Глава тридцать первая ПРИЗНАНИЕ

 

 

Утром следующего, рождественского, дня Грязнов сидел в своем кабинете, обдумывая предстоящий разговор с Верой Павловной Новгородской. Накануне вечером они созвонились с Александром, находившемся в данный момент в Питере. И было принято решение, что второй допрос Новгородской проведет именно Грязнов, которому отводилась роль «доброго следователя». Готовый к работе маленький черный трудяга-диктофон стоял на столе.

Вера Павловна должна была подойти с минуты на минуту, и Вячеслав Иванович еще раз подумал о том, что основания для предстоящей беседы достаточно зыбки: показания танцовщика Варфоломеева да визит в частную клинику доктора Жердина. Да рассказ Турецкого о личной жизни депутата Новгородского, подробности которой Александр почерпнул в известном здании на Лубянке. Но чутье подсказывало Вячеславу, что эта зыбкость, она словно рябь на воде, маленькие волны, расходящиеся вокруг брошенного на дно камня. А имя этому камню — истина. Что там говорил Турецкому больной полиартритом танцовщик: «Да и вообще, этот Новгородский, он мальчишек предпочитал. Совсем салаг. С нами уж так, до кучи. Мне двадцать два — так он мне прямо в глаза говорил, что я для него староват. Андрею девятнадцать, так и то... Не больно-то Жорж им увлечен был. А вот когда его младший брат из Коврова приехал, вот тут у Жоржа глаза и заблестели...» — это первое. И второе то, на что он, Грязнов, обратил внимание с самого начала следствия: после возвращения из Египта Вера Новгородская не сразу поехала домой, а вначале отвезла сына к родителям. И потом выяснилось, что ее сын проходит курс лечения у очень специфического доктора...

Очень много зависело от предстоящего разговора. Он, Грязнов, должен был разговорить Новгородскую, вызвать ее на откровенность. Так или иначе. Мытьем или катаньем.

— Вячеслав Иванович! К вам Вера Павловна Новгородская, — прощебетала в селектор Зиночка.

— Пусть заходит.

Генерал поднялся навстречу еще молодой, красивой женщине с холеным лицом.

— Здравствуйте, Вера Павловна! Позвольте вашу шубу. Мы ее вот сюда, на вешалку. Какой красивый мех! И вам очень к лицу. Ну, прошу!

Вера Павловна опустилась на предложенный стул возле длинного стола для заседаний.

Генерал сел не на свое начальничье место во главе стола, а напротив женщины, положил на стол крупные руки с короткими, в веснушках, пальцами. Мол, вот он я, весь перед вами.

Вера исподтишка разглядывала его. Лет за пятьдесят, лысоват, полноват. Но очень дружелюбное, умное лицо с внимательными глазами доктора. Пожалуй, генерал понравился ей больше, чем тот «важняк», что допрашивал ее в первый раз. В генерале угадывалась способность сочувствовать. А в Турецком... Вряд ли. Вера окрестила его про себя карьеристом.

— Вера Павловна! Рад сообщить вам, что украденные из вашего дома полотна Малевича и Филонова найдены! Сейчас их принесут, и вы должны их опознать, хорошо? Если это, разумеется, те самые полотна, — улыбнулся он обезоруживающей улыбкой.

Вера невольно улыбнулась в ответ.

— Зинаида Николаевна, попросите ко мне Гордеева с картинами. Хотите чаю или кофе? — это уже Новгородской.

— Нет, благодарю. Я из дома. И мы ведь ненадолго, да?

Генерал не ответил, достал из кармана пачку сигарет.

— Вы курите?

— Иногда.

— Могу я предложить вам сигарету?

— Нет, спасибо. У меня есть свои.

— А я, с вашего разрешения, закурю. Можно?

— Разумеется. Вы здесь хозяин.

— Да. И разговор наш вполне официален. Посему я включаю диктофон. Об ответственности за дачу ложных показаний вас уже предупреждали, не так ли? Так что я проговариваю обязательный текст исключительно формально, — снова улыбнулся он и почувствовал, как женщина моментально напряглась.

— Можно, товарищ генерал? — В проем двери просунулась русая голова руководителя экспертного отдела предметов, представляющих художественную ценность, Павла Гордеева.

— Нужно! — откликнулся Грязнов.

Симпатичный майор вошел, неся в руках картонную коробку.

— Павел Сергеевич, покажите Вере Павловне полотна.

Картины были извлечены из коробки. Майор держал их, демонстрируя Новгородской.

Вера Павловна воскликнула:

— Да, это они!

И потянулась к рамкам, ощупывая их, как найденных детей.

— Спасибо, Павел Сергеевич. Можете идти.

Гордеев уложил картины обратно, ухватил коробку

и исчез.

— А когда я могу получить их? — опешила Новгородская.

— Не знаю, Вера Павловна. Картины проходят экспертизу. Вы ведь так и не смогли объяснить, как они попали к вашему мужу. Поэтому сейчас восстанавливается их история, так сказать. Как только все точки над «и» будут расставлены, вы получите полотна. Разумеется, если история их приобретения чиста.

Новгородская замолчала, разглядывая поверхность стола.

— Зачем же вы меня вызвали? — произнесла она наконец.

— Чтобы порадовать вас. Картины найдены! Разве вы не этого требовали от нас весь этот месяц?

Новгородская снова замолчала. Затем произнесла:

— Следовательно, найден и убийца моего мужа?

— Вот с этим сложнее, — вздохнул Грязнов.

— То есть как? — Женщина вскинула на него серые глаза. Глаза горели напряженным огнем.

— Видите ли... У следствия есть основания полагать, что хищение картин и убийство вашего мужа — это суть два разных преступления.

— Почему? — Этот возглас вырвался у нее нечаянно и звучал вполне искренне.

— Почему? Есть ряд улик, которые подтверждают мои слова. И есть тайна следствия. А оно еще не закончено. Вера Павловна, мне очень неприятно затрагивать больную для вас тему. Но я вынужден коснуться вашей семейной жизни.

— Ее уже касался ваш... коллега, — глухо произнесла Новгородская.

— Да, Александр Борисович пытался говорить с вами об этом, но вы от разговора уклонились. Видите ли, мы довольно много времени занимаемся расследованием убийства вашего мужа. И круг, так или иначе, сужается. Я очень прошу вас, расскажите о вашей семье, — действительно попросил Грязнов, накрыв руку женщины своей ладонью. Вера Павловна секунду сидела неподвижно, словно птичка на плече великана, затем убрала руку, молча полезла в сумочку, достала пачку «Вог». Грязнов поднес зажигалку. Женщина затянулась, руки ее подрагивали. — Хорошо, я вам помогу. Вы познакомились с Георгием Максимилиановичем в мае двухтысячного года на московской конференции, посвященной вопросам образования. Вы на этой конференции сделали блестящий доклад о разработанной вами методике изучения английского языка. В перерыве к вам подошел симпатичный мужчина, представился, выразил восхищение вашим докладом и лично вами... И не отходил от вас ни на шаг. Правильно?

Новгородская молча кивнула.

— Вы к тому времени — разведенная женщина, воспитывающая сына, без алиментов, безо всякой помощи, с больными стариками родителями за спиной. Едва сводящая концы с концами, несмотря на талант педагога. Правильно? Правильно. Вы устали от одиночества, от вечной заботы о хлебе насущном, а ваш новый знакомый, как выяснилось, имел весьма радужные перспективы... хм-м, трудоустройства в Москве. Он довольно быстро сделал вам предложение. И вы его приняли. У будущего мужа было много достоинств. И лишь один недостаток. О котором он вас не предупредил.

— Зачем вы говорите мне все это? Вам так нравится мучить людей? — еле слышно процедила Новгородская.

— Нет, мне совсем не нравится кого-либо мучить. В том числе вас. Но я делаю свою работу. Итак, Новгородский прошел выборы в Думу, переехал в Москву, вы расширили жилплощадь, ибо к тому времени уже были замужем... И жизнь пошла своим чередом.

Грязнов помолчал, прикурив новую сигарету.

— Когда вы узнали, что он гей? — мирно спросил он.

— Какая разница? — устало произнесла Вера Павловна. — Какое это имеет значение? Вообще — его сексуальная ориентация, кого она касается? Меня мой муж устраивал. У нас сексуальная свобода. Он имел право спать с теми, с кем хотел.

— Вот как? — Грязнов внимательно рассматривал лицо сидящей напротив женщины. — Вера Павловна, я буду вынужден пригласить на допрос вашего сына.

— Как? — одними губами промолвила Вера. — Вы не имеете права! Он несовершеннолетний!

— Я имею право. Согласно статье сто пятьдесят девятой УПК я имею право его допросить. При допросе будет присутствовать педагог. И, может быть, вы. Если следствие сочтет это необходимым.

— Вы не сделаете этого! Оставьте его в покое! — закричала было женщина. Но горло ее перехватил спазм. Она зашлась мучительным кашлем.

— Выпейте воды! — Грязнов протянул стакан, который Вера Павловна с силой оттолкнула. Вода пролилась на мундир, но Грязнов не обратил на это никакого внимания.

— Пейте, я прошу вас! — почти страдальчески произнес он.

Женщина послушалась, сделала пару глотков. Кашель стих. Она смотрела на Грязнова ненавидящими глазами.

— Вера Павловна, это вы убили мужа? — тихо спросил Грязнов. — Вернее, вы его заказали?

Новгородская рассмеялась сухим, каким-то лающим смехом:

— Я его убила? Ха-ха! Да я бы сто раз убила его! Сто, а не один, понимаете? Он влез в мою душу стихами, музыкой, выставками, спектаклями... Он приручил меня, как собачонку. Он очень быстро перестал спать со мной, это так. Я научилась думать, что это не важно! Что он устает на работе. От этой сволочной депутатской работы и половой гигант станет импотентом.

Мне было важно, что он рядом. Что он умен, богат, успешен. Рядом с ним и я была богата и успешна. Для женщины в сорок пять это важнее секса. Мне было важно, что он полюбил моего мальчика, что он заботился о нем! Я жила в этих иллюзиях два года, пока «добрые самаритяне» не раскрыли мне глаза... Я чуть с ума тогда не сошла: мой муж — гей! Но я научилась жить и с этим, понимаете? И скрывать от Костика причины ночных похождений отца. Он ведь усыновил моего мальчика, понимаете?

Новгородская кричала, но кричала почти беззвучно, как выброшенная на берег рыба. Грязнов боялся вставить даже звук в этот горячечный поток слов. Ему казалось, что от возникшего в кабинете почти осязаемого, словно разряды молнии, напряжения вот-вот лопнет пленка диктофона.

— А потом я встретила Бондаренко, нормального мужика. Ленивого, циничного, но нормального, понимаете? А у меня пять лет вообще не было мужчины. Как будто я в колонии строгого режима отсидела. И я в него влюбилась. Просто влюбилась в его запах, его постель, его член, называйте это как хотите. И потеряла голову. Да! Потеряла голову. И упустила ситуацию... А когда поняла, что с Костей что-то происходит, было поздно!

Она разрыдалась отчаянно. Без слез. Мучительными спазмами.

— Знаете, когда я узнала всю правду, до конца? Когда уехала с Костиком в Египет. Только там, вдали от своего «папаши», он признался мне, что Георгий растлил его, понимаете? Своего приемного сына! Он заставлял моего мальчика заниматься с ним всякими гнусностями и шантажировал его. Он пугал ребенка тем, что со мной может что-нибудь случиться! Что я каждый день за рулем, и мало ли что... Подонок! Он так запугал Костю, что тот перестал разговаривать! Мне казалось, у него начался аутизм, понимаете? И я увезла его. Только за границей, за тысячи верст от дома, он открылся мне. Так он боялся своего папочки, понимаете?! Вы считаете, что это я его убила? Ха! Я летела домой с единственной мыслью застать этого подонка дома и всадить кухонный нож в его поганые яйца! И поворачивать, поворачивать! Раскрошить его гнусную мошонку в клочья, в дым! Но меня опередили...

Она разрыдалась уже по-настоящему, по-бабьи... Слезы струились по лицу, ставшему почему-то очень молодым, но и очень несчастным.

Грязнов подавленно молчал. Вера выплакалась, подняла на него глаза в опухших веках.

— Почему вы не рассказали всего этого сразу? При первом допросе? — спросил Вячеслав Иванович.

— Потому что я защищала своего ребенка, неужели непонятно? Новгородскому уже не поможешь. Да, честно говоря, собаке — собачья смерть! Я думала, его убил кто-то из «голубых». И картины прихватил заодно. Но если бы я все рассказала, вы начали бы допрашивать Костю! А это невозможно! Я этого не позволю! — она опять закричала, и осеклась, и посмотрела на Грязнова раненой птицей, и тихо добавила: — Вы ведь не тронете моего мальчика, да? Вы не сможете этого сделать...

— Успокойтесь, Вера Павловна. Я вам обещаю, никаких допросов не будет. Занимайтесь сыном и ни о чем больше не думайте. Я сейчас вызову машину и вас отвезут домой, хорошо? — глухо проговорил Вячеслав Иванович.

Вера молча кивнула.