Глава 44. Леви

 

Я сидел, облокотившись о бревно, у самого края лавандового поля спиной к деревьям, росшим за ним. В воздухе пахло Пикси.

Большая часть огней в гостинице были выключены, позволяя ночи царить вокруг. В небе сияло множество звезд. Было тихо, никто из постояльцев не ошивался поблизости и не прогуливался под луной, да и грозы не предвиделось.

Я зажег сигарету, затянулся и запрокинул голову к небу, выдыхая дым. Сегодня ко мне никто не подходил, никто не осмеливался заговорить, никто не посмотрел мне в глаза. Я не знаю, чего они боялись. Что я ударюсь в слезы?

Даже Анжело — единственный, кто едва знал о том, что случилось в этот день, не произнес ни слова. Уже перед самым уходом он, проходя мимо меня, вдруг протянул сигарету и зажигалку.

Он пугливый ублюдок, но сердце у него есть.

Я не курильщик. Конечно, когда-то пробовал. Но я всегда был спортсменом, а спортсмен-курильщик — слабак по определению. Поэтому мой опыт по части табака не велик.

Но этот день причинял боль.

И я курил.

Я слышал стрекот сверчков вдали и шум ветра, колышущего фиолетовые цветы.

Я был один. Я думал. Но хотел бы не думать.

Я услышал, как хлопнула дверь кухни, и увидел очертания фигуры, несущей мешок для мусора. Я знал, кто это, телом чувствуя эти изгибы.

Пикси уже разворачивалась, когда, заметив меня в тени, застыла. Не знаю, как она ухитрилась что-то разглядеть во тьме, но направилась прямиком ко мне.

Я остался на месте, лишь потер лицо рукой.

Она шла медленно и осторожно, а затем остановилась возле меня, одетая в рабочую форму. Хотя мы оба уже выполнили наши обязанности, мы все равно отчаянно искали занятие. Дела отгоняют демонов.

Она на секунду задержала взгляд на моей сигарете:

— Для меня найдется?

Я выдохнул облако дыма:

— Нет.

Она вырвала зажженную сигарету у меня из рук. Сначала я подумал, что она ее растопчет и прочитает лекцию о вреде курения. Но она не сделала ничего подобного. Пикси сама медленно затянулась и выдохнула струю дыма, после чего вернула мне сигарету.

Я взял ее, раздраженный и возбужденный одновременно.

— Ты не должна курить.

Она села на камень всего в шаге от мня, и я почувствовал, как откликнулось тело на ее близость.

— Я вообще столько всего не должна делать, — она посмотрела на звезды. — Черити ненавидела сигареты.

Я подвинулся.

— Каждый раз, когда она пыталась закурить, все заканчивалось кашлем и одышкой, — она заправила выбившуюся прядь волос за ухо. — Хотя за ее попытками было весело наблюдать, — на губах Пикси заиграла слабая улыбка.

Я еще раз затянулся и осторожно на нее взглянул.

— Я этого не помню.

— Конечно, нет. Вряд ли она хотела, чтобы ты видел, как она пытается курить. Ты ведь был ее героем, знаешь ли, — она подергала шнурки на своих туфлях.

— И этого не помню.

В груди что-то сжалось, и стало слишком мало воздуха для того, чтобы изгнать из глаз предательское жжение.

— Ты был и моим героем тоже, — мягко сказала она. — И ты им остался.

Она посмотрела на меня, и все воспоминания, от которых я бежал, все мысли, которые гнал, вернулись обратно и впились в меня острыми как бритва, когтями.

Казалось, Черити здесь, сидит между нами. В воздухе повисло ощутимое напряжение, но почему-то не казалось некомфортным. Пикс, должно быть, чувствовала то же самое, потому что заерзала на камне.

Я хотел бы всегда защищать ее от всего дурного. Я хотел бы оберегать ее от вождения в пьяном виде и, конечно, придурков. Но еще я хотел бы охранять ее от грусти о Черити. И от вины.

— Это не твоя вина, — произнес я. Мы встретились взглядами. — В том, что случилось с Черити, — продолжил я, — не было твоей вины.

В тот миг, когда имя Черити сорвалось с губ, в воздухе вспыхнула искра, и поначалу я даже испугался. Словно я высвободил весь эмоциональный ад, который целый год заталкивал вглубь себя.

Но когда я сделал вдох, в груди не появилось тяжести, потому что имя Черити казалось правильным. Нет. Оно казалось безопасным.

Но только рядом с Пикси.

Она наклонилась вперед, опираясь на камень, и наши лица оказались очень близко. Она смотрела прямо на меня. В этом не было сексуальности. В этом не было кокетства. Пикси просто требовала моего внимания, и она его добилась.

— И не твоя тоже, — сказала она.

Я взглянул на ее шрам.

Она проследила за моим взглядом и взяла в руки мое лицо, приподнимая подбородок так, чтобы я смотрел в ее глаза.

— В том, что со мной случилось, не было твоей вины. — Я отвел взгляд и уставился в землю. — В этом не было твоей вины...

— Пикс, остановись, — тихо произнес я.

Она молчала несколько минут, затем соскользнула с камня и встала на колени передо мной, фартук оказался на земле.

— Я прощаю тебя, — она упрямо ждала, пока я встречусь с ней взглядом. Мы замерли под звездами. — Мне не за что тебя прощать, — сказала она. — Но я тебя прощаю. А ты меня?

Я в ужасе на нее уставился:

— За что?

— За то, что вытащила Черити на ту вечеринку. За то, что надоумила ее уйти. За то, что позволила вести машину пьяной.

Она была ненормальной. Ни в чем из перечисленного она не была виновна. Ничто из этого...

— Я тебя прощаю, — повторила она. — А ты меня простишь?

Выражение ее глаз подсказало мне, что говорим мы не о вине. Мы говорим о разбитых сердцах, утрате, обо всем, с чем не знали, как бороться.

— Я тебя прощаю, — выдохнул я, подразумевая, что мне нечего прощать.

И вдруг увидел Пикси в шесть лет, и она выкрала мои трансформеры. Тогда она проложила путь к моему сердцу. И она все еще была там, свернулась внутри, словно была моей. А может, и была на самом деле.

Внезапно это тяжелое чувство отпустило меня. Чувство вины и тяжести. Страх позволить себе быть счастливым, любящим. Все ушло. Потому что Пикси меня простила. И, может быть, я и сам себя простил.

Воздух вокруг нас стал свободнее. Словно миллион крошечных грузиков, оторвавшись от моей груди, устремились в небо. Я и не знал, что можно почувствовать такое облегчение.

Все мое тело напряглось, когда она скользнула вдоль меня, опираясь на бревно спиной. Потянувшись, она выхватила из моих пальцев сигарету и поднесла ее ко рту. Когда она затянулась, в темноте вспыхнул крошечный красный огонек, а затем Пикси откинула голову и уставилась на звезды.

Я сполз чуть ниже, касаясь ее тела, пока наши плечи не оказались на одном уровне, а затем запрокинул голову и, так же, как и Пикси, уставился в небо, слушая ее дыхание. Серые облачка дыма делали воздух над нами более мутным, не давая видеть звезды, пока не рассеются в темноте и не явят нам небеса вновь.

Мы долгое время смотрели в него в молчании, а единственным звуком, который я слышал, был стрекот сверчков и мерное дыхание Пикси.

Я снова почувствовал себя ребенком. Видел звезды над головой и ощущал присутствие Пикси под боком. Тишина, повисшая между нами, была наполнена утешением, и я задался вопросом, чувствует ли она то же самое. Я мог бы просидеть так всю ночь, под самыми огромными звездами за всю мою жизнь, окруженный запахом лаванды. Я мог бы навсегда здесь остаться.

Пикси заговорила с улыбкой в голосе:

— Помнишь, как мы с Черити пытались спрыгнуть с крыши крылечка, а ты психанул?

Я фыркнул:

— По сколько вам было? По шесть?

— Да. Мы были феями, помнишь? Мы нарядились в наши хеллоуинские костюмы и собрались летать, — сказала она с утрированным восторгом, и я рассмеялся. Действительно рассмеялся.

Черити была занозой в заднице. Инцидент с крыльцом не был единичным. Эта девчонка все время взбиралась на до смешного высокие деревья и собиралась оттуда прыгать. Но началось все с истории с феями. Черити с Пикси оделись, накрасились маминой косметикой и похватали эти дурацкие палочки. Ух. Они восхитительно раздражали.

— Я не дал вам полетать, — сказал я.

— Нет. Ты на нас нажаловался.

Я улыбнулся:

— Чертовски верно.

Мы замолчали на некоторое время. Воздух уже не казался таким прокуренным. У меня на душе полегчало.

— Тогда ты впервые назвал меня Пикси, — тихо сказала она.

Я вздохнул, подумав о маленькой Саре на моем заднем дворе, одетой как фея, такой розовой и нахальной.

— Да, назвал.

Она помолчала:

— Мне нравится быть Пикси.

Я ничего не ответил, но улыбнулся.