Акафист Святому праведному отроку Артемию, Веркольскому чудотворцу Клуб православной семьи: http://vk.com/club43902602 17 страница

лицо не гоф-фурьера Зюкина, дворецкого Зеленого Дома и верного слуги

престола, а государственного преступника.

 

 

X x x

 

 

Возвращение Эраста Петровича вывело меня из тоскливого оцепенения, но

настроения никак не улучшило.

Оказывается, полицейские и солдаты оцепили не только часовню, но и весь

монастырь. Под землей, в лабиринте, уже много часов ведутся поиски.

Городовой, с которым поговорил Фандорин, сообщил, что по всем полицейским

частям разослан словесный портрет двух опаснейших преступников, совершивших

неизвестно какое, но по всей видимости чрезвычайно тяжкое преступление.

Выезды из Москвы наглухо перекрыты, и поимка злодеев - вопрос времени. Один

из них - худощавый и моложавый брюнет с тонкими усиками; особые приметы -

седина на висках и характерное заикание. Другой

- и тут Фандорин описал мою скромную персону, причем куда более

подробно. Так я узнал, что у меня нос хрящевато-раздвоенного типа, бородавка

не просто на щеке, а в третьей левой доле, и глаза болотно-желтого оттенка с

миндалевидным разрезом.

- Как вам удалось разговорить полицейского? - поразился я. - И потом,

неужто ему не показалось подозрительным ваше заикание?

- Для того, чтобы разговорить незнакомого человека, потребно знание

п-психологии и физиогномистики,

- с важным видом пояснил Эраст Петрович. - Что же до заикания, то, как

вы могли заметить, перевоплощаясь в иную п-персоналию, я меняю и голос, и

манеру разговора, и все прочие речевые особенности. Это уже совсем не я,

или, во всяком случае, не совсем я. Заикание - следствие давней к-контузии,

полученной Фандориным, а отнюдь не степенным мужичком, который так

уважительно беседовал с господином городовым.

Я только махнул рукой:

- Всей вашей психологии в нынешних обстоятельствах грош цена. Никого мы

спасти не можем. Нас бы самих кто спас. Приметы наши полиции известны.

Луч-ше уж пойти и сдаться. Объясним, как и что - простят. Фандорин с

возмутительным легкомыслием пожал плечами:

- Дались вам эти приметы. Приметы мы поменяем. Покрасим вас в

б-блондина, оденем чиновником, усы с бакенбардами сбреем...

- Ни за что на свете! - вскричал я. - Я ношу их больше двадцати лет!

- Как угодно, но с вашими, как выражается Линд, favoris de chien, вас и

в самом деле легко опознать. Вы в обрекаете себя на сидение в ч-четырех

стенах, а я буду перемещаться по городу совершенно свободно. Эта угроза меня

ничуть не испугала, да и думал я уже о другом.

- Представляю, как недоумевают их высочества по поводу моего

непонятного исчезновения, - уныло пробормотал я.

- Скорее негодуют, - поправил меня Фандорин. - Со стороны ситуация

выглядит довольно недвусмысленно. Разумеется, все решили, что мы с вами

сговорились с Линдом, а то и с самого начала действовали с ним заодно. Или

же что мы решили в-воспользоваться случаем, чтобы похитить "Орлова". Именно

поэтому полиция нами так и интересуется.

Я застонал. Ну конечно - именно так наше поведение и выглядит!

Понурился и Фандорин. Видно, и до него, наконец, дошло, в каком

положении мы очутились из-за его склонности к авантюрам. Но нет, его,

оказывается, печалило совсем другое.

- Ах, Зюкин, какая операция п-провалилась! Подмена кучера - это было

так просто и почти г-гениально. По рассказам Эмилии я догадался, что возница

глухонемой. Это, да еще опущенная на глаза шляпа и густая черная б-борода

облегчили задачу. Кучер теперь в полиции, да только проку от него не будет.

Не только безгласен, но и зверообразен. Потому-то Линд и не побоялся его

п-подставить. Все должно было пройти как по нотам! И мальчика бы спасли, и

Линда бы взяли. - Он досадливо махнул рукой. - Ну, не взяли бы живьем, так

на месте бы положили, потеря для ч-человечества небольшая. Мне нужно было

только спуститься вниз. Кто бы мог подумать, что ювелир не испугается

кинжала? Из-за этого все и сорвалось. Как служат этому Линду! И чем он их

только берет? Нет, это просто невероятно! - Эраст Петрович взволнованно

вскочил на ноги. - Чертов бельгиец думал не о себе, а о Линде. Это уж не

просто бандитская честь, это самая настоящая беззаветная любовь!

- Откуда вы знаете, что ювелир был бельгиец?

- Что? - рассеянно переспросил он. - А, по выговору. Бельгиец, из

Антверпена, вне-всяких сомнений. Но это неважно. Важно другое. Как БЫ

т-толкуете слова Эмилии? Помните, она крикнула: "Здесь Линд! Это..." Что

"это"? Такое ощущение, будто она хотела назвать какое-то известное нам имя

или же некую очень характерную или неожиданную особенность. Если имя, то

чье? Если примету, то какую? "Это г-горбун"? "Это китаец"? "Это женщина"? -

Фандорин прищурился. - Насчет китайца или женщины не знаю, все может быть,

но что Линд не горбун, мне известно доподлинно - я бы заметил... Ничего,

скоро мы все узнаем.

Эти последние слова были произнесены с такой спокойной уверенностью,

что во мне шевельнулась надежда.

- Итак, Зюкин, д-давайте рассуждать, взвесим плюсы и минусы нашего

положения. - Эраст Петрович сел рядом со мной на песок, взял в ладонь

несколько камешков и провел по песку черту. - Мальчик по-прежнему в руках

Линда. Это плохо. - Один камешек, черный, лег слева от черты. - Эмилия тоже

стала заложницей. Это опять плохо.

К первому черному камешку присоединился второй.

- А что хорошо-то? - не выдержал я. - Добавьте к этому, что вся полиция

империи, как обычная, так и тайная, охотится не на доктора Линда, а на нас с

вами. Что его высочество от перенесенных испытаний тяжело болен и, возможно,

даже при смерти. Что Линд, как вы сами говорили, живых свидетелей не

оставляет!

Фандорин согласно покивал и положил туда же еще три камешка.

- А теперь посмотрим на дело с д-другой стороны. Хорошо то, что "Орлов"

у нас и мы с вами в крайнем случае, если уж совсем не будет другого выхода,

готовы пойти на обмен. Это раз. Хорошо то, что Линд потерял б-большинство

своей банды. Собственно, почти всех: четверых в день похищения, потом всю

шайку Культи, а вчера еще пятерых. Эмилия крикнула: "Их трое". Стало быть, у

Линда осталось всего двое людей, а первоначально было чуть ли не два

десятка. Это два. Наконец, вчера я успел назваться Линду и сообщить ему, на

каких условиях возможен обмен. Это три.

Я посмотрел на пять черных камешков, на три белых, и прилива бодрости

не ощутил.

- А что толку? Мы же не знаем, где его теперь искать. Да если и знали

бы! У нас связаны руки. Мы по Москве и шагу ступить не сможем - сразу

арестуют. - Вы выдвинули два тезиса, один из которых несостоятелен, а другой

неверен, - с профессорским видом возразил Эраст Петрович. - Неверен ваш

последний тезис - что мы ограничены в п-передвижениях. Как я уже имел честь

вам сообщить, изменить внешность совсем несложно. Это Линд ограничен в

передвижениях, а не мы. У него на руках обуза - двое пленников: больной

ребенок и женщина с весьма решительным характером. Убить их доктор не

посмеет, потому что успел д-достаточно меня изучить и знает - я себя

обмануть не дам. Кстати, это еще один наш плюс. - Он доложил четвертый белый

камешек. - А что до первого вашего тезиса, то он несостоятелен - по очень

п-простой причине: мы с вами искать Линда не станем, ибо овес за лошадью не

Ходит. Линд сам нас найдет.

О, как меня выводила из себя эта его невозмутимая манера, этот

менторский тон! Но я старался держать себя в руках.

- Позвольте узнать, с какой это стати Линд будет нас разыскивать? И

главное - как?

- Теперь вместо двух тезисов вы выдвинули два вопроса, - с несносным

апломбом ухмыльнулся Фандорин. - Извольте. Отвечаю на первый. У нас с

д-доктором классическая торговая ситуация. Есть товар, есть купец. Вернее,

два купца, и у каждого свой товар. Товары, потребные мне и имеющиеся у

Линда, таковы: во-первых, маленький Мика; во-вторых, Эмилия; в-третьих,

шкура самого доктора Линда. Теперь мои товары, на которые зарится наш

п-партнер. Во-первых, двухсоткаратный бриллиант, без которого вся московская

эскапада почтенного доктора будет позорнейшим образом провалена, а Линд к

этому не привык. И во-вторых, моя жизнь. Уверяю вас, у доктора ко мне

накопился счет не менее длинный, чем у меня к нему. Так что мы с ним отлично

сторгуемся.

Вид у Эраста Петровича при этом был такой, будто речь шла не о схватке

с опаснейшим преступником современного мира, а об увлекательном приключении

или партии в винт. Я никогда не любил позерства, особенно в серьезных делах,

и бравада Фандорина показалась мне неуместной.

- Теперь второй ваш вопрос, - продолжил он, не обращая внимания на мои

насупленные брови. - Как Линд нас отыщет? Ну, это п-просто. Сегодня вечером

мы с вами просмотрим рекламы и частные объявления во всех московских

газетах. Непременно обнаружим что-нибудь любопытное. Не верите? Г-готов

держать пари, хотя обычно этого не делаю.

- Пари? - зло спросил я, окончательно выведенный из себя его

фанфаронством. - Извольте. Если проиграете, мы сегодня же пойдем и сдадимся

полиции.

Он беззаботно рассмеялся:

- А если выиграю, вы сбреете ваши з-знаменитые бакенбарды и усы с

подусниками. По рукам?

И уговор был скреплен рукопожатием.

- Нужно наведаться в Эрмитаж, - сказал Фандорин, посерьезнев. - Забрать

оттуда Масу, он нам очень пригодится. И прихватить кое-какие необходимые

вещи. Например, д-деньги. Отправляясь на операцию, я не взял бумажник. Я

предвидел, что встреча с Линдом не обойдется без прыжков, махания руками,

беготни и всякой прочей активности этого рода, а здесь любой лишний г-груз,

даже самый незначительный, - помеха. Вот вам еще одно подтверждение давней

истины: деньги лишним грузом никогда не бывают. Сколько у вас с собой?

Я сунул руку в карман и обнаружил, что во время многочисленных ночных

падений обронил кошелек. Если не ошибаюсь, там лежало восемь рублей с

мелочью. Я вынул горстку почерневших серебряных монет и горестно на них

уставился.

- Это все, что у вас есть?. - Эраст Петрович взял один неровный кружок,

повертел его в пальцах. - Петровский алтын. Вряд ли на него мы что-нибудь

купим. В антикварной лавке ваши с-сокровища охотно приобретут, но появляться

в людных местах в нашем нынешнем виде рискованно. Итак, положение странное:

у нас имеется б-бриллиант стоимостью в нивесть сколько миллионов, а мы не

можем купить и куска хлеба. Тем более нужно наведаться в Эрмитаж.

- Да как же это возможно? - Я приподнялся над кромкой поросшего травой

берега. Вдоль всего пруда и поля выстроились цепочкой солдаты и полицейские.

- Тут все оцеплено. Да хоть бы мы и выбрались за оцепление - идти через весь

город, среди бела дня, немыслимо!

- Сразу видно, Зюкин, что вы совсем не знаете г-географию

первопрестольной. Что это, по-вашему? - Фандорин качнул подбородком в

сторону реки.

- Как что? Москва-река.

- А что вы каждый день видите из окон Эрмитажа? Т-такое мокрое,

зеленоватое, медленно текущее по направлению к Кремлю? Придется пойти еще на

одно п-преступление, хоть и менее громкое, чем похищение "Орлова".

Он подошел к хлипкой лодчонке, привязанной к берегу, осмотрел и кивнул:

- Сойдет. Правда, нет весел, но вон, кажется, вполне подходящая

д-доска. Залезайте, Зюкин. На реке нас искать не додумаются, а плыть не так

уж далеко. Жалко только хозяина лодки. Для него эта потеря наверняка будет

более разорительной, чем для Романовых утрата "Орлова". Ну-ка, дайте ваши

т-трофеи.

Он бесцеремонно залез ко мне в карманы, выгреб монетки, положил их

подле колышка, к которому была привязана лодчонка, и слегка присыпал сверху

песком.

- Ну, что встали? Садитесь! Да поосторожней, а то этот б-броненосец

перевернется.

Я сел, намочив башмаки в скопившейся на дне воде. Фандорин оттолкнулся

доской, и мы медленно-медленно отплыли. Он отчаянно заработал своим

неуклюжим веслом, попеременно загребая то слева, то справа. Несмотря на эти

сизифовы старания, наш челн почти не двигался.

Десять минут спустя, когда мы еще даже не достигли середины реки, я

осведомился:

- А все же, сколько нам плыть до Нескучного сада?

- П-полагаю... версты... три, - с трудом ответил раскрасневшийся от

напряжения Фандорин. Я не удержался от сарказма:

- С такой скоростью к завтрашнему утру, пожалуй, доберемся. Течение

здесь медленное.

- Что нам течение, - пробормотал Эраст Петрович.

Замахал доской еще пуще, и нос лодки ткнулся в бревно - паровой

буксирчик тянул за собой очередную вереницу плотов.

Фандорин привязал чал к обрубленному суку, бросид доску на дно лодки и

блаженно потянулся.

- Все, Зюкин. Полчасика отдохнем, и мы у цели.

Слева неспешно проплывали луга и огороды; за ними белели стены

Новодевичьего монастыря, по правде сказать, успевшего мне изрядно надоесть.

Справа же поднимался высокий лесистый берег. Я увидел белую церковь с

круглым куполом, элегантные беседки, грот.

- Вы видите перед собой Воробьевский парк, разбитый по английским

образцам и имитирующий естественность п-природного леса, - голосом

заправского гида рассказывал Фандорин. - Обратите внимание на висячий мост,

перекинутый вон через тот овраг. Точно такой мост же я видел в Гималаях,

только сплетенный из стволов бамбука. Правда, там под ним был не овраг в

двадцать саженей, а д-двухверстная пропасть. Впрочем, для падающего вниз сия

разница несущественна... А это что такое?

Он нагнулся и извлек из-под скамейки немудрящую удочку. С интересом

рассмотрел ее, потом повертел головой туда-сюда и с радостным возгласом снял

с борта зеленую гусеницу.

- Ну, Зюкин, на удачу!

Закинул в воду леску и почти сразу же вытянул серебристую плотвичку

размером в ладонь.

- Каково, а? - возбужденно воскликнул Эраст Петрович, суя мне под нос

свою трепещущую добычу. - Нет, вы видели? И минуты не п-прошло! Отличная

примета! Вот так же мы выудим и Линда!

Ну просто мальчишка! Хвастливый, безответственный мальчишка. Сунул

мокрую рыбину в карман, и карман зашевелился, словно живой.

А впереди уже показался знакомый мост - тот самый, что был виден из

окон Эрмитажа. Вскоре я разглядел за кронами деревьев и саму зеленую крышу

дворца.

Фандорин отвязался от бревна. Когда плоты проплыли мимо, мы взяли курс

к правому берегу и четверть часа спустя оказались у ограды Нескучного сада.

На сей раз я преодолел это препятствие без каких-либо затруднений -

сказался накопившийся опыт. Мы углубились подальше в чащу, но приближаться к

Эрмитажу Фандорин поостерегся.

- Тут уж нас точно искать не станут, - объявил он, растягиваясь на

траве. - Но все же лучше д-дождаться темноты. Хотите есть?

- Да, очень хочу. У вас есть какие-нибудь припасы? - с надеждой спросил

я, потому что, признаться, в животе давно уже подсасывало от голода.

- А вот. - Он вынул из кармана свой улов. - Никогда не пробовали сырую

рыбу? В Японии ее едят все.

Я, разумеется, отказался от такой немыслимой пищи и не без отвращения

посмотрел, как Эраст Петрович с аппетитом уплетает скользкую, холодную

плотву, изящно вынимая и обсасывая мелкие кости.

Завершив эту варварскую трапезу, он вытер пальцы платком, достал

спички, а откуда-то из внутреннего кармана вынул и сигару. Тряхнул коробком,

удовлетворенно сообщил:

- Высохли. Вы ведь не курите?

С наслаждением затянулся, положил руку под голову.

- Какой у нас с вами п-пикник, а? Хорошо. Истинный рай.

- Рай? - Я даже приподнялся - такое меня охватило возмущение. - Мир

рушится у нас на глазах, а вы называете это "раем"? Качаются устои монархии,

невинный ребенок замучен злодеями, достойнейшая из женщин, быть может, в эту

самую минуту подвергается... - Я не договорил, потому что не все вещи можно

произносить вслух. - Хаос - вот что это такое. На свете нет ничего страшнее

хаоса, потому что при хаосе происходит безумие, слом всех и всяческих

правил...

Я зашелся кашлем, не досказав мысль до конца, но Фандорин меня понял и

улыбаться перестал.

- Знаете, Афанасий Степанович, в чем ваша ошибка? - устало сказал он,

закрывая глаза. - Вы верите, что мир существует по неким правилам, что в нем

имеется смысл и п-порядок. А я давно понял: жизнь есть не что иное как хаос.

Нет в ней вовсе никакого порядка, и правил тоже нет.

- Однако сами вы производите впечатление человека с твердыми правилами,

- не удержался я от шпильки, взглянув на его аккуратный пробор, сохранивший

безукоризненность, несмотря на все приключения и потрясения.

- Да, у меня есть правила. Но это мои собственные п-правила, выдуманные

мною для себя, а не для всего мира. Пусть уж мир сам по себе, а я буду сам

по себе. Насколько это возможно. Собственные правила, Афанасии Степанович,

это не желание обустроить все мироздание, а попытка хоть как-то организовать

пространство, находящееся от тебя в непосредственной б-близости. Но не

более. И даже такая малость мне не слишком-то удается... Ладно, Зюкин. Я,

пожалуй, посплю.

Он повернулся на бок, подложил под щеку локоть и немедленно уснул.

Невероятный человек!

Не знаю, что мучило меня сильнее: голод, или гнев, или сознание своей

беспомощности. Хотя нет, знаю - страх. За жизнь Михаила Георгиевича, за

Эмилию, за себя.

Да-да, за себя. И то была самая худшая из всех ведомых мне

разновидностей страха. Я отчаянно боялся не боли и даже не смерти - позора.

Всю жизнь я больше всего страшился попасть в постыдное положение и тем самым

потерять чувство собственного достоинства. Что у меня останется, если я

лишусь достоинства? Кто я тогда буду? Одинокий, стареющий никчемник с

бугристым лбом, шишковатым носом и "собачьими бакенбардами", непонятно на

что и зачем израсходовавший свою жизнь.

Рецепт для сохранения достоинства я обнаружил давно, еще в молодости.

Волшебная формула оказалась простой и короткой: всеми силами избегать

неожиданностей, причем не только печальных, но и радостных. Все постыдные

положения возникают из-за нарушения заведенного порядка, то есть именно

из-за неожиданностей. Значит, необходимо предвидеть и предусматривать все

заранее. Быть во всеоружии, добросовестно исполнять свой долг и не гнаться

за химерами. Так я и жил. А каков результат? Афанасий Зюкин - вор, обманщик,

подлец и государственный преступник. Во всяком случае, так считают люди,

мнением которых я дорожу.

Солнце перевалило за середину неба и стало потихоньку клониться к

западу. Я устал метаться по лужайке, сел. Невесомый ветерок шелестел свежей

листвой, среди одуванчиков басисто жужжал шмель, по бирюзовому небу медленно

скользили кружевные облака.

Все равно не уснуть, подумал я, и привалился спиной к стволу вяза.

- П-просыпайтесь, Зюкин. Пора.

Я открыл глаза. Облака тащились все так же неспешно, только из белых

стали розовыми, а небо потемнело и придвинулось ближе.

Солнце уже зашло, а это означало, что я проспал по меньшей мере часов

до девяти.

- Не хлопайте г-глазами, - бодро сказал Фандорин. - Мы идем на штурм

Эрмитажа.

Долгополый кучерский кафтан Эраст Петрович снял, остался в сатиновом

жилете и синей рубашке - на фоне густеющих сумерек его было почти не видно.

-Мы быстро прошли пустым парком к дворцу.

Когда я увидел освещенные окна Эрмитажа, меня охватила невыразимая

тоска. Дом был похож на белый океанский пароход, спокойно и уверенно

плывущий через мрак, а я, еще так недавно находившийся на нарядной палубе,

упал за борт, барахтаюсь среди темных волн и даже не смею крикнуть

"Спасите!".

Фандорин прервал мои горестные мысли:

- Чье это окно - на первом этаже т-третье слева? Не туда смотрите - вон

то, открытое, но без света.

- Это комната мистера Фрейби.

- Сумеете залезть? Ладно, вперед!

Мы перебежали по лужайке, вжались в стену и подобрались к темному

открытому окну. Эраст Петрович сложил руки ковшом и так ловко подсадил меня,

что я безо всякого труда смог перелезть через подоконник. Фандорин

последовал за мной.

- Побудьте здесь. Я с-скоро.

- А если войдет мистер Фрейби? - в панике спросил я. - Как я ему

объясню свое присутствие?

Фандорин огляделся, взял со стола бутылку, в которой плескалась бурая

жидкость - кажется, пресловутое виски, которым некогда потчевал меня батлер.

- Вот, возьмите. Стукнете его по г-голове, свяжете и сунете в рот кляп

- вон ту салфетку. Ничего не поделаешь, Зюкин, у нас чрезвычайные

обстоятельства. После принесете свои извинения. Еще не хватало, чтобы

англичанин поднял крик. Да не тряситесь вы так, я скоро.

Он и в самом деле вернулся не более чем через пять минут. В руке держал

саквояж.

- Здесь все самое н-необходимое. У меня в комнате был обыск, однако

ничего не тронули. Масы на месте нет. Пойду п-поищу.

Я снова остался один, и опять ненадолго - вскоре дверь отворилась

вновь.

Однако на сей раз это был не Эраст Петрович, а мистер Фрейби. Он

протянул руку, повернул рычажок масляной лампы, и в комнате стало светло. Я

растерянно замигал.

Вцепился в бутылку, неуверенно шагнул вперед. Бедный батлер, он был ни

в чем не виноват.

- Добри вечер, - любезно сказал Фрейби, с интересом глядя на бутылку. -

I didn't realize that you liked my whisky that much.

Достал из кармана словарь и с впечатляющей сноровкой - видно,

наловчился - зашуршал страницами:

- Я... не был... сознават... что ви... любить... мой виски... так...

много.

Тут я и вовсе пришел в замешательство. Стукнуть по голове человека,

который вступил с тобой в беседу - это уж было совершенно немыслимо.

Посмотрев на мое сконфуженное лицо, англичанин добродушно хмыкнул,

похлопал меня по плечу и показал на бутылку:

- A present. Подарок.

Батлер заметил, что в другой руке я держу саквояж.

- Going on travel? Ту-ту-уу? - Он изобразил гудок паровоза, и до меня

дошло: Фрейби подумал, что я отправляюсь в путешествие и решил прихватить с

собой бутылочку полюбившегося мне напитка.

- Да-да, - пробормотал я. - Вояж. Тэнк ю. И поскорей выскочил за дверь.

Сердце чуть не выскакивало из грудной клетки. Бог весть, что Фрейби подумал

о русских дворецких. Но сейчас было не до национального престижа.

В соседней комнате, у мистера Карра, тренькнул звонок вызова прислуги.

Я едва успел спрятаться за портьеру - по коридору бежал рысцой младший

лакей Липпс. Что ж, молодец. Вот что значит - твердый порядок в доме. Меня

на месте нет, а все работает, как часы.

- Что угодно-с? - спросил Липпс, открывая дверь. Мистер Карр проговорил

что-то ленивым голосом - я разобрал слово "чернила", произнесенное с

немыслимым акцентом, и лакеи удалился все той же похвальной рысцой, а я

попятился в смежный коридор, ведший к моей комнате - решил пока отсидеться

там. Сделал несколько коротких шажков, прижимая к груди саквояж и бутылку, и

вдруг налетел спиной на что-то мягкое. Обернулся - о господи, Сомов!

- Здравствуйте, Афанасий Степанович, - пролепетал мой помощник. -

Доброго вечера. А меня вот переселили в вашу комнату...

Я сглотнул слюну и ничего не сказал.

- Сказали, что вы будто бы сбежали... Что вас и господина Фандорина

скоро отыщут и заарестуют. А ихнего японца уже забрали. Говорят, вы

преступники, - шепотом закончил он.

- Знаю, - быстро сказал я. - Только это неправда. Корней Селифанович, у

вас было мало времени меня узнать, но, клянусь вам, то, что я делаю,

делается исключительно для блага Михаила Георгиевича.

Сомов молча смотрел на меня, и по выражению его лица я не мог понять, о

чем он сейчас думает. Закричит или нет - вот единственное, что занимало меня

в эту минуту. На всякий случай я вцепился пальцами в горлышко бутылки.

- Да, у меня действительно было слишком мало времени, чтобы

познакомиться с вами близко, но великого дворецкого видно сразу, - тихо

сказал Сомов. - Позволю себе смелость сказать, что я вами, Афанасий

Степанович, восхищаюсь и мечтал бы быть таким, как вы.

И... и если вам понадобится моя помощь, только дайте знать. Все сделаю.

У меня перехватило горло, и я побоялся, что не смогу говорить -

расплачусь.

- Благодарю, - вымолвил я наконец. - Благодарю, что вы решили меня не

выдавать.

- Как я могу вас выдать, если я вас не видел, - пожал он плечами,

поклонился и пошел прочь.

От этой во всех отношениях примечательной беседы я несколько утратил

бдительность и повернул за угол, не позаботившись предварительно посмотреть,

нет ли кого в коридоре. А там оказывается, вертелась перед зеркалом

горничная ее высочества Лиза Петрищева.

- Ах! - пискнула Лиза, девица глупая, легкомысленная, да к тому же еще

уличенная в шашнях с фандоринским камердинером.

- Тс-с-с! - сказал я ей. - Тихо, Петрищева. Только не кричи.

Она испуганно закивала, и вдруг, развернувшись, бросилась наутек с

истошным воплем:

- Караул! Убивают! Он ту-у-у-ут!!!

Я метнулся в противоположную сторону, к выходу, но оттуда донеслись

взбудораженные мужские голоса. Куда податься?

В бельэтаж, больше некуда.

В два счета взбежал по лестнице, увидел в полутем-ном проходе белую

фигуру. Ксения Георгиевна!

Я застыл на месте.

- Где он? - быстро спросила ее высочество. - Где Эраст Петрович?

Внизу грохотало множество ног.

- Здесь Зюкин! Отыскать! - услышал я чей-то начальственный бас.

Великая княжна схватила меня за руку.

- Ко мне!

Мы захлопнули дверь, и через полминуты по коридору пробежали несколько

человек.

- Осмотреть комнаты! - скомандовал все тот же бас.

Вдруг снизу раздались крики, кто-то завопил:

- Стой! Стой, паскуда!

Грянул выстрел, потом еще один.

Ксения Георгиевна, ойкнув, покачнулась, и я был вынужден подхватить ее

на руки. Лицо у нее сделалось белым-белым, а глаза от расширившихся зрачков

совсем черными.

На первом этаже зазвенело разбитое стекло.

Ее высочество резко оттолкнула меня и бросилась к подоконнику. Я -

следом. Мы увидели внизу темную фигуру, очевидно, только что выпрыгнувшую из

окна.

Это был Фандорин - я узнал жилет.

В следующую секунду из того же окна выскочили еще двое в штатском и

схватили Эраста Петровича за руки. Ксения Георгиевна пронзительно

вскрикнула.

Однако Фандорин проявил удивительную гуттаперчивость. Не высвобождая

рук, он пружинисто изогнулся и ударил одного противника коленом в пах, а

потом точно таким же манером обошелся со вторым. Оба агента согнулись

пополам, а Эраст Петрович легкой, стремительной тенью пересек лужайку и

исчез в кустах.

- Слава Богу! - прошептала ее высочество. - Он спасен!

Вокруг дома забегали люди - некоторые в мундирах, иные в цивильном.

Кто-то понесся по аллее к воротам, другие бросились догонять беглеца. Но

преследователей было не так уж много - пожалуй, с десяток. Где им угнаться в

темном, просторном парке за шустрым господином Фандориным?

Насчет Эраста Петровича можно было не тревожиться. Но вот что будет со

мной?

В дверь громко постучали.

- Ваше императорское высочество! В доме преступник! С вами все в

порядке?

Ксения Георгиевна жестом велела мне спрятаться за шкаф. Открыла дверь,

сказала недовольным голосом.

- У меня страшная мигрень, а вы так кричите и грохочете. Поймайте

вашего преступника, а меня больше не беспокойте!

- Ваше высочество, по крайней мере, запритесь на замок.

- Хорошо.

Я услышал звук поворачиваемого ключа и вышел на середину комнаты.