Архангельское евангелие, л. 73.

 

Давнопрошедшее время употреблялось чаще в придаточном предложении. Ниже представлена парадигма форм плюсквамперфекта.

Формы предпрошедшего времени используются достаточно редко, когда в контексте требуется специальное выделение предшествования одного прошедшего действия другому.

Пример из Летописи по Лаврентьевскому списку, л. 42 г:

 

 

В текстах деловой письменности такие формы плюсквамперфекта единичны, поскольку в живой восточнославянской речи рано утрачены формы имперфекта. С XIII века исследователи отмечают формы другого образования, так называемый русский плюсквамперфект, который образовывался прибавлением к основному глаголу в форме действительного причастия прошедшего времени на -Л- глагола-связки БЫУИ в форме перфекта. Эта форма употреблялась вплоть до XVII века, чаще без вспомогательного глагола перфекта есмь:

КАЗАКИ БЫЛИ НА СЛУЖБУ ПОШЛИ, А НЫНЕ ВОРОТИЛИСЯ (Московские разрядные книги, 1615).

В современном русском языке сохранились реликты русского плюсквамперфекта:

– конструкция типа пошел было, но вернулся со значением прошедшего прерванного действия, а частица было представляет результат трансформации исконного глагола-связки 3-го л. ед. ч. ЕСТЬ БЫЛЪ;

– сочетания жил-был, жили-были. По П. С. Кузнецову, данный реликт указывает на возможность использования форм древнерусского давнопрошедшего в независимом предложении. [25]

4.4.5. Разрушение форм прошедшего времени

Разрушение старой системы прошедших времен заключается в том, что вместо четырех форм — аориста, имперфекта, перфекта и плюсквамперфекта — на протяжении истории русского языка постепенно устанавливается одна, по происхождению восходящая к перфекту. Следует иметь в виду, что показания памятников, на которые опираются при изучении истории прошедших времен, неодинаковы в связи с неодинаковостью их в жанровом и стилевом отношениях. В памятниках церковно-религиозной литературы и в летописях система старых прошедших времен держится очень устойчиво и представлена полностью. Памятники же, находящиеся ближе к живой речи (в частности, деловая письменность), отражают достаточно ярко разрушение исходной системы.

Исходя из показаний памятников и сравнительного анализа славянских языков, можно думать, что раньше всего был утрачен имперфект: по данным историко-лингвистических исследований, он полностью отсутствует в деловых памятниках, прежде всего в грамотах даже самого раннего происхождения. Однако письменность XII—XIV вв. отчетливо свидетельствует об употреблении имперфектных форм в церковно-книжных памятниках древнерусского языка (в церковно-богослужебных книгах, в житийной литературе, в сборниках церковных постановлений и т. п.); широко представлены имперфектные формы в летописях, особенно в тех их частях, в которых есть повествование о прошлых событиях. Но формы имперфекта совершенно отсутствуют в „Русской Правде", в новгородских грамотах XIV— XIV вв., исследованных А. А. Шахматовым, т. е. в памятниках, наиболее близких живой народной речи XII—XIV вв. Однако следы его исконной принадлежности народно-разговорному древнерусскому языку обнаруживаются, по данным А. А, Зализняка, в двух новгородских берестяных грамотах предположительно первой половины XII в. Более поздних примеров такого рода нет, и поэтому можно утверждать, что в народно-разговорном древнерусском языке имперфекта как особой глагольной формы времени уже не было к концу XII в.

В отличие от имперфекта формы аориста употребляются в памятниках значительно чаще не только в XI, но и в XII—XIV вв. и даже в XV в., причем не только в церковно-книжных источниках, но и в грамотах.

Широкая фиксация этих форм вообще и наличие их в деловой письменности XIV—XV вв. позволили историкам русского языка утверждать не только более позднюю утрату аориста по сравнению с имперфектом, но и его принадлежность народно-разговорному языку относительно поздних исторических эпох.

Очевидно, что письменный язык мог долгое время удерживать такие образования, которые уже не были свойственны народно-разговорному языку, так как письменные памятники всегда «отстают» в отражении живых процессов в развитии языка, и поэтому сохранение аористных и имперфектных форм в письменности XII— XIV вв. нельзя прямолинейно отождествлять с их сохранением в живом языке. Более того, если полагать, что в XII—XIV вв. употребление имперфекта и аориста было характерно для книжно-письменного языка, то вместе с тем есть основания считать, что такое употребление в определенной степени было традиционным и не имело опоры в развивающемся народно-разговорном языке. По крайней мере для XIII—XIV вв. аорист, а еще раньше имперфект уже были чужды народно-разговорному древнерусскому языку, и потому писцы, не имея этих форм в своей речи, не могли последовательно правильно употреблять их на письме.

А. А. Шахматов полагал, что остатком аориста являются так называемые глагольные междометия типа хлоп, бряк, бац, прыг и т, п., которые связаны с глаголом и выступают в роли сказуемых и которые по форме тяготеют к простому аористу.

Что касается плюсквамперфекта, то в памятниках XI—XII вв. он употребляется значительно реже всех других форм прошедшего времени, так как специфичность его значения обусловливала редкость контекстов, в которых это значение было бы актуальным. Однако все же такие контексты есть, и они дают возможность утверждать наличие плюсквамперфекта в исходной системе. Так, например, в Син. пат.: нын Ѣ даю вама им Ѣ ние еже ва б Ѣ хъ и преже далъ; б Ѣ же и отъ еретикъ п р ѢѦ лъ проскомодию; в Жит. Феод. Печ. XII в.и некот. др. Столь же редко отмечаются формы плюсквамперфекта и в памятниках XIII—XIV вв.; так, например, в Лавр. лет. (чаще): за маломъ бо б Ѣ не дошелъ Цр Ѧ града ибо даша емоу дань и др.

Появление перфекта вместо имперфекта или имперфективного аориста в составе плюсквамперфекта связано, без сомнения, с утратой в живом языке аористных и имперфектных форм. История плюсквамперфекта, таким образом, подтверждает с иных позиций высказанное ранее положение об утрате аориста уже в XIII в.

Реконструированная для исходной системы форма перфекта как сочетание форм наст. врем, от глагола быти с кратким причастием прошедшего времени на -л-, т. е. по существу как форма именного составного сказуемого, зафиксирована в памятниках XI в. Однако исходные формы перфекта в ранней древнерусской письменности фиксируются относительно редко, хотя перфект, по-видимому, господствовал в XI и особенно в XII вв.: об этом свидетельствует широкое его употребление уже в преобразованном виде — без вспомогательного глагола.

Можно установить, что пропуск вспомогательного глагола обнаруживается в тех случаях, когда присутствует подлежащее, выраженное существительным или местоимением. Если учесть, что в перфекте лицо выражалось формой вспомогательного глагола, то будет понятно, что наличие выраженного подлежащего делало связку избыточной.

Вместе с тем следует учитывать и то, что исконно перфект имел специфическое значение результативности: отнесенность результата прошлого действия к настоящему времени, выражающаяся формой настоящего времени вспомогательного глагола, отличала перфект от других форм прошедшего времени, более того — эта отнесенность к настоящему времени и обозначение существующего состояния вообще выводила перфект из состава типичных форм прошедшего времени.

Утрата вспомогательного глагола в составе перфекта снимала связанность этой формы с настоящим временем в плане выражения и начинала превращать причастие на -л- в простую глагольную форму, обозначающую прошедшее время. Утрата этого глагола как средства выражения лица, производящего действие, компенсировалась употреблением существительного или местоимения в качестве подлежащего. Утрата же его как средства выражения отнесенности перфекта к настоящему времени не компенсировалась ничем, а, наоборот, вела к расширению значения перфекта как средства обозначения прошедшего действия вообще: связь этого действия с состоянием субъекта или объекта в настоящем времени или отсутствие этой связи стали выражаться только контекстом, а не особой временной формой.

Огромное количество примеров употребления одного причастия для выражения временной глагольной формы подтверждает предположение о сохранении в XIII—XIV вв. аналитических образований перфекта лишь как традиционной формы. Это предположение подтверждается и тем, что к этому времени личные местоимения широко стали употребляться в качестве показателя лица действующего субъекта. Это означает, что причастие на -л- одно в определенных контекстах было достаточно для передачи не только значения времени, к которому относилось действие, но и лица, производящего действие.

Вместе с тем факты памятников письменности свидетельствуют о потере перфектом исконного значения результативности.

К XIV в. перфект в виде причастия на -л- вытеснил в народно-разговорном древнерусском языке формы имперфекта и аориста и стал единственной формой прошедшего времени глагола в русском языке.