Вероника Тушнова 21 страницаДи. Он тянулся к ней, едва удерживался от того, чтобы не прыгнуть следом, но понимал, что еще не время и что должен отдохнуть сам. Силы на исходе, развоплощение – сложный процесс. А что, если решение о воссоздании Фурий из ДНК никогда не было бы принято? О таком нельзя было даже подумать… Хуже всего, что Дрейк, несмотря на усталость, вдруг почувствовал крайнюю степень физического возбуждения и даже зарычал от возникшего в паху непривычного ощущения. Положил руку на причиняющее дискомфорт место, легонько сжал его, медленно втянул и выпустил из легких воздух. О, да! Тело знало. И оно хотело. Начальник сел в кресле, отпил вина, покачал головой и хрипло рассмеялся, чувствуя себя человеком больше чем когда-либо. И, боги, ему это нравилось! Несмотря на присутствие сомнений и страхов, человеческая сущность не была плохой, скорее, наоборот. Да, где-то слабая, да, в чем-то неидеальная, но, черт возьми, такая притягательная. Комбинация из вина и усталости, крушила остатки контроля над эмоциями. И все же Дрейк отставил бокал, вытянулся в кресле и постарался расслабиться. Напряжение в паху не уходило, а все потому, что он не мог избавиться от мыслей, как коснется ее лица, ее нежной кожи… как будет исследовать ее медленно, миллиметр за миллиметром, не пропуская ни единого участка, он наверстает все, что упустил за эти столетия. Только бы дождаться… Рассвет, пробившийся в окна несколько часов спустя, застал Начальника спящим на том же месте, в кресле. Рядом, на столе, стояла опустевшая бутылка вина.
Глава 10 «You gotta move on you better believe it And you`ll find out this is the time of your life You gotta move on you better believe it You can be sure this is the ride of your life» (E-type «Here I go») Весь день я бесцельно бродила по родному городу – по бульварам и проспектам, по дворам и аллеям, вдоль дорог, автобусных остановок и пыхтящего потока машин. Смотрела в лица людей или же мимо них, зачастую сидела на лавочках, почти ничего не ела и беспрестанно утопала в философских размышлениях об устройстве мира. Поначалу я чувствовала себя чужой, слишком отличающейся в своих желаниях и суждениях от большинства, но постепенно апатия, преследовавшая меня с ночи, начала спадать. Впускали и выпускали взбудораженных пассажиров скрипящие двери автобусов, силились урвать лучшее место на парковке перед магазином водители, открывались и закрывались двери магазинов – дешевых и дорогих. Людской поток плыл, жил, перемешивался, волновался и спешил. С работы, на работу, по домам, детским садам, учебным заведениям или из них. Кто-то делился проблемами, кто-то новостями, кто-то шутками, кто-то просто молчал, погруженный в себя. Каждый проживал свою жизнь. Если бы они только помнили, что могут больше, чем думают… Но, может быть, был в их (а раньше и в моем) забытье о нашем происхождении, какой-то особенный смысл? Учиться, преодолевать, сложно достигать, чтобы потом в полной мере порадоваться. Пойди все по другому сценарию, и это был бы уже совсем другой мир, другие законы, другие правила. А ведь мы научились любить и этот несовершенный, порой сложный, и все же полный замечательных вещей, мир. Детский смех, улыбка в родительских глазах, первый сданный экзамен, долгожданный отпуск, случайная встреча, обернувшаяся счастливым событием… Зачем ходить сквозь стены, когда можно послушать скрип дверей – железных и деревянных, когда можно терять ключи, звонить друзьям, с благодарностью принимать помощь, вновь преодолевать возникшие проблемы и радоваться. Зачем летать самому, когда так приятно, накопив нужную сумму, шагать в кассу, покупать билет на самолет и лететь в теплые края. Ведь ожидание приятного момента, не менее приятно, чем сам момент. И лишившись его, мы лишились бы львиной доли приятных эмоций. Научись каждый из проходящих мимо лечить собственное тело одним лишь желанием мысли, и пропало бы тоскливое ожидание матери, сидящей у постели больного ребенка, наступления долгожданного улучшения. А ведь сколько это счастья, когда, прижав руку ко лбу любимого чада, она поняла бы, что жар, наконец, спал, и болезнь ушла. Это и есть момент счастья, родившийся из страдания. Это черная полоса, оттенившая белизну и свет белой. И я никогда до конца не осознала бы, как прекрасно жить, не пройдя через смерть. Жизнь прекрасна в любом своем проявлении: в грусти, в каплях дождя, в часах кропотливой работы, в простых ежедневных фразах, в продавщице беляшей, стоящей на набережной, в слишком больших для малыша роликах, в борьбе за игрушки, а после за исполнение мечтаний. Даже потери, критика, неудачи, провалы – все это дает цель, все это позволяет к чему-то стремиться, потому как без стремления и бесконечного преобразования, жизнь замирает. Мы совершенствуемся и получаем опыт. И проходя каждую выданную жизнью ситуацию правильно, никогда более не возвращаемся к ней. В нашем ДНК с самого начала имелся один изъян, одна особенность – люди не умели оставаться счастливыми хоть сколько-нибудь продолжительное время. Купил новую машину? Радость, затем спад. Въехал в новый дом? Потанцевал от счастья в зале, выпил с друзьями и тут же задумался, как и на что покупать новую мебель. Влюбился? Две недели светился от положительных эмоций, а потом почему-то начал укорять возлюбленного за незакрытый тюбик пасты на раковине в ванной… Почему так? Почему мы не способны удержать внутри состояние подъема, постоянно скатываясь в недовольство и уныние? А после снова достигаем, долго и упорно к чему-то идем, чтобы вновь порадоваться, пусть даже на короткое время… Мы – наркозависимые от счастья. Счастье – это доза, за которую мы готовы сделать что угодно…
Но только святые по преданиям могли кормиться философскими мыслями и идеями, а я, как простой смертный, под вечер проголодалась. Сытный и вкусный завтрак, приготовленный с утра матерью, давно переварился, и теперь желудок капризно завывал. Пятый час; под подошвами хлябь – снег, выпавший ночью, растаял днем и превратился в холодные лужи. Очередной ноябрьский день, но уже новый, не «день Сурка». Что-то изменилось. Жуя купленный в киоске у моста теплый бутерброд с бифштексом, я смотрела на перекресток, снова и снова прокручивая в голове слова из песни Валерия Ободзинского. «Что-то случилось чувствуем мы, Что изменилось – мы или мир?…» Глядя на привычные очертания городских домов, я чувствовала, что скучаю по ним – по Баалу, Аарону, Дэйну, Маку, Дэллу… скучаю по Нордейлу, по его неуловимой радостной и немного суматошной атмосфере, скучаю по Фуриям и Клэр, очень скучаю по Мише.… Но больше всего по Дрейку. Где он сейчас? Чем занят? Как обычно, руководит собственной Вселенной? Маслянистая обертка от бутерброда полетела в мусорку; я все еще не чувствовала в себе решимости переступить порог миров, а потому подавила очередной порыв прыгнуть в Нордейл. Позже. Когда я почувствую, что пришел правильный момент.
Перед тем, как пойти домой, я вернулась в сквер, расположенный недалеко от бывшей работы, в котором когда-то практиковалась в переносе вещей, села на лавочку, и принялась наблюдать, как вокруг зажигаются фонари и окна далеких высоток. На город опускались сумерки. Через сквер то и дело ходили люди – срезали путь до остановки, зачастую несли в руках пакеты с продуктами; магазин находился на соседней улице за углом. Вспомнилось, как ребята, после того, как побывали в супермаркете, захотели вернуться в этот мир, познакомиться, рассмотреть его поближе. Тогда из машины на обочине играла музыка, а Мак, одетый в камуфляж, качал ей в такт головой. Канн курил. Я улыбнулась. Одновременно с этим в груди стянула концы невидимой веревки тоска. Как недавно и как давно это было. Они, наверное, очень переживали, когда все случилось, да и как иначе.… В тот день досталось всем – мне, им, Дрейку… Но задуматься о том, что произошло с Уровнем «F» после взрыва, я не успела. Воздух у лавочки вдруг неуловимо задрожал, уплотнился и начал светиться бледно-голубым. Мое сердце глухо заколотилось еще до того, как мужская фигура напротив окончательно сформировалась. Он пришел… Господи, он пришел… Да, это был Дрейк. Все такой же элегантный, сдержанный, излучающий скрытую силу и источающий дьявольски приятный аромат. Черное пальто, серый шарф, дорогая обувь, отглаженные брюки… все как обычно. Отточено, привлекательно, без изъяна. Этот мужчина не умел быть обычным, он умел быть только лучшим. Когда серо-голубые глаза остановились на моем лице, я перестала дышать. Боже, растрепанная, без грамма косметики, в старом зимнем пуховике по колено и натянутом на голову капюшоне… О чем я вообще думаю?… – Привет, – тихо поздоровался он, и время вокруг остановилось. Тот же сквер, те же пешеходы за его спиной, сумерки и фонари, только все иное, потому что он стоял рядом. – Здравствуй, Дрейк. Он мягко улыбнулся и какое-то время молчал, глядя в сторону. – Я не хотел нарушать твое уединение… – добавил, извиняясь. Но уже не мог ждать дольше… – читалось в его глазах. – Ты не нарушил. Ты вообще ничего не можешь нарушить. Он посмотрел на мои старые ботинки, на выцветший пуховик, на озябшие пальцы, спрятанные в рукава, а когда взгляд его вернулся к лицу, я вновь забыла, как нужно дышать. Так тепло и нежно умел смотреть только он. А в глазах – раскаяние, горечь, облегчение, благодарность, тоска, любовь… – Я пришел для того, чтобы пригласить тебя обратно в наш мир. Я знаю, что у тебя теперь связаны с этим местом не очень хорошие воспоминания, но… ребята скучают (и я скучаю…). Было бы здорово, если бы они смогли увидеть тебя. Он говорил, а я смотрела на его лицо, вспоминая запретный вкус притягательных губ, и думала о том, как медленно, пуговица за пуговицей, расстегивала бы это пальто. Я теперь могла, могла коснуться его щеки, шеи, волос, рубашки… обнаженной груди. Это было невероятно – знать, что я могу дотронуться до него, если захочу. – Они до сих пор винят себя… Жаль, что так. Нужно будет сказать, что я не виню… – … Еще я подумал, может быть, ты согласишься… Я много на что соглашусь. – … пойти со мной в ресторан, я рассказал бы тебе то, что узнал о твоих Фуриях… Потом. Ты мне все расскажешь потом. Дрейк будто почувствовал липкое и совершенно отвлеченное от темы течение моих мыслей и неожиданно шагнул к лавочке. Моя спина моментально вжалась в деревянные доски, а его руки уперлись в обе стороны у моих плеч, губы склонились прямо к уху. Аромат его кожи и парфюма ударил в самый центр мозга, отвечающий за возбуждение, волоски на затылке привычно встали дыбом – то была лишь рефлекторная реакция, прежняя память, но более не необходимость. – И еще… я хочу, чтобы ты знала одну вещь… Он был слишком близко. Сильный, горячий, дурманящий. – Какую… – губы не слушались, кровь хлынула куда-то вниз по телу и теперь своевольно циркулировала внизу живота, жалуясь на присутствие трусиков. – Я не буду говорить если … Когда ты вернешься… Всего лишь миллиметр, и я коснусь его щеки, потрусь о щетину, почувствую ее тепло. Боже, как сладко. – Что случится, когда я вернусь? Я не удержалась, едва заметно потерлась о его щеку, о краешек губ, закрыла глаза, упиваясь близостью. Он шумно втянул воздух. Казалось, в местах касания, кожа гудит, пропуская через себя разряды. Странное ощущение, но очень приятное… чертовски приятное. Дрейк качнулся назад, теперь его лицо было точно над моим, отнял руку от лавочки и погладил пальцами мой подбородок. Мягко, неторопливо, наслаждаясь каждым мгновеньем. Глаза смотрели прямо в душу, в женскую сущность, а губы почти касались моих. Еще бы чуть-чуть… еще немного… но он держал эту дистанцию, не позволяя мне сократить ее. Ну, пожалуйста… – Я жду тебя. Возвращайся. Ты все увидишь сама. Нам будет о чем поговорить. И не только… И он отступил от лавочки, выпрямился и едва не заставил меня взвыть от разочарования. О, да! Это было очень даже в стиле Дрейка, разогреть так, чтобы впору было облезть от желания, а потом прервать едва начавшийся физический контакт. Я была готова его убить. Кожа на моем лице горела, касающаяся лавки промежность пульсировала будто кровь через нее прокачивал насос, а Дрейк стоял и мягко улыбался. Только глаза сохраняли серьезность. Я хочу быть с тобой. Полноценно. Ты знаешь, о чем я… С Дрейком не могло быть иначе. Или все или ничего. Ничего у нас уже было, теперь же настало время «всего». И видит Бог, это было именно тем, чего я желала больше всего. Я медленно вдохнула, стараясь успокоиться. По аллее проскрипела ботинками пара – мужчина и женщина, одетые в дубленки. Посмотрев на Начальника, я вновь поразилась глубине его глаз и тому ожиданию, что застыло в них. Бог, пришедший к Богине. В иных случаях он мог требовать, давить, воздействовать силой, но в этом был вынужден терпеливо просить о благосклонности, преклонив колено. Зверь, со сдавившим горло ошейником – ни рвануть, ни кинуться вперед, ни проявить характер. Только терпение и надежда. Какие, должно быть, непривычные для него чувства. – Я приду завтра. Сегодня хочу провести ночь дома. – Как же трудно дались мне эти слова; тело вовсе не жаждало одиночества в холодной постели. Но хотелось еще немного подумать. Собраться с мыслями. – Конечно, – легко согласился он; лишь в глазах тлел огонек. – Я буду ждать. Как скажешь. Без торопливости. Я все сделаю медленно и очень нежно… Я моментально вспыхнула вновь, прочитав это в его взгляде. – До завтра. Он кивнул, развернулся и исчез, оставив меня сидеть в одиночестве. Лавочка, сквер, собачий холод и палящий жар внутри. Так могло быть только после визита Дрейка. Только он мог заставить ненакрашенную, растрепанную девушку в старенькой одежде почувствовать себя сияющей Королевой, дорогой куртизанкой и… неизлечимой нимфоманкой. Боже, куда только подевалась вся моя апатия и отчужденность от мира? Теперь я знала точно – я не просто жива. Я очень жива. Совершенно. * * * Ужин дома. С мамой. Я могла позволить себе такую роскошь, потому что слишком давно этого не делала. Как просто и как уютно. Толченая картошка, малосольные огурцы, котлеты, масло, хлеб… Не изысканные деликатесы Клэр, но все знакомое, домашнее. От маринада я отказалась, от сала тоже. А мама все хлопотала и хлопотала. Отчим к этому моменту уже поужинал и теперь читал газеты, сидя в кресле перед телевизором. – Ты не ходила сегодня на работу? Сумку не взяла, да и оделась во все старое. – Нет. Я уволилась. Мать на секунду застыла возле раковины, потом поставила в нее грязную кастрюлю, которую собиралась помыть, и растерянно повернулась ко мне. – Ну,… может, давно пора было? Ты и раньше была не в восторге, платили там мало. Ты только не переживай, слышишь? – она приняла отстраненное выражение на моем лице за скрытую грусть – Мы выберемся, дочь. Выберемся. Все будет хорошо. – Конечно, будет, мам. Будет. Я на самом деле не переживала. Я уже знала, как поступлю с мамой – я расскажу ей правду, только не сейчас, немного позже. Обладая новыми силами, я легко могла обойти запрет на молчание, к тому же знала, что Дрейк не будет против. И мама поймет и поверит, я найду способ объяснить. Но все это случиться позже. Голова звенела от усталости, мысли путались, наверное, сказывался затянувшийся психологический шок. – Пей чай. Свеженький, какой-то новый сегодня купила. Может, хороший… Квадратное сухое печенье, зефир в шоколаде, конфеты «Белочка», кружка с отколотым ободком. Какие-то вещи должны оставаться привычными. Они – опора под ногами, показатель того, что мир не «сдвинулся». – Я пойду спать пораньше. Устала. Я положила надкушенный зефир на скатерть. – Дин, – она волновалась, я видела, – ты не переживай только. Жизнь – это ведь не только работа. В жизни происходят вещи гораздо хуже, чем потеря работы… – Это точно. – И все к лучшему. – Ты думаешь? – Я уверена. Даже если сначала кажется, что это не так. Бывает, спросишь «за что, чем я заслужил?» А потом, спустя какое-то время видишь, что все во благо. Просто сразу не видно. От ее незамысловатых слов и поддержки стало легче. – Спасибо, что ты у меня есть. Она улыбнулась. – А ты у меня. Я обняла ее, пахнущую бергамотовым чаем, и вышла из кухни.
События прошлого тянут нас назад, только если мы позволяем им. Любая травма, шок, что-то болезненное, и мы тут же начинаем жалеть себя, ощущать жертвой обстоятельств или винить других за неудачное стечение обстоятельств. Для того, чтобы этого не произошло, нужно отпустить якорь, тянущий на дно, оборвать веревку, ведущую к нему, бросить оттягивающую руки поклажу – чемодан с ненужными, отжившими свое эмоциями, и снова научиться летать. И это задача каждого – решить, что брать с собой в «завтра», а что навсегда оставить во «вчера». Еще одна ночь дома, завтра я вернусь в Нордейл. Знакомая детская спальня, игрушки в шкафу на верхней полке, фиалка на окне и спокойная мирная темнота вокруг. Когда-то, лежа на этой кровати, я просила Вселенную помочь мне обрести вторую половину. Потом я просила помочь ее найти способ полноценно быть с ней. И Вселенная помогла. Да, странным способом, да, не совсем тем, какой я ожидала увидеть. Но ведь помогла… Взрастила, провела через новый опыт, позволила встать на ступень выше. Не без боли. Но помогла. «Бойся желаний, потому что они могут исполниться…» Я никого не винила. И не была жертвой. Да и на жалость к себе потратила уже достаточно, хватит. Завтрашний день станет первым в новой жизни – жизни свободного от пережитков прошлого, нового человека. Да будет так. Завернувшись в одеяло с головой, я закрыла глаза и расслабилась, а, засыпая, видела свет в окнах особняка, стоящего на запорошенной снегом улице и сияющие огни далекого Нордейла. Возвращение Тортик, горячие круассаны, коробка конфет и две бутылки шампанского – именно с таким набором мной было решено звонить в дверь дома на Брайтлэйн-драйв. И почему я раньше не замечала, что особняк стоит на улице с таким красивым названием? Аллея и правда была светлой, даже уютной, похожей на те, что часто изображал на своих полотнах Томас Кинкейд. Мда-а-а. Издержки профессии Телепортера. Временная разница вновь сыграла со мной знакомую шутку. Выспавшись, я поднялась в восемь, будить маму не стала, тихонько умылась и оделась. А когда прыгнула в Нордейл, оказалось, что здесь половина шестого утра, и вокруг темно и тихо. Хорошо еще, хватило ума не перемещаться сразу особняк – Смешарики, почувствовав мое присутствие, моментально переполошили бы визгом не только все этажи дома, но и удаленных соседей. А оказавшись на подъездной дорожке и сообразив, что пришла к себе же «в гости» рановато, я тут же перенеслась в центральную часть города. Свежо, тихо, красиво. Нордейл дремал, ожидая рассвета. Знал ли о моем присутствии Дрейк? Почувствовал ли? Шагая по пустынному тротуару без определенного направления, я осторожно потянулась к Начальнику сознанием и вдруг почувствовала, что он… спит. Сердце моментально затопила нежность. Пусть спит. Я потревожу его позднее. Даже Сильным нужен отдых… Как же сильно я скучала по этому. Снег поскрипывал под моими подошвами, небоскребы застыли, утопая верхушками в темном небе, морозный чистый воздух пощипывал ноздри. Горели фонари, припорошенные снегом, тихие улицы отдыхали от наплыва пешеходов. Чтобы не терять даром времени (Клэр поднималась около семи, то есть через полтора часа), я отправилась в огромный торговый центр, работающий круглосуточно. Отсутствие наличных денег не помешало сделать покупки и выпить кофе в кафе на первом этаже – почти везде принимали именные расписки, а после высылали счета на указанный адрес. Практично и удобно. Когда подарки в виде шампанского, торта и конфет были найдены (почему-то не хотелось в такой знаменательный день приходить с пустыми руками), а кофе выпит, настало самое время нанести повторный визит в особняк. Только бы Клэр удар не хватил при виде меня… Я подхватила стоящие на полу кофейни, шуршащие и позвякивающие бутылками пакеты и вышла на улицу. Морозно. Забрезжил рассвет. Электронные часы, прикрепленные к стене дома напротив, показывали «6:43». Пора.
Фурии загомонили из-за двери еще до того, как мой палец успел нажать кнопку звонка. – Ди! Ди! Ди! Я все же позвонила – в глубине дома раздалась длинная мелодичная трель; почти сразу же на лестнице послышался суматошный топот ног, а через несколько секунд дверь распахнулась. Снова нахлынуло волнение – а ожидала ли Клэр вообще когда-нибудь увидеть меня снова? Она ведь думала, что я… Додумать не дали. – Дина! Дина!!! Наконец-то!!! Значит, ожидала… Растрепанная, теплая, в ночной рубашке, она какое-то время заворожено стояла и смотрела на меня, будто не веря собственным глазам, а потом бросилась вперед, порывисто обняла, уткнулась в мое плечо и… расплакалась. В горле тут же встал ком, глаза защипало, а сердце сдавило. Бедная, через что она прошла, пока меня не было? Тому, кто погиб, обычно, уже все равно. А вот тому, кто остался… – Клэр, не надо… не плачь. Все хорошо. Хорошо все… Смешарики вокруг гомонили так, что закладывало уши. Они прыгали по снегу, старались дотянуться до ладоней, вились у ног, и катались по ботинкам. – Я так ждала… так верила, что ты придешь назад… – Клэр задыхалась, с трудом вставляла словами между всхлипами. – Божечки, они пришли, сказали – все… Господи, а что бы я почувствовала себя, если бы услышала такое? – Видишь, не все… – я сжала ее подрагивающие плечи, пытаясь сдержать подступающие слезы. – Не все. Я здесь. Я вернулась. – Я медальон смотрела каждый день. Каждый день. Звала тебя… – Не надо, ну что ты.… Слышишь? Все уже хорошо. Мороз цеплял за лицо, изо рта вырывался пар; ее пальцы теребили мой пуховик, сжимались и разжимались на шуршащей ткани, как пальцы ребенка, мама которого целый месяц не возвращалась за ним в садик. – Я так… я листья не могла убирать… и эти не ели… И снова спазм. Только бы не разрыдаться самой. – Я дома. Видишь? Пришла насовсем. Даже с подарками. Я заглянула ей в лицо, доказывая «Здесь. Живая. Дома». – Дома… дома… Боже, я держу тебя на пороге, прости… входи скорее, прости дуру… – Ну что ты говоришь… Я шагнула внутрь и закрыла за собой дверь. Откуда-то на полу тут же возник знакомый белый силуэт, протиснулся между шумными Фуриями, требовательно мяукнул и поставил лапы мне на колени. – Михайло… малыш… Горло снова сдавило от избытка чувств. Миша… Я нагнулась, взяла кота на руки, и острые когти тут же впились в ткань куртки. Как вкусно по-домашнему пахнет шерсть, Господи, как хорошо… – Какой же ты тощий, кот… ты чего ж это так? Казалось, мои слова, заставили слезы стоявшей рядом Клэр потечь с новой силой. – Все это время на окне сидел… – прошептала она, вытирая глаза рукавом. – Ждал тебя… Кот мурчал так громко, будто включил дополнительный моторчик, припасенный для особых случаев. Терся белой головой о подбородок и тыкался мокрым носом в кожу. – Мишенька… Я так тебя люблю, правда-правда… От него исходили чистейшие волны счастья. У ног вилась и Ганька. Смешарики продолжали буйствовать. – Ди! До-ма… Ма… Ди, нулась! – Ну и суматоха! Все-все, угомонились и дали мне раздеться! Клэр, распаковывай пакеты, будем праздновать! Кое-как отцепив от пуховика кота, я поставила его на пол. Он тут же попытался взобраться обратно на руки. – Миша, да я возьму тебя через минуту, дай куртку снять! Было видно, сколько усилий понадобилось Клэр, чтобы остановить слезы. Но она справилась и, несмотря на мокрые дорожки на щеках, улыбнулась. – Я на кухню! Заберу пакеты, разберу, ты пока отдыхай. Завтрак через полчаса. Эй, охламоны, ягод хотите? Оставьте Дину в покое, она вас любит. – Ди нулась! Ди! Ди! Ди! Они продолжали скакать вокруг, напоминая пушистые мячики с глазами. – Конечно, вернулась. И точно так же вас люблю! – Лу! Блу! Лу! Блу! Блу! Лу! Я рассмеялась. – Идите на кухню завтракать, потом будем обниматься. Когда Фурии укатились за сияющей Клэр, я, наконец, смогла перевести дыхание и оглядеть собственную прихожую. Как все знакомо, как хорошо, как радостно на душе. Родной дом, родная Клэр, живой, здоровый, пусть и немного схуднувший Миша. Я принялась расстегивать ботинки; колени едва держали от переизбытка эмоций. Белая пушистая голова беспрестанно терлась о пальцы.
В спальне все осталось таким же, каким я запомнила. Приоткрытая форточка, отодвинутая в сторону занавеска, тюбик помады у зеркала, примятая подушка, корзинка с оранжевым одеялом за кроватью на полу… Вслушиваясь в звуки, доносящиеся с кухни, я с нежностью дотронулась до шелкового покрывала, повернулась на месте, приоткрыла шкаф и довольно взглянула на теснившуюся внутри коллекцию одежды. Ткань обрадовано зашуршала, когда мои пальцы как по клавишам фортепиано прошлись по деревянным плечикам. Мои богатства. Вещи на любой вкус и для любой ситуации. Миша довольно топтался у ног, терся о штаны. На дальней прикроватной тумбочке я наткнулась взглядом на серебристую трубку телефона. Подошла, взяла в руки; экран показывал, что батарейка еще до конца не разряжена. Присела на край постели, задумалась. Как редко я звонила ему на телефон… Все больше какие-то хитрые способы связи. А почему бы и нет? Я сняла блокировку и набрала номер Дрейка. Слушая гудки, напевания Клэр и звуки работающего миксера, я смотрела в окно – там, на ветке дерева, сидели две желто-коричневые птички. У нас таких нет. – Да. Как коротко и лаконично. – Привет. Я затаила дыхание. – Привет, – голос на том конце смягчился. – Прости, я даже не успел посмотреть на экран. – Я вернулась. Мне показалось, что Дрейк, стоя там, где он стоял, прикрыл глаза и перестал дышать. – Хочешь, чтобы я сам приехал за тобой? Прислал вертолет?… Я рассмеялась еще до того, как он закончил. – Если ты появишься сейчас, Клэр прогонит тебя скалкой. Ей хочется получить свой кусочек общения. – Я понимаю. Было так непривычно слышать его голос в телефонной трубке. Далеко или близко, он неизменно повергал мой разум в экстаз одним своим звучанием. – Я … Ты говорил… – Ты бы хотела увидеть отряд, – он опередил мои мысли. Впрочем, как и обычно. – Да. – Я соберу их всех в одиннадцать. Я бросила взгляд на часы у зеркала. Только начало восьмого, времени достаточно. – Хорошо. – Хочешь, чтобы я заехал за тобой в десять тридцать? Был в этом вопросе какой-то тайный смысл – не намек даже, просьба. Это было открытое сердце, протянутая рука, и глаза, опущенные в ожидании. – Хочу. Я буду очень ждать. – Я буду вовремя. Тогда до встречи? Мягкость его голоса повергала меня в наркотическую эйфорию и грозила в скором времени вызвать зависимость. – До встречи. Когда я нажимала отбой, пальцы дрожали. Телефон вернулся обратно на тумбочку; я посмотрела на все еще сидящих за окном птичек, и радостно улыбнулась. – Михайло, пойдем на кухню? Айда наперегонки? Пробуксовав по ковру, я выбежала из спальни; кот, чувствуя радостное настроение, пулей вылетел следом.
Смешарики доедали завтрак, возя маленькие тарелочки по полу. Когда две тарелочки натыкались друг на друга, собирать с них круглые ягоды становилось гораздо проще. Я наблюдала за этим хитрым процессом, стоя в дверях рядом с Клэр, вытирающей руки от муки, которую только убирала со стола. Пахло сырниками. Свежими сырниками с хрустящей золотистой корочкой, только что убранными со сковороды. М-м-ммм… Клэр всегда подавала их с ягодным сиропом, и по этой причине завтрак часто превращался в балаган. Съев свою порцию, Смешарики неизменно пытались дотянуться до той, что еще стояла на нашем столе. – Почему ты им блюдца к стене не пододвинешь? – Думаешь, я не пробовала? Это же очередная забава – катать их везде, где только можно. Они и от стены точно так же откатывают. – Может, приклеить? Улыбаясь, она насухо вытерла вымытые ладони полотенцем. – Зачем? Отдерут ведь… Вместе с паркетом, – потом темные глаза сделались серьезными, и Клэр какое-то время молчала, глядя на Фурий. – Сегодня утром они снова надели значки… – Те, что им подарил Дрейк? А зачем они их снимали? Взгляд Клэр сделался тоскливым, и я пожалела о том, что спросила. – Когда пришли… Когда… – она вздохнула и на несколько секунд опустила голову, не зная, как выразить свои мысли. – В общем, пока тебя не было, Смешарики не носили их, не ели и не разговаривали. Совсем. А после того, как тот здоровый белокурый ежик с косой свозил их к Дрейку, они вернулись домой и наелись так, что я думала, лопнут. – Дэйн? Он возил Фурий к Дрейку? – Да. Они позвали его с помощью твоего браслета с кнопками. Помнишь? – Помню… – Случайно, что ли, нажали одну. Или как уж там… А после того, как наелись, долго спали. Очень долго… Давай я тебе все за столом расскажу. А то сырники совсем остынут.
|
