, они предоставили мне жить без всякого духовного руководства. Оставшись как овца без пастыря, я начал скитаться там и сям,стремясь найти душе своей пользу, покой и вразумление и не находил, за исключением блаженных старцев Василия и Михаила (Двух старцев всего обрел преп. Паисий на всем Афоне!!!). Не отыскав желаемого душе моей руководства, я поселился вна некоторое время в уединенной келии и, положившись на волю Божию, стал читать понемногу отеческие книги, получая их от своих благодетелей — сербских и болгарских монастырей, и читал эти книги с большим вниманием. Читая эти книги, я, как в зеркале увидел, с чего именно мне надлежало начать мое бедное монашество, я понял какой великой благодати Божией был лишен, не находясь в послушании у опытного духовного наставника и не слыша ни от кого наставления в этом предмете, я понял, что мое бедное, так называемое безмолвие — не моей меры, что это дело совершенных и безстрастных.

Недоумеавая, что делать и кому предать себя в послушание, я скорбел и плакал, как дитя плачет по умершей матери".

Видите как горько сетует преп. Паисий на оскудение старчества в свое время, но отсутствие духоносных наставников-монахов. Он видел только одну опору и утешение для современного монашества — изучение отеческих писаний, научение истинному монашескому житию от древних, прославленных Церковью и Духом Святым подвижников. И сам. преп. Паисий употребил все свои усилия для того, чтобы дать русским инокам максимально полный перевод святоотеческих наставлений. Чего стоит одно только славянское "Добротолюбие"! Собственные счинения преп. Паисия — так же, прежде всего — изложение отеческих наставлений.

Я не лучайно так подробно остановился именно на преп. Паисии, поскольку именно он — зачинатель великого духовного движения в России XIX века, именно к нему тянутся нити всего русского старчества, и прежде всего Оптиной. Корни эти были святоотеческие. Еще раньше, преп. Серафим научился монашескому житию из отеческих книг (и заметьте — старцем никогда себя не называл). Преп. Лев Оптинский всегда наставлял монахов от Священного Писания и книг отеческих, а при преп. Макарии Пустынь превратилась в центр по изданию святоотеческих сочинений. Мы как-то забываем, что старец — это прежде всего монастырское явление. В нормальных условиях старец "в миру", старец "на приходе" — это нонсенс. Более того — бесчиние. И в той же Оптиной, под магическим влиянием книг Достоевского, мы замечаем более окормление мирян (то есть дело второстепенное), а не воспитание добрых монахов, — основное. Не случайно, что наиболее популярный среди оптинских старцев — преп. Амвросий вспоминается только как добрый дедушка, утешающий богомольных женщин, а вот о нем, как о суровом монастырском наставнике никто и не помнит... Оптина по нужде (ввиду общего духовного оскудения) возложила на свои рамена миссию окормления мирян, да и то всегда, когда была возможность, старцы стремились переложить ее на белых священников (типа о. Алексея Мечева), так же старались поступать и преп. Варнава Гефсиманский, старцы Глинской Пустыни и другие. И заметьте, опять же, тот из светильников духа, который находился в миру, — прав. Иоанн Кронштадтский, старцем себя не называл и другим запрещал. И это — в славнейшие времна.

Теперь же старцев — как грибов, старчествующих — еще больше. И это при том, что всем очевидна крайняя духовная нищета нашего времени, крайнее незнание большинством даже и клириков тех самых отеческих писаний... Волей-неволей возникнет подозрение, что если кто-то называет себя старцем (иные так и подписывались "твой старец"), то он даже не не-старец, а лже-старец. Поэтому призываю к сугубой осторожности в присвоении этого священного для каждого христианина титула тем или иным из наших современников, и уж тем более к апелляции к ним, как к последним авторитетам, как к неким маленьким "папам" - рупорам Святого Духа.

Тем более будем осторожны в отношении тех, кто сам говорит, что глаголет от Святого Духа. Вспомним мудрое трезвение преп. Паисия Величковского и скажем себе твердо: наши старцы — святые Апостолы и Святые Отцы.

Теперь, после этого "методологического введения" о самом о. Софронии. Ваш вопрос подвиг меня к тому, чтобы открыть книгу, которую я не открывал, наверное, года четыре — вышедший в 1994 г., в Петербурге, в издательстве САТИСЪ сборник архим. Софрония "О молитве". Открыл — и очень четко осознал, что с теми моими друзьями из прихожан МП, которые зачитываются этими произведениями, ставят у себя среди икон фотографию их автора, цитируют его как великий духовный авторитет — мы попросту разные люди и разные христиане. Потому я и уверен, что обречены провалы сблизить с Патриархией всех истинно-православных христиан, что у нас уже и духовность разная — пахнуло от книги чем-то бесконечно чужим и далеким.

 

Не знаю, режут ли Вам слух подобные слова и высказывания:

"Подлинная молитва, единящая нас с Всевышним, есть ни что иное, как свет и сила, сходящие на нас с небес. Она по сущности своей трансцендирует нас в иной план. В этом мире нет источника энергии для нее." (с. 9)?

 

Подобного рода словес в этой книге немало. Еще больше в ней слова "я", столь чуждого всем святым подвижникам Православия. Сама книга может быть отнесена скорее всего к лрическому жанру рассказа автора о своих мистических переживаниях и духовном опыте. То есть мы встречаемся со страшной опасностью — подменой общецерковного опыта, Святого Предания личным духовным опытом, замена святоотеческй традиции претензией на особые, личные мнения, "согласованные напрямую с Богом". Эти откровенные субъективность и "лиризм" меня более всего и смутили.

Вот характерный пример. Как рассуждает о. Софроний о прелести:

"Духовник при встрече с лицами, которые говорят ему о своих видениях, заботится прежде всего о том, чтобы верно распознать источник видения: было ли оно истинно дано Свыше, или только порождением возбужденной фантазии, или следствием влияния неприязненных духов. Задача подчас трудная и чрезвычайно ответственная. Если данное от Бога мы припишем сопротивной силе, то рискуем впасть в хулу на Духа Святого. И наоборот: если демоническое действие признаем за Божетственное, то толкнем доверяющего нам исповедника на почитание демонов. Отсюда всем без исключения духовникам необходима усердная и постоянная молитва вообще и на каждый отдельный случай, чтобы Сам Господь сохранил его от погрешностей в суждениях своих. Когда духовнику положение вещей неясно, то у него в распоряжении остается "психологический прием": предложить исповеднику быть недоверчивым ко всякого рода особым явлениям... Конечно, такой метод не более чем паллиатив, и прибегать к нему не должно легкомысленно.

 

Опыт показал, что когда кто-либо искушает брата своего, то тем самым толкает его на раздражение и огорчение"

 

Если бы статья не называлась с претензией "О духовническом служении" (Из записок афонского духовника), то можно было бы просто предположить, что автор неполон и изложил только часть дела, а остальное попросту подразумевает. Но само название работы должно требовать предельной полноты и корректности.

 

Сравним же это с записками другого афонского духовника — о. Иеронима, жившего в прошлом веке.

Сравним, прежде всего, сам подход к проблеме.

Идет разговор монаха с духовником о бывших монаху видениях, в частности монах упоминает о двух видениях особенно тайных, которые даже духовнику ему не велели рассказывать: