Ю.В. Белов, 1929 г.р.

«Когда началась война, мне было 12 лет. С раннего детства я проявлял склонность к рисованию. В 1941 году был принят в Среднюю художественную школу (СХШ) при Всероссийской Академии художеств.

Отец – врач-хирург был мобилизован и уехал на Карельский фронт. Мать - терапевт, работавшая квартирным врачом в 32 поликлинике, была мобилизована и стала врачом участка МПВО. Старший брат ушел в народное ополчение, участвовал в боях под Гатчиной и защищал Ленинград на Ленинградском фронте.

В сентябре я проучился в СХШ одну неделю, т.к. сильные налеты фашистской авиации мешали моим поездкам с Петроградской стороны на Васильевский остров.

Я находился с матерью в штабе участка МПВО. Выполнял все необходимое: был связным, дежурил, таскал на чердак дома песок, красил чердачные перекрытия огнезащитной известью. Постоянно, когда позволяла обстановка, делал зарисовки бойцов МПВО, блокадного быта горожан.

Наступили ранние холода. У нашего дома № 35/75 по Кировскому проспекту разорвалась тонная бомба, все стекла были выбиты, жить там стало невозможно. Мать ночевала на дежурстве, а я у разных мало-знакомых людей.

Встречались мы с ней днем в нашей промерзшей комнате, готовили кое-какую еду на буржуйке. Так прошли долгие голодные, холодные, с обстрелами и бомбежками, последние месяцы 1941 года.

Мама выхлопотала нам небольшую комнату в доме № 6 по Ординарной улице, где я безвыходно пролежал до марта 1942 года, истощенный голодом, вшивый, с язвами на руках, испытывая страх от одиночества и вражеских обстрелов.

В марте нас с мамой поместили в стационар. К этому времени относятся мои акварели- фантазии: натюрморты с фруктами и овощами, а также мирные сельские пейзажи. Весной участвовал в очистке города от льда и нечистот.

Летом, немного окрепнув, работал в отделе пропаганды Приморского района. Увеличивал с газетных публикаций сатирические карикатуры на фашистов, делал подписи к ним. Все это выставлялась на стенах Дома культуры Промкооперации (ныне Ленсовета) на Каменноостровском проспекте.

1942-43 учебный год учился в 47 школе. С бригадой школьников участвовал в разборке деревянного дома на Бармалеевской улице на дрова, работал в овощном пригородном хозяйстве.

На городскую Олимпиаду творчества школьников, проходившую летом 1943 года, представил более 20 своих работ «Ленинград в блокаде». Был отмечен 1-ой премией и грамотой. В ноябре награжден медалью «За оборону Ленинграда». К этому времени относится мое знакомство и начало обучения у известного художника - живописца и графика Владимира Александровича Серова, в то время возглавлявшего Ленинградский Союз художников. У него в мастерской я прошел прекрасную школу мастерства и любви к изобразительному искусству.

Мой брат участвовал в прорыве блокады, был ранен в голову, лежал в ленинградском госпитале. Здесь я посещал его и сделал несколько рисунков.

В 1944 году вернулась из эвакуации СХШ, где я продолжил занятия, окончив ее в 1949 году. Тогда же поступил на живописный факультет института им. И.Е. Репина, который окончил в 1955 году по батальной мастерской профессора Р.Р. Френца».

***

Из воспоминаний З. Головановой:

 

«…Школы на Большой Охте в 1941 – 1942 г.г. были закрыты…Бомбоубежищ у нас было недостаточно, т.к. Большая Охта состояла наполовину их двух- и трёхэтажных домов. Объединялись пять-шесть семей и строили во дворах землянки. Хорошо помню нашу землянку - длинная траншея, по бокам вдоль стен скамейки, а в конце двухъярусные нары, где располагались дети. Постельные принадлежности находились там постоянно. На стенах висели две керосиновые лампы, в начале землянки стояла буржуйка.

Как только объявлялась тревога, мы бежали в наш «бункер». Так продолжалось два месяца, затем наступили холода, голод, и уже не хотелось бегать.

…Нашу семью от холода спасало печное отопление, родители летом всегда заготавливали дрова, каждая семья в подвале дома имела свой «сарай».

…Моя мама очень рано, до работы каждое утро топила плиту, варила кашу, кипятила чай, делила хлеб на две порции,утреннюю и вечернюю, и будила меня. Вечернюю порцию хлеба мама прятала, чтобы мы не съели. Я поднимала брата и сестру, мы умывались и садились завтракать. Конечно, всё время хотелось есть. Мы с братом постарше были, а наша сестрёнка после каждого завтрака заползала под стол и искала крошки хлеба.

Когда немного остывала плита, я стелила на неё байковое одеяло, и мы усаживались втроём. Моей задачей было истопить печку, в конце топки закрыть трубу, принести два бидончика воды (за два раза). Потом мы дружно переходили с плиты к печке, обнимали её ручками. Я, как могла, занимала ребят: читала книжки, рассказывала сказки. Мы регулярно слушали радио (чёрную тарелку).Радио работало всю блокаду, оно помогало нам выдержать все тяготы…Слушая каждый день радио, я была уверена, что немцы не войдут в наш город, мы победим…

Воду сначала возили с Невы, а затем брали из воронки. После усиленной бомбёжки образовались две большие воронки, пробили трубы, и оттуда текла чистая вода. Одна бомба упала около нашего дома, другая – немного подальше. Дом сильно покачнулся, но не рассыпался. Наступил конец декабря 1941 года. Мама купила маленькую ёлочку, я достала ёлочные игрушки. Каково было моё удивление: я обнаружила среди игрушек грецкие орехи, подкрашенные в разные цвета. Я разбила их, они оказались все качественные. Поделила поровну, это был маленький сюрприз на Новый год…

В 1942 году семья понесла большие потери, не стало брата и сестрёнки. В апреле 1942г. в городе стали открывать профилактории для детей – дистрофиков. Мама обратилась к заведующей детской поликлиники…Меня по скорой отправили в профилакторий, который находился на Свердловской набережной. (Папу отвезли в госпиталь недалеко от Смольного). Меня сначала подлечили на первом этаже клиники. Когда я стала оживать, меня перевели на второй этаж, там было пятиразовое питание. Через месяц меня выписали, я чувствовала себя хорошо… (Папу выписали из госпиталя через два месяца, ему дали вторую группу инвалидности без права работы)…

Мама со своей дружиной всю зиму и весну очищала город от трупов, отвозили их на санках в помещения прачечных. Когда выдавали машину, они грузили и отвозили их на Большеохтинское кладбище. Захоронения в братские могилы осуществляла другая бригада. Весной 1942 года маму перевели в строительную бригаду, определили в группу, где женщин обучали кровельному делу. Обучал и руководил бригадир Женя, ему было 16 лет. С 1942 по 1945 год включительно эта бригада ремонтировала крыши в Красногвардейском и Смольнинском районах…

…Нас спасла трава: лебеда, крапива. Сбор лебеды был на мне. Мама вечером, после работы, на раскалённой плите, конечно, без масла пекла лепёшки.

…До войны на Большой Охте работали четыре школы, а осенью 1942 года – только одна. Из моего класса пришло 13 человек, а до войны в классе было сорок человек. На Ленинградском фронте погибли директор школы, мой учитель Константин Николаевич. Старший вожатый умер от голода.

Как только мы вернулись в школу после уборки урожая и сели за парты, у нас появились новые заботы. Помимо приготовления уроков, необходимо было вести заготовку дров для школы. Пилили, кололи и заносили дрова в свой класс накануне. Позже мы постоянно посещали ближайшие госпитали и помогали ухаживать за ранеными: писали письма за тех, кто сам писать не мог, помогали санитаркам накормить и напоить тяжело раненых, выступали с концертами художественной самодеятельности.

…Очень тяжело для нашей семьи начался 1943 год. В середине февраля папу вновь госпитализировали, а за десять дней до 1 марта у нас украли мою и мамину карточки. Десять дней без питания для истощённого организма – это погибель. Самое обидное, что украли мои школьные талоны на питание. Мама обратилась к директору школы, Евгении Николаевне Яковлевой выделить мне тарелочку супа. В обед меня ждала тарелка супа, а мои одноклассники отдавали свои довесочки хлеба. На следующий день девочка из нашего класса Кира со своей мамой принесли к нам домой кастрюлю солёных зелёных листьев. Мама варила щи. Так, благодаря учителям, детям и Кириной маме, мы смогли продержаться без карточек десять дней….»

* * *

Вспоминает В.Г. Григорьев:

 

«…Водопровод не работал, канализация тоже. Отопление в большинстве домов было печное, но дров тоже не было. Пищу готовили на примусах и керосинках, но не было и керосина. Грелись с помощью самодельных печурок – «буржуек», которые ставили в жилых комнатах, а трубу выводили прямо в печной дымоход или в окно. На буржуйках готовили скудную еду, оттаивали снег, кипятили воду. Огонь в «буржуйках» поддерживали с помощью любых горючих материалов: книг, газет, паркета, мебели, обломков деревянных конструкций разрушенных или разобранных домов.

Жили мы на Петроградской стороне, которая подвергалась ожесточённым артобстрелам и бомбёжкам. Окна были без стёкол ещё со времени первых бомбёжек. Оконные проёмы закрывали фанерой, коврами, одеялами, поэтому в комнатах стоял постоянный мрак, Освещались с помощью «коптилок» - маленьких баночек с фитильком, по типу церковной лампадки. Света от них было маловато, зато хватало копоти… Температура в комнатах ночью опускалась ниже нуля, вода в ведре замерзала, на стенах был иней…

…Это произошло в декабре сорок первого года. Я, школьник четвёртого класса, к этому времени очень ослаб и чаще всего лежал одетый в нашей холодной комнате коммунальной квартиры № 8 дома № 23 по проспекту М. Горького (теперь это Кронверский проспект). Моя бабушка, Кононова Зинаида Васильевна, вдова земского врача Симбирской губернии, обладала познаниями в области физиологии человека, медицины и пищевого рациона. Она знала из опыта гражданской войны, разрухи и голода первых лет Советской власти, что, если человек переставал активно жить и двигаться, то его вскоре одолевала апатия, он терял интерес к жизни и…умирал. Поэтому бабушка заставляла меня вставать и двигаться, что-то делать: сходить с маленьким ведёрком за водой в парк Ленина (теперь это Александровский парк). Там был открыт люк на сети водопровода, и сочилась вода, а вокруг вырос ледяной холм, на который надо было взобраться, чтобы зачерпнуть воды, а потом опуститься и не упасть; растопить «буржуйку», а для этого нужно было разломать стул или шкаф. Но самым главным стимулом к жизни была задача, которую возложили на меня – я должен был ежедневно ходить в булочную и выкупать свою пайку хлеба – 125 граммов, которые мне полагались по детской карточке. Булочная, к которой мы были прикреплены, помещалась в доме № 6 по Малой Посадской улице, примерно в пятистах метрах от нашего дома. Улицы были завалены снегом, трамваи уже не ходили, автомобильное движение было чрезвычайно редким (в основном, это были военные грузовики, санитарные автобусы, иногда штабные машины-легковушки). Вдоль домов вилась тропинка, по которой шли люди, часто просто по проезжей части. Кое-где лежали трупы замёрзших или упавших от голода людей. Девушки из команд МПВО собирали эти трупы и отвозили их в местные морги, которые были во многих домах. Один их них был в доме № 27 по проспекту М.Горького, где до войны была сберегательная касса.

В один из морозных дней я, как обычно, дополнительно утеплившись, спустился с пятого этажа и потихоньку пошёл за пайкой хлеба. Окна булочной, как и большинство витрин в городе, были закрыты деревянными щитами и мешками с песком. В помещении стоял полумрак, лишь около прилавка небольшое освещённое пространство. К продавцу стояла очередь полуживых людей, закутанных до самых бровей и безучастных ко всему. Все ждали, когда подойдёт их очередь, и они получат кусочек жизни. Я тоже терпеливо ждал. За мной уже было несколько теней. Как вдруг в магазин вошёл мальчик, тоже закутанный по самую макушку и очень грязный. Он медленно оглядел помещение и, по- дойдя к последнему в очереди, стал предлагать тихим голосом какую-то бутылку. Когда он поравнялся со мной, я услышал его слабый голос: «Тебе нужен керосин для коптилки? Могу обменять на пайку хлеба».

Он был чуть выше меня ростом. Рука, которой он держал за горлышко бутылку, высовывая её из-за пазухи, была очень грязная, а под ногтями выделялась широкая траурная кайма. От его предложения я отказался. Обойдя всю очередь и не найдя желающих совершить обмен, он снова подошёл ко мне и стал уговаривать. Я объяснил, что у меня есть керосин, хотя его на самом деле не было, просто кусочек хлеба был для меня дороже всего и нужнее, от него зависела моя жизнь. Когда подошла моя очередь, продавец вырезала из моей хлебной карточки талончик, отрезала от буханки хлеба маленький кусочек, взвесила его и, добавив крохотный довесочек, передала мне. Довесочек тут же отправился мне в рот, карточку я убрал во внутренний карман своего зимнего пальтишка и только собрался положить свою пайку в холщовый мешочек, как на меня навалился этот мальчик, своей грязной рукой схватил мою драгоценность, мой кусочек жизни! Я инстинктивно сжал хлебушек одной рукой, а другой оттолкнул напавшего, он стал падать и потянул меня за собой на пол.

Очередь молча наблюдала за поединком, а мы только сопели и возились на полу. Очевидно, я был сильнее, так как был всё время сверху. В какой-то момент я сделал ему очень больно, и он выпустил хлеб из своей руки. Я встал и, не оглядываясь, вышел из булочной. Немного отдышавшись, я осмотрел свой кусочек хлеба – он уже потерял свою форму, так как был сыроват, а там, где в него впилась рука мальчика, остался след большого пальца, и я сразу вспомнил его грязный ноготь.

Придя домой, я ничего не рассказал своим родным и только улучив момент, пока никто не видит, вырезал след ногтя и убрал его, чтобы никто не нашёл, а выбросить – не мог, так как это всё-таки был, хоть и маленький, но кусочек хлеба.

Прошло много лет, а я и теперь вспоминаю тот случай, но не потому, что у меня хотели отнять хлеб. Мальчик: кто он был? - ремесленник, приехавший из деревни в Ленинград перед войной для того, чтобы стать квалифицированным рабочим, или беженец из западных районов страны, где уже хозяйничали фашисты, или ленинградский школьник, потерявший родителей при бомбёжке или от голода? Почему он не эвакуировался, какова его дальнейшая судьба, жив ли он или стал одной из безымянных жертв той жестокой войны?

Прости меня, мой сверстник! Если бы я отдал тебе мой кусочек хлеба, то, возможно, не написал бы этих строк, а лежал бы в братской могиле на Серафимовском кладбище.

Для нас, последних свидетелей и участников обороны Ленинграда, блокада останется до конца дней осколком в сердце, а память и разум не в силах всё забыть и простить! Своим и чужим».

***

 

И.С. Иванова:

«5 мая 1943г. меня приняли в комсомол. По решению ГК ВЛКСМ я была направлена на работу в детский оздоровительный лагерь на ст. Левашово. Начальником лагеря была Клавдия Ивановна Заремба, медпунктом руководила Елена Леонтьевна Кан (в девичестве Элькинд), тоже учащаяся нашей 239-й школы Октябрьского района. Старшим пионервожатым был Юра, фамилию его я не помню. Дети в лагере были в возрасте от 7-8 до 14 лет. В первой смене у меня был отряд 12 – 13 летних, размещались мы в частных двухэтажных домиках. Мебели в комнатах не было, кровати, несколько стульев. Утром – зарядка, линейка, потом шли на завтрак к станции, там был наш лагерный пищеблок.

Последние домики, в которых мы размещались, находились недалеко от леса, куда мы ходили на прогулки, собирали землянику, травку «заячья капуста». Мальчики специализировались на сборе патронов, гранат, приносили и всё складывали под мою кровать. Недалеко было и поле ржи, а вокруг вырос горох, иногда мы им лакомились, но очень аккуратно.

Как-то к вечеру к нам зашёл патруль и стал требовать от меня паспорт, а мне было 14 лет, и у меня были метрики. В комнате находились пионеры, и мой авторитет старшего товарища очень пал. Наутро пошумели и…пошли на завтрак. На вторую смену я взяла группу малышей. Воспитателем была пожилая женщина, все тяготы легли на меня (сушка, стирка мокрых постелей и белья). Мы много читали, моя мама 1-2 раза в месяц привозила мне книги.

Один раз за смену была баня, находилась она в районе вокзала. Всех малышей надо было вымыть, одеть, на другой день – стирка. Уборку дома производили своими силами. Кто постарше, помогали.

В конце августа участилась артподготовка, снаряды летели через нас. Мы просыпались и, прижавшись друг к другу, сидели, молча, уверенные, что бьют наши».

***

Из воспоминаний В. Д. Казанникова:

 

«…Я иду по 11-й линии Васильевского острова к дому № 20, где прожил первые 14 лет своей жизни до начала той страшной войны, которую потом назовут Великой Отечественной.

Я часто прихожу сюда, в своё детство. Теперь я знаю, что наш дом был построен архитектором Н. Фроловым в 1914 году для военнослужащих Николаевской морской академии. Но тогда это был для меня просто дом, где я родился и рос. Дом, где жили мои первые друзья. Дом, с которым связаны самые первые, а потому самые яркие и дорогие воспоминания детства. Высокий, в шесть этажей, строгий, тёмно-серого цвета, с эркерами и прекрасным гранитным основанием, до сих пор не утратил он своей красоты.

У парадных дверей были когда-то красивые «козырьки», а ворота украшал великолепный кованый чугунный узор. Во дворе была роскошная клумба с чугунным фонарём посредине…

Стоя одиноко, я вспоминаю многих дорогих друзей. Мне кажется: вот сейчас выбегут из дома Лиза Сеглина, Нина и Володя Солим. К счастью, они выжили в этой войне. А из окон второго этажа смотрят на уличного музыканта, который часто заходил в наш двор, Коля и Лида Чиркины… Они погибли во время блокады.

Наша семья жила тогда в «швейцарской», рядом с парадной лестницей. На первом этаже обитала семья Генераловых с детьми Капитолиной, Женей и Володей. Володя потом учился в ремесленном училище, в блокаду умер и похоронен в 59-й братской могиле на Пискарёвском кладбище. Его отец, Константин Генералов, а для нас просто дядя Костя, был управдомом. Много лет спустя я понял, что благодаря его заботам в нашем доме царил порядок, и было так уютно. Каждый вечер в одиннадцать часов он вместе с дворником Егором обходил все лестницы. Однажды при обходе Генералов нашёл меня спящим прямо на лестнице и отнёс к себе домой. Мои родители работали тогда по полторы смены и возвращались слишком поздно, я до глубокой ночи был предоставлен самому себе и проводил время на улице.

Дворник Егор всегда напоминал мне глухого Герасима из повести «Муму», такой же молчаливый и угрюмый. Двое его сыновей были арестованы, как враги народа. Одного «забрали» в 1932 году, второго – в 1937-м. После войны я однажды встретил его, он, как и прежде, работал дворником в одном из домов на 14-й линии. Я благодарен этим людям за то, что они старались содержать дом в чистоте, но при этом не «дёргали», не «муштровали» нас, мальчишек, за всяческие проказы. С утра до поздней ночи мы жили своей, нам одним понятной и интересной жизнью. У нас было много игр, в которые сегодняшнее поколение вряд ли играет: «чижик», «лапта», «12 палочек», «штандер», «царь земли» «маялка», «пристенок» (на деньги), «свинья», «классы».

Мы жили, словно дети одной большой семьи. Иногда летом при ЖЭКе открывалась детская площадка во дворе дома № 24, там мы и проводили свободное время. За нами присматривали воспитатели, во время обеда водили в столовую, которая находилась в доме, где теперь расположено кафе «Фрегат».

Как сейчас, вижу темноволосого Тагирку. У него не было одной ноги, он постоянно ходил с костылём, но всё равно участвовал во всех наших играх и забавах. В первые дни бомбёжек он дежурил на крыше, сбрасывал «зажигалки», спасал наш дом. Он его спас, а сам умер от голода в конце декабря сорок первого…Многие мои сверстники погибли от голода: Чиркины, Володя Коновалов, Коля Виноградов, Витя Козлов и другие.

Виктора Козлова, который жил в 44-й квартире, мы считали талантливым художником: он рисовал такие «червонцы», что от настоящих не отличишь. Среди более взрослых ребят были хулиганистые, но, в сущности, добрые мальчишки. Наша дружба «уличных мальчишек и девчонок была крепка потому, что помимо детского сада, школы нас сближал двор со своими правилами, законами, радостями и печалями.

Меня в детстве всегда восхищали подтянутые и стройные морские офицеры, которые жили в нашем доме. До сих пор в доме № 20 живёт дочь капитана второго ранга, которую мы в детстве называли Кисой.

Большинство ребят нашего двора были такими же отважными, как Тагирка: в трудное для страны время мы были едины мыслями и делами с Родиной, готовы были, не раздумывая, отдать свои жизни за светлое будущее, которое - мы в это твёрдо верили – будет счастливым для всех.

В 1945 году я посадил на 11-й линии маленькие деревца. За эти годы они возмужали и украшают всю нашу 11-ю линию и наш дом…»

***

 

Вспоминает М. С. Маслова:

 

«…С первых дней войны всё было подчинено подготовке города к обороне, помощи фронту. Берега Обводного канала (первая водная преграда) срочно очищали и укрепляли, во всех домах вдоль него на чердаках и в отдельных квартирах устанавливали огневые точки, готовили бомбоубежища для укрытия людей.

Напротив нашего дома № 125 были складированы жмыхи соевые, подсолнечниковые и другие, т.к. в домах были фуражные магазины. Было приказано убрать этот корм для животных. Мы, дети, вместе с взрослыми таскали эти плиточки жмыха и бросали в костёр, разведённый во дворе нашего дома.

Моя бабушка, Животкова Пелагея Антоновна, которой тогда уже было за 50, возвращалась с работы и, увидев «такое», распорядилась убрать костёр, а жмыхи носить по сараям и домой. Какой она оказалась умницей – многих, кто запасся дурандой, она (дуранда) спасла от голода…

О порядке и железной дисциплине во время блокады известно только нам,её пережившим. Моя сестра, Рященкова (ныне Голенко) Тамара Семёновна, родилась 3 марта 1940 года. В самое жестокое зимнее время1941-42г.г и позже мы на неё получали в детской консультации на 10-й Красноармейской питание в виде рожков регулярно и бесперебойно (были опоздания в выдаче в случае артобстрела, слабости шофёра из-за недоедания, он часто останавливал машину,чтобы отдохнуть),за ними я сама ходила. Когда сестра заболела и была на грани смерти, наш управхоз вызвал неотложную, которая сразу пришла. Сестра была госпитализирована и осталась жива.

Исчезло понятие «рабочий день», каждый житель отдавал производству 14, 16 и даже 18 часов на работе, а ещё дополнительно работал на оборонных работах, в них были вовлечены подростки и не работавшие ранее жители.

… Город затих – были отменены гудки заводов и фабрик, на железной дороге, звон колоколов и др. Остался только сигнал «Воздушной тревоги»…

***

 

С разрешения автора Всемирного документального сборника «Еврейские дети в борьбе с нацизмом» публикуем отрывок об одном члене организации «Юные участники обороны Ленинграда» Софе Меерсон, которая много лет объединяла ребят, награждённых медалью «За оборону Ленинграда», живших в блокаду в Смольнинском районе.

15-летняя Софа осталась в блокированном городе с родителями, сестрой и многими родственниками. Ее отец отказался эвакуироваться: «Я здесь родился и здесь умру». Мама, работавшая врачом в железнодорожной поликлинике, была на казарменном положении. Способная девочка любила учиться, стремилась к знаниям.

Дорогую цену заплатила она за осуществление заветной мечты…Юная участница обороны днём и ночью дежурила в школе, в пожарном звене…

Поздней осенью 1941 года в школе начались занятия, Софа пошла в девятый класс. Она увидела, как изменились ребята,похудели, стали серьёзнее. На переменах – ни беготни, ни смеха. Уроки часто прерывались из-за артобстрелов и воздушных тревог.

Наступила зима – необычно суровая, с нестерпимым холодом. Отопление в домах не работало, а топить стало уже нечем. Людям стали выдавать всего лишь по 125 граммов хлеба… 29 декабря 1941года умер отец. Последними его словами были: «Скорей бы весна». В ту памятную зиму семья потеряла восемь родных людей. От холода и голода, дистрофии и авитаминоза люди тяжело болели.

Около пяти месяцев пролежала Софа в больнице, но чудом выжила, встала на ноги.

Осенью 1942 года она начала работать на оборонном заводе фрезеровщицей. Вместе с другими …работала по 11 часов. Даже в ночные смены: фронту нужно было оружие.

Зимой 1943-го возобновились занятия в школе, и Софа вновь начала учиться в девятом классе. Её преследовали болезни, но девушка не сдавалась…

В январе 1944 года началось долгожданное освобождение города от вражеской блокады. Десятиклассница 169-й школы Софа Меерсон днём училась, а по ночам работала сандружинницей в эвакогоспитале в Невской лавре. Она регистрировала раненых, ухаживала за ними, развозила их по госпиталям. В эвакогоспиталь бойцы попадали прямо с передовой, от них ленинградцы и узнавали о грандиозном наступлении, развернувшемся под Ленинградом…»

Софа вела блокадный дневник. Издав, она подарила его сыну и внукам. «Пусть они никогда не испытают того, что пришлось пережить нашему поколению в суровые военные годы. Пусть дети и внуки чтят наше прошлое».

Ветеран Великой Отечественной войны, Софа Меерсон награждена медалью «За оборону Ленинграда» и ещё семью медалями. Сегодня она возглавляет группу ветеранов войны, тружеников тыла и блокадников в г. Петах-Тиква (Израиль).

***