К И С Т О Р И И ДВИЖЕНИЯ РАБОТНИЦ В РОССИИ

Г.

Когда, с какого времени следует считать начало жен­ского рабочего движения в России? По существу своему движение работниц неразрывно связано с общерабочим движением, одно от другого неотделимо. Работница, как член пролетарского класса, как продавец рабочей силы, восставала каждый раз, когда и рабочий вступался за свои попранные человеческие права, участвовала наравне и вместе с рабочими, во всех рабочих восстаниях, во всех ненавистных царизму «фабричных бунтах».

Поэтому начало движения работниц в России совпа­дает с первыми проблесками пробуждения классового са­мосознания русского пролетариата, с его первыми попыт­ками путем дружного натиска, стачек, забастовок добиться более сносных, менее унизительных и голодных условий существования.

Работница являлась активной участницей рабочих бунтов на Кренгольмской мануфактуре в 1872 г., на су­конной фабрике Лазарева в Москве в 1874 г., она участвует в стачке 1878 г. на Новой Бумагопрядильне в Петрограде, она во главе стачки ткачей и ткачих в знаменитом вы­ступлении рабочих в Орехове-Зуеве, сопровождавшемся разгромом фабричных зданий и вынудившем царское правительство поторопиться с изданием 3 июня 1885 г. за­кона, воспрещавшего ночной труд женщин и подростков.

Характерно, что стихийная волна рабочих забастовок, всколыхнувшая пролетарскую Россию в 70-х и начале 80-х годов, охватывала главным образом текстиль­ную промышленность, в которой всегда преобладают де­шевые женские рабочие руки. Волнения 70-х и начала 80-х годов возникали на чисто экономической почве, по­рождаемые безработицей и упорным кризисом в хлопча­тобумажной промышленности. Но разве не примеча­тельно, что забитая, бесправная, закабаленная непосиль-

ным трудом, политически неподготовленная «фабричная», на которую с презрением сверху вниз поглядывала даже женская половина городского мещанства, от которой сто­ронились крепко державшиеся за старые обычаи кресть­янки, именно она оказывалась в передовых рядах борцов за права рабочего класса, за освобождение женщин? Жизнь и тяжелые условия толкали фабричную работницу на открытое выступление против власти хозяев и кабалы капитала. Но, борясь за права и интересы своего класса, работницы бессознательно прокладывали путь и для осво­бождения женщины от специальных пут, до сих пор еще тяготеющих над ней и создающих неравенство в положе­нии и условиях жизни рабочих и работниц даже в рамках единого пролетарского класса.

В период новых, нараставших рабочих волнений, в се­редине и конце 90-х годов, работницы снова являются не­изменными активными участницами рабочих восстаний. «Апрельский бунт» на Ярославской мануфактуре в 1895 г. проходит при помощи живого воздействия ткачих. Работ­ницы не отступают от товарищей во время частных эко­номических забастовок 1894—1895 гг. в Петербурге. Когда же вспыхивает историческая стачка текстильщиков летом 1896 г. в Петербурге, ткачихи вместе с ткачами отважно и единодушно покидают мастерские. Что из того, что дома матерей-работниц ждут голодные ребятишки? Что из того, что стачка грозит многим расчетом, высылкой, тюрьмой? Общее классовое дело выше, важнее, священнее материн­ских чувств, заботы о семье, о своем личном и семейном благополучии!

Женщина-пролетарка, забитая, робкая, бесправная, в момент волнений и стачек вдруг вырастает, выпрямля­ется и превращается в равного борца и товарища. Это пре­вращение делается бессознательно, стихийно, но оно важ­но, оно значительно. Это тот путь, по которому рабочее движение ведет женщину-работницу к ее раскрепощению не только, как продавца рабочей силы, но и как женщину, жену, мать и хозяйку.

В конце 90-х годов и начале XX столетия происходит ряд волнений и забастовок на фабриках, где заняты пре­имущественно женщины: на табачных фабриках (Шан-шал), на ниточных, мануфактурных (Максвелл) в Петро­граде и т. д. Классовое рабочее движение в России креп­нет, организуется, оформляется. Вместе с ним растет и

сила классового сопротивления среди женского пролета­риата.

Но до великого года первой российской революции движение носило преимущественно экономический харак­тер. Политические лозунги приходилось прятать, препод­носить в прикрытом виде. Здоровый классовый инстинкт толкает работниц на поддержку забастовок, нередко жен­щины сами организуют и проводят «фабричные бунты», но едва спала волна острой стачечной борьбы, едва встали рабочие снова на работу, победителями или побежден­ными, как женщины опять живут разрозненно, еще не со­знавая необходимости тесной организации, постоянного товарищеского общения. В нелегальных партийных орга­низациях работница в те годы была еще только как ис­ключение. Широкие задачи социалистической рабочей партии еще не захватывали пролетарку, она оставалась равнодушна к общеполитическим лозунгам. Слишком темна и беспросветна была жизнь шести миллионов про­летарок в начале XX века в России, слишком голодно, полно лишений и унижений их существование. Двенадца­тичасовой, в лучшем случае одиннадцатичасовой рабочий день, голодный заработок в 12—15 рублей в месяц, жизнь в перенаселенной казарме, отсутствие какой бы то ни было помощи со стороны государства или общества в мо­мент болезни, родов, безработицы, невозможность орга­низовать самопомощь, так как царское правительство зверски преследовало всякие попытки рабочих к органи­зации,— такова была обстановка, которая окружала работниц. И плечи женщины гнулись под тяжестью непо­сильного гнета, а душа ее, запуганная призраком нищеты и голода, отказывалась верить в светлое будущее и воз­можность борьбы за свержение ига царизма и гнета капи­тала.

Еще в начале XX века работница сторонилась поли­тики и революционной борьбы. Правда, социалистическое движение России гордится обилием обаятельных и герои­ческих женских образов, которые своей активной работой и самоотвержением укрепляли подпольное движение и подготовляли почву для революционного взрыва последу­ющих годов. Но, начиная от первых социалисток 70-х го­дов, полных обаяния и духовной красоты, вроде Софии Бардиной или сестер Лешерн, и кончая чеканно-сильной, волевой натурой Перовской, все эти женщины не были

представительницами работниц-пролетарок. В большин­стве случаев это были те девушки, которых воспел Турге­нев в своем стихотворении в прозе «Порог». Девушки богатого, дворянского круга, которые уходили из роди­тельского дома, порывали со своим благополучным про­шлым и «шли в народ» с революционной пропагандой и борьбой с социальной несправедливостью, старавшиеся искупить «грехи отцов». Даже много позднее, в 90-х го­дах и начале XX века, когда марксизм успел уже пустить глубокие корни в русском рабочем движении, и тогда еще работницы-пролетарки участвовали в движении лишь как единицы. Активными членами подпольных организаций тех годов были не работницы, а интеллигентки: курсистки, учительницы, фельдшерицы, писательницы. Редко удава­лось заполучить тогда на нелегальное собрание «фабрич­ную девушку». Не посещали работницы также вечерних воскресных классов за заставами Петрограда, которые да­вали единственную в свое время «легальную возмож­ность» под видом различных наук, начиная от благона­дежной географии и кончая арифметикой, пропагандиро­вать среди более широких рабочих масс идеи марксизма, научного социализма. Работницы все еще сторонились жизни, избегали борьбы... все еще верили, что их удел — печной горшок, корыто да люлька.

Первая революция 1905 г.

Картина резко меняется с того момента, как красный призрак революции впервые осенил Россию своими пла­менеющими крыльями. Революционный 1905 год глубоко всколыхнул рабочие массы; впервые русский рабочий по­чуял свою силу, впервые понял, что на плечах его дер­жится и все народное благосостояние. Проснулась тогда же и русская пролетарская женщина-работница, неизмен­ный сотрудник во всех политических выступлениях про­летариата в революционные 1905—1906 гг. Она — везде и всюду. Если бы мы захотели передать факты мас­сового участия женщин в движении тех дней, перечис­лить активные проявления протеста и борьбы работниц, напомнить о всех самоотверженных поступках женщин пролетариата, об их преданности идеалам социализма,

нам пришлось бы картина за картиной восстанавливать историю русской революции 1905 года.

Многим еще памятны эти годы, полные романтики. Как живые встают в памяти образы «еще серой», но уже пробуждающейся к жизни работницы, с пытливым, полным надежды взором, обращенным на ораторов в скученных собраниях, наэлектризованных зажигающим душу энту­зиазмом. Сосредоточенные, торжественные бесповоротной решимостью, мелькают женские лица в плотно сомкнутых рядах рабочего шествия и в памятное воскресенье 9-го ян­варя. Необычайно яркое для Петербурга солнце освещает это сосредоточенное торжественно-молчаливое шествие, играет на женских лицах, которых так много в толпе. Расплата за наивные иллюзии и детскую доверчивость по­стигает женщин; среди массовых январских жертв работ­ница, подросток, работница-жена — заурядное явление. Перебрасываемый из мастерской в мастерскую лозунг — «Всеобщая забастовка» — подхватывается этими, вчера еще несознательными, женщинами и местами заставляет их первыми бросать работу.

В провинции работницы не отстают от своих столич­ных товарок. Изнуренные работой, тяжелым голодным су­ществованием, женщины покидают в октябрьские дни свои станки и во имя общего дела стойко лишают своих малюток последнего куска хлеба... Простыми, за душу хватающими словами взывает оратор-работница к товари­щам-мужчинам, предлагая бросить работу; она поддержи­вает бодрость бастующих, вдыхая энергию в колеблю­щихся... Работница неутомимо боролась, отважно проте­стовала, мужественно жертвовала собой за общее дело, но чем активнее становилась она, тем быстрее совершался процесс и ее умственного пробуждения. Работница начи­нает отдавать себе отчет в окружающем, в несправедливо­стях, связанных с капиталистическим строем; она начи­нает болезненнее и острее ощущать всю горечь своих стра­даний и бед. Рядом с общепролетарскими требованиями все яснее и отчетливее звучат голоса женщин рабочего класса, напоминающих о запросах и потребностях работ­ниц. Уже во время выборов в комиссию Шидловского, март 1905 г.⁸⁵, недопущение женщины в число делегатов от рабочих вызвало ропот и недовольство среди женщин; только что перенесенные общие страдания и жертвы прак­тически сблизили, уравняли женщину и мужчину рабо-

чего класса. Казалось, особенно несправедливо в эти ми­нуты подчеркивать женщине-борцу и гражданке ее веко­вое бесправие. Когда избранная в числе семи делегатов от Сампсониевской мануфактуры, женщина была признана комиссией Шидловского неправомочной, взволнованные работницы, представительницы нескольких мануфактур, решили подать в комиссию Шидловского следующее свое заявление-протест: «Депутатки от женщин-работниц не допускаются в комиссию под вашим председательством. Такое решение представляется несправедливым. На фаб­риках и мануфактурах Петербурга работницы преобла­дают. В прядильнях и ткацких мастерских число женщин с каждым годом увеличивается, потому что мужчины пе­реходят на заводы, где заработки выше. Мы, женщины-работницы, несем более тяжелое бремя труда. Пользуясь нашей беспомощностью и бесправностью, нас больше при­тесняют наши же товарищи и нам меньше платят. Когда было объявлено о вашей комиссии, наши сердца забились надеждою; наконец, наступает время,— думали мы,— когда петербургская работница может громко, на всю Россию и от имени всех своих сестер-работниц, заявить о тех притеснениях, обидах и оскорблениях, которых не мо­жет знать ни один работник-мужчина. И вот, когда мы уже выбрали депутаток, нам объявили, что депутатами могут быть только мужчины. Но мы надеемся, что это ре­шение не окончательно. Ведь указ государя не выделяет женщин-работниц из всего рабочего класса».

Лишение работниц представительства, отстранение их от политической жизни казались вопиющей несправедли­востью для всей той части женского населения, которая на своих плечах несла тяготу освободительной борьбы. Ра­ботницы неоднократно являлись на предвыборные собра­ния во время избирательной кампании в первую и вторую Думу и шумными протестами заявляли свое неодобрение закону, лишавшему их голоса в столь важном деле, как избрание представителя в русский парламент. Бывали случаи, например в Москве, когда работницы являлись на собрание выборщиков, срывали собрание и протестовали против производства выборов.

Что работница перестала относиться безразлично к своему бесправному положению, свидетельствует и то, что из 40 000 подписей, собранных под петициями, обращен­ными в первую⁸⁶ и вторую⁸⁷ Государственную думу с

требованием распространения избирательных прав и на женщин, огромное большинство подписей принадлежало работницам. Сбор подписей, организованный Союзом рав­ноправности женщин и другими женскими буржуазными организациями, производился по фабрикам и заводам. То, что работницы охотно давали свою подпись под начи­нанием буржуазных женщин, свидетельствует также и о том, что пробуждение политической сознательности работ­ниц делало лишь первый робкий шаг, останавливаясь на полпути. Работницы начинали ощущать свою обойден-ность и свое политическое бесправие, как представитель­ницы пола, но еще не умели связать этого факта с общей борьбой своего собственного класса, не умели нащупать правильный путь, ведущий пролетарскую женщину к ее полному и всестороннему освобождению. Работница еще наивно пожимала протянутую буржуазными феминист­ками руку. Равноправии забегали к работницам, стараясь перетянуть их на свою сторону, закрепить работниц за со­бою, организовать в общеженские и якобы внеклассовые, а, по-существу, всецело буржуазные союзы. Но здоровый классовый инстинкт и глубокое недоверие к «барыням», спасая работниц от увлечения феминизмом, удержал их от длительного и прочного братания с буржуазными равно-правками.

1905—1906 годы были годами, особенно изобиловав­шими женскими митингами. Работницы их охотно посе­щали. Работницы внимательно прислушивались к голосу буржуазных равноправок, но то, что те предлагали работ­ницам, не отвечало назревшим запросам рабынь капи­тала, не находило в их душе живого отклика. Женщины рабочего класса изнемогали под гнетом невыносимых ус­ловий труда, голода, необеспеченности семьи; их ближай­шие требования были: более короткий рабочий день, более высокая оплата труда, более человеческое обращение со стороны фабричной и заводской администрации, помень­ше полицейского ока, побольше свободы для самодея­тельности. Все эти требования были чужды буржуазному феминизму. Равноправки шли к работницам с узко-жен­скими делами и пожеланиями. Равноправки не понимали и не могли понять классового характера зарождающегося женского рабочего движения. Особенно огорчала равно-правок прислуга. По инициативе буржуазных феминисток созваны были первые митинги прислуги в Петербурге и

Москве в 1905 году. Прислуга отозвалась охотно на при­зыв «организуйтесь» и явилась в огромном количестве на первые же собрания. Но, когда Союз равноправности жен­щин сделал попытку организовать прислугу на свой лад, т. е. попробовал устроить идиллический мешаный союз из барынь-нанимательниц и домашних служащих, прислуга отвернулась от равноправок и, к огорчению буржуазных дам, стала «спешно уходить в свою классовую партию, организуя свои особые профессиональные союзы». Таково положение дел в Москве, Владимире, Пензе, Харькове и ряде других городов. Та же участь постигла попытки и другой еще более правой политической женской органи­зации, «Женской прогрессивной партии»⁸⁸, старавшейся организовать домашних служащих под бдительным оком хозяек. Движение прислуги перерастало рамки, которые предначертали для него феминистки. Загляните в газеты 1905 года и вы убедитесь, что они пестрят сообщениями об открытых выступлениях служанок даже в далеких медвежьих уголках России. Выступления эти выражались либо в виде дружно проводимых забастовок, либо в форме уличных демонстраций. Бастовали кухарки, прачки, гор­ничные, бастовали по профессиям, бастовали, объединяясь под общим наименованием «прислуга». Протест домашних служащих, как зараза, переносился с места на место. Тре­бования прислуги обычно сводились к 8-часовому рабоче­му дню, к установлению минимума жалованья, к предо­ставлению прислуге более сносных жилищных условий (отдельной комнаты), вежливого обращения со стороны хозяев и т. д.

Политическое пробуждение женщины не ограничива­лось, впрочем, одной городской беднотой. Впервые в Рос­сии настойчиво, упорно и решительно стала напоминать о себе и русская крестьянка. Конец 1904 года и весь 1905 год — это период непрекращающихся «бабьих бун­тов». Толчком послужила японская война. Все ужасы и тяготы, все социальное и экономическое зло, связанное с этой злосчастной войной, тяжким бременем ложились на плечи крестьянки, жены и матери. Призыв запасных взваливал на ее и без того обремененные плечи двойную работу, двойные заботы, заставлял ее, несамостоятель­ную, страшившуюся всего, что выходило из круга ее до­машних интересов, неожиданно сталкиваться лицом к лицу с неведомыми до того враждебными силами, осяза-

тельно чувствовать все унижения бесправия, изведать до дна всю горечь незаслуженных обид... Серые, забитые кре­стьянки, впервые покидая насиженные гнезда, спешили в город, чтобы там, обивая пороги правительственных уч­реждений, добиваться вестей от мужа, сына, отца, хлопо­тать о пособии, отстаивать свои интересы... Все бесправие крестьянской доли, вся ложь и несправедливость сущест­вующего общественного уклада, воочию, в живом, безоб­разном виде, предстали пред изумленной крестьянской бабой... Из города она возвращалась отрезвленной и зака­ленной, затаив в душе бесконечный запас горечи, ненави­сти, злобы... Летом 1905 года на юге вспыхнул ряд «бабьих бунтов». С гневом, с изумительной для женщины смелостью громят крестьянки воинские и полицейские уп­равления, отбивают запасных. Вооружаясь граблями, ви­лами, метлами, крестьянки изгоняют из деревень и сел отряды стражников. По-своему протестуют они против не­посильного бремени войны. Их, разумеется, арестовывают, судят, приговаривают к жестоким наказаниям. Но «бабьи бунты» не стихают. И в этом протесте защита обще­крестьянских и «бабьих» интересов так тесно сливаются между собою, что отделять одно от другого, отнести «ба­бьи бунты» в рубрику «феминистского» движения — нет никаких оснований.

За «политическими» выступлениями крестьянок сле­дует ряд «бабьих бунтов» на почве экономической. Это — эра повсеместных крестьянских волнений и сельскохозяй­ственных забастовок. «Бабы» зачастую являлись в этих волнениях зачинщицами и подбивали к ним мужчин. Бы­вали случаи, когда, не добившись сочувствия мужиков, крестьянки одни шли в помещичьи усадьбы со своими тре­бованиями и ультиматумами. Вооружившись чем попало, выходили они впереди мужиков навстречу карательным отрядам. Забитая, веками угнетенная, «баба» неожиданно оказалась одним из непременных действующих лиц ра­зыгравшейся политической драмы. В течение всего рево­люционного периода, в тесном, неразрывном единении с мужчиной, стояла она бессменно на страже общекре­стьянских интересов, с удивительным внутренним тактом напоминая о своих специально «бабьих» нуждах только тогда, когда это не грозило повредить общекрестьянскому делу.

Это не значило, будто крестьянки оставались равно­душны к своим женским запросам, будто они их игнориро­вали. Наоборот, массовое выступление крестьянок на об­щеполитическую арену, массовое их участие в общей борьбе укрепляли и развивали женское самосознание. Уже в ноябре 1905 года крестьянки Воронежской губернии от­правляют двух своих делегаток на Крестьянский съезд с приговором от женского схода требовать «политических прав» и «воли» для женщин наравне с мужчинами *.

Женское крестьянское население Кавказа особенно от­четливо отстаивало свои права. Гурийские крестьянки на сельских сходах в Кутаисской губернии выносили поста­новления, требуя уравнения их в политических правах с мужчинами. На совещании сельских и городских деяте­лей, происходившем в Тифлисской губернии по вопросу о введении земского положения в Закавказье, в числе де­путатов от местного населения были и женщины-гру­зинки, настойчиво напоминавшие о своих женских правах. Разумеется, наряду с требованием политического рав­ноправия, крестьянки повсеместно поднимали голос и в защиту своих экономических интересов; вопрос о «наде­лах», о земле волновал в той же мере крестьянку, как и крестьянина. Местами крестьянки, горячо поддерживав­шие идею отчуждения частновладельческих земель, охла­девали к этому мероприятию, когда возникало сомнение, распределять ли наделы и на «женскую душу». «Если землю отнимут у помещиков и отдадут ее одним мужчи­нам,— озабоченно толковали бабы,— то нам, бабам, будет совсем кабала. Теперь мы хоть в экономии свои копейкп зарабатываем, а там придется работать все на мужиков». Но опасения крестьянок были совершенно неоснова­* Достаточно вспомнить исторические письма-наказы крестья­нок Воронежской и Тверской губерний, обращенные в первую Го­сударственную думу, или телеграмму крестьянок села Ногат-кино, посланную депутату Аладьину:

«В великий момент борьбы права с силой мы. крестьянки села Ногаткина, приветствуем избранников народа, выразивших недо­верие правительству требованием отставки министерства. Мы на­деемся, что представители, поддержанные народом дадут ему землю и волю, отворят двери тюрем борцам за свободу и счастье народа и добьются гражданских и политических нрав как для себя, так и для нас, бесправных и обездоленных, даже в своей семье, русских женщин. Помните, что женщина-раба не может быть ма­терью свободного гражданина» (Уполномоченная от 75-ти ногат-кинских женщин).

тельны; простой экономический расчет заставлял кре­стьянство стоять за наделение землей и «бабьих душ». Аг­рарные интересы мужской и женской части крестьянского населения так тесно сплетены между собою, что, борясь за уничтожение существующих кабальных земельных отно­шений для себя, крестьяне, естественно, отстаивали и эко­номические интересы своих «баб».

Но, с другой стороны, борясь за экономические и поли­тические интересы крестьянства в целом, крестьянка на­училась бороться одновременно и за свои специальные женские нужды и запросы. То же применимо и к работни­цам; своим бессменным участием в общеосвободительном движении она еще больше, чем крестьянка, подготовляла общественное мнение к признанию принципа равноправия женщины. Идее гражданского равноправия женщины, ныне осуществленной в Советской России, проложен был путь не героическими усилиями отдельных женщин, силь­ных личностей, не борьбой буржуазных феминисток, а сти­хийным натиском широких масс работниц и крестьянок, пробужденных к жизни громовыми раскатами первой рос­сийской революции 1905 года.

Когда-то, в 1909 году, в своей книге «Социальные ос­новы женского вопроса», полемизируя с буржуазными фе­министками, против которых целиком направлена моя книга, я писала: «Если крестьянская женщина и добьется в ближайшем будущем улучшения своего положения в бы­товом, экономическом и правовом смысле, то, разумеется,, лишь благодаря дружным, сплоченным усилиям крестьян­ской демократии, направленным к осуществлению тех общекрестьянских требований, какие, в той или иной форме, не переставая звучат в крестьянской среде. Усилия феминисток «прочищать дорогу женщинам» тут не при­чем... Если крестьянка избавится от существующих ка­бальных земельных отношений, она получит больше, чем в состоянии дать ей все феминистские организации, вместе взятые» *.

То, что писалось десять лет тому назад, теперь оправ­далось в полной мере. Великая Октябрьская революция не только осуществила основное, назревшее требование кре­стьянства обоего пола, передать землю в руки самих «зем-

* А. Коллонтай. Социальные основы женского вопроса, Спб. 1909, стр. 421.

леробов», но и подняла крестьянку до почетного звания свободной, равноправной во всех отношениях гражданки, закабаленной пока еще лишь устарелыми формами хозяй­ства и неизжитыми традициями и нравами семейного ук­лада.

То, о чем только начинала грезить работница и кре­стьянка в дни первой русской революции 1905 года, то провел в жизнь великий переворот октябрьских дней 1917 года.

Женщина добилась политического равноправия в Рос­сии. Но этому завоеванию она обязана не сотрудничеству с буржуазными равноправками, а слитной, нераздельной с товарищами-рабочими борьбе в рядах собственного рабо­чего класса.

Печатается с сокращения­ми по книге. А. Коллонтай. «К истории движения работниц в Рос­сии». Харьков, 1920, стр. 3—11.

РЕЧЬ НА II ВСЕРОССИЙСКОМ СЪЕЗДЕ РКСМ⁸⁹