Глава 2. — Пошла прочь! А ну, пошла! — прикрикнула на нее Пелагея.

Пелагея трудилась в саду. Раздраженно вырвав еще один пучок крапивы, тяжело вздохнула — никакого спасенья от этого сорняка нет. Шмели летали над колючими кустами малины, подтверждая, что время трудиться всем. Женщина вновь схватилась за пучок, но тут краем глаза заметила в конце сада белое пятно, — это любопытная курица ухитрилась пробраться к грядкам и уже приготовилась расшвырять их лапами.

— Пошла прочь! А ну, пошла! — прикрикнула на нее Пелагея.

Курица замерла.

— Кышть!

Курица не двигалась с места, лишь трясла красным, упавшим набок гребнем.

«Так и придется самой выгонять!» — поняла Пелагея и, прихватив тонкий малиновый прут, решительно двинулась вперед. Вдруг кругом потемнело. Женщина взглянула на небо и не сразу поняла, что это. Сверху огромной плотной тучей на нее что-то надвигалось, затягивая все больше небосвод. Она присмотрелась. Над ней кружила стая черных ворон. «Сколько их здесь!» — с ужасом подумала Пелагея. Ноги сами собой подкосились; она присела на землю, растерянно наблюдая за движением темных пятен. Тревожная мысль о дочери резанула по сердцу и как игла заколола: не принесло бы мрачное племя какой беды! Ведь нет у ее кровиночки никакой защиты, кроме матери. Пелагея попыталась опереться на руки, чтобы встать, но те не слушались. Рядом послышался шум крыльев — огромная черная птица присела на куст вишни напротив. «Только бы не каркнула! Только бы не каркнула!» — взмолилась про себя женщина. Ворон, словно в насмешку, издал сухое и колючее: «Кра-а!».

— Чего тебе здесь нужно?!! — в отчаянии крикнула женщина. — Убирайся!

Ворон медленно сделал круг над садом и вдруг камнем бросился к земле. В воздух взметнулось и закружилось несколько белых перьев — все, что осталось от курицы. С добычей в когтях ворон направился в сторону леса. Пелагея тяжело вздохнула и... проснулась.

Весь праздничный день она ходила молча, думая о чем-то своем. Тяжело вздыхала, на вопросы отвечала лишь «да» или «нет». Наконец Гардиния не выдержала:

— Матушка! Что случилось-то? Может, я в чем провинилась пред тобой? Скажи, прошу!

— Ничего, доченька. Просто дурной сон. Отойти никак не могу.

— Плохой сон лучше рассказать до обеда — тогда не сбудется.

— Твоя правда... Вороны мне снились. Они все кружили надо мной, кружили. Вороны — печальный вестник. А уж если крикнет — жди беды. Вот я и гадаю, — откуда ее ждать, беды-то? Ничего у меня нет более дорогого, чем ты... Может, не пойдем сегодня на гулянья?

— Успокойся, матушка. Что со мной может случиться? Там народу сколько будет! Веселье, танцы... И не одни там будем — родня с нами. Что дома вдвоем-то сидеть? А?

Гардиния ласково гладила рыжего кота, свернувшегося на лавке клубком. Пелагея улыбнулась, глядя на дочь.

— И то верно... Прав брат — тебе возраст пришел в люди выходить. Хочу, чтобы сегодня ты была особенно хороша!

— Охотно!

Гардиния показала ямочки на щеках и тут же скрылась в своих покоях. Мать покачала головой: «Одно слово — стрекоза!»

Сама Пелагея собиралась недолго. Надела светло-серый сарафан, убрала тяжелые косы под дорогой кокошник, достала серебряные украшения. В зеркале на нее смотрела все еще красивая и статная женщина. Пелагея подумала, что Гардинии не будет стыдно за мать; люди на родителей смотрят, что ни говори. Чуть помедлив, она пощипала щеки для румянца. Вот и готова. Осталось дождаться Гардинию.

Когда дочь вошла к ней в покои, ее щеки пылали от смущения и удовольствия, а глаза сияли. Расшитая бисером рубаха с широкими рукавами до локтя, длинный темно-синий сарафан, украшенный серебряной тесьмой, кожаная обувка, отделанная бисером, на голове как обруч — синяя шелковая лента. На запястьях и шее — нитки жемчуга. Все подчеркивало ее благородство и изящество.

— Был бы отец жив, как бы сейчас гордился тобой!

Пелагея смахнула с ресниц слезинку. Гардиния подошла сзади, прижалась.

— Ну, что ты, матушка! Нам веселиться надо, а не плакать!

— Это я от радости...

На поляне, недалеко от капища, собрался народ. Мать сидела в кругу взрослых женщин. Сколько новостей и пересудов соберешь зараз на празднествах! У кого пропала корова, где-то сено пожгли завистливые соседи, у кого муж спутался с другой, у кого ребенок появился на свет раньше срока... Последней слово держала Марфа, известная на всю округу своей плодовитостью и знанием всех тонкостей деторождения. Женщины уважительно ее слушали. Пелагея же, удрученная отсутствием плодовитости у нее самой, отвела взгляд в сторону, нашла дочь. Та вела хоровод. Женщина видела, как молодые люди всячески стремились завладеть вниманием Гардинии, но та лишь хохотала, играла с ними.

«Парни все как на подбор, — думала про себя Пелагея. — Говен — прекрасный охотник, к тому же высок, строен, глаза чистые, ясные как небо. Велерад играет и поет так, что душа замирает. И сила в его молодом теле играет немалая. Он будет верным спутником и опорой. Третьяк смышлен и умеет добиваться своего — за таким не пропадешь. Тронет ли кто из селян сердце дочери?»

Самой старшей из танцующих оказалась Прасковья, которая со смехом взяла в руки хлеб и встала в центр хоровода. Пелагея посмотрела на нее и подивилась — как уродуют годы. А ведь были времена, когда Прасковья считалась одной из первых красавиц. Неужели и ее лицо превратится в такое вот печеное яблоко?

После танцев начались игрища. Длились они всю ночь и закончились, как полагается, обрядовым пиром. Чего только не было на праздничном столе: творог, яйца, сыр, оленина, овсяная каша, мед, пиво, ягодное вино. Старейшина Яромир поднес чашу вина идолам, раздал освященный хлеб. С восходом солнца народ разошелся по домам.