Акафист Святому праведному отроку Артемию, Веркольскому чудотворцу Клуб православной семьи: http://vk.com/club43902602 18 страница

- Я знаю, - лихорадочным шепотом заговорила Ксения Георгиевна, зябко

обхватив себя за плечи. - Все это неправда. Он не мог совершить кражу. И ты,

Афанасий, тоже на такое не способен. Я обо всем догадалась. Вы хотите спасти

Мику. Я не прошу рассказывать, что именно вы задумали. Скажи только - я

правильно догадалась?

- Да.

Она и в самом деле меня больше ни о чем не спрашивала. Опустилась на

колени перед иконой и стала класть земные поклоны. Я никогда раньше не

видел, чтоб ее высочество проявляла такую набожность, даже в детстве.

Кажется, она еще и что-то шептала - вероятно, молитву, но слов было не

разобрать.

Ксения Георгиевна молилась невыносимо долго. Полагаю, никак не менее

получаса. А я стоял и ждал. Только убрал бутылку виски в саквояж. Не

оставлять же ее было в комнате великой княжны?

Лишь когда в доме все стихло и из парка, громко переговариваясь,

вернулись преследователи, ее высочество поднялась с колен. Подошла к

секретеру, зазвенела там чем-то, а потом подозвала меня.

- Держи, Афанасий. Вам понадобятся деньги. У меня нет, сам знаешь. Но

вот опаловые серьги и бриллиантовая брошь. Они мои собственные, не

фамильные. Эти вещи можно продать. Наверное, они стоят много.

Я попытался возражать, но она и слушать не стала. Чтобы не ввязываться

в долгий спор, который сейчас был бы совсем не ко времени, я взял

драгоценности, твердо пообещав себе, что верну их ее высочеству в целости и

сохранности.

Затем Ксения Георгиевна вынула из шкафа длинный шелковый кушак от

китайского халата.

- Привяжи это к шпингалету и спускайся. До земли он не достанет,

придется прыгать. Но ведь ты храбрый, ты не побоишься. Храни тебя Господь.

Она перекрестила меня и вдруг поцеловала в щеку - я даже растерялся. И,

верно от растерянности, спросил:

- Не передать ли что-нибудь господину Фандорину?

- Что я его люблю, - коротко ответила ее высочество и подтолкнула меня

к окну.

До земли я добрался без членовредительства. Парк преодолел тоже без

приключений. У ограды, за которой располагалась Большая Калужская улица,

почти пустая в этот вечерний час, остановился. Выждал, когда поблизости не

будет прохожих, и очень ловко перебрался на ту сторону - в искусстве лазания

через заборы я определенно добился немалых успехов.

Однако как действовать дальше, было неясно. Денег у меня так и не

появилось, даже извозчика не наймешь. И куда, собственно, ехать?

Я остановился в нерешительности.

По улице брел мальчишка-газетчик. Совсем еще недоросток, лет девяти.

Кричал что было мочи, хотя покупать его товар здесь вроде бы было некому:

- Свежий "Грошик"! Газета "Грошик!" Газета объявлений! Кому кавалера, а

кому неве-есту! Кому квартеру, а кому хорошее ме-есто!

Я встрепенулся, вспомнив о пари с Фандориным. Зашарил по карманам в

надежде отыскать завалявшийся медный грош или копейку. За подкладкой лежало

что-то круглое, плоское. Старинная серебряная монетка, петровский алтын.

Ну да ничего, авось в темноте не заметит.

Я подозвал газетчика, выдернул у него из сумки сложенный листок, кинул

в кружку серебро - зазвенело не хуже, чем медь. Мальчишка как ни в чем не

бывало поплелся дальше, выкрикивая свои неуклюжие вирши.

Подойдя к фонарю, я развернул серую бумагу.

И увидел - на первой же полосе, прямо посередине, вершковыми буквами:

 

Мой орел! Алмаз мой яхонтовый! Прощаю. Люблю. Жду весточки.

Твоя Линда.

Пиши на Почтамт, предъявителю казначейского билета э 137078859

 

Оно, то самое! Никаких сомнений! И ведь как ловко составлено - никому

постороннему, кто про алмаз и обмен не знает, и в голову не придет!

Но увидит ли Фандорин эту газету? Как ему сообщить? Где его теперь

искать? Вот незадача!

- Ну как? - раздался из темноты знакомый голос. - Вот что значит

н-настоящая любовь. Это страстное объявление напечатано во всех вечерних

газетах.

Я обернулся, потрясенный такой счастливой встречей.

- Ну что вы, Зюкин, так удивились? Ведь ясно было, что, если вы сумеете

выбраться из дому, то полезете через ограду. Я т-только не знал, в каком

именно месте. Пришлось ангажировать четырех газетчиков, чтобы разгуливали

вдоль забора и погромче выкрикивали про частные объявления. Вы непременно

должны были клюнуть. Все, Зюкин, пари вы проиграли. Плакали ваши

замечательные подусники с бакенбардами.

 

17 мая

 

Из зеркала на меня смотрела одутловатая, пухлогубая физиономия с

намечающимся двойным подбородком и противоестественно белыми щеками.

Лишившись усов, расчесанных бакенбардов и пышных подусников, мое лицо словно

бы вынырнуло из-за облака или из тумана и предстало передо мной голым,

очевидным и незащищенным. Я был потрясен этим зрелищем - казалось, я вижу

самого себя впервые. В каком-то романе я читал, что человек по мере прожитых

лет постепенно создает собственный автопортрет, нанося на гладкий холст

своей доставшейся от рождения парсуны узор из морщин, складок, вмятин и

выпуклостей. Как известно, морщины могут быть умными и глупыми, добрыми и

злыми, веселыми и печальными. И под воздействием этого рисунка, наносимого

самой жизнью, одни с годами становятся красивее, а другие уродливее.

Когда прошло первое потрясение и я пригляделся к автопортрету

повнимательней, то понял, что не могу с определенностью сказать, доволен ли

я этим произведением. Складкой у губ, пожалуй, да: она свидетельствовала о

жизненном опыте и безусловной твердости характера. Однако в широкой нижней

челюсти угадывалась угрюмость, а обвисшие щеки наводили на мысль о

предрасположенности к неудачам. Поразительнее всего было то, что удаление

растительности изменило мою внешность куда больше, чем давешняя рыжая

борода. Я вдруг перестал быть великокняжеским дворецким и сделался каким-то

комом глины, из которого теперь можно было слепить человека любого

происхождения и звания.

Однако Фандорин, изучавший мое новое лицо с видом ценителя живописи,

кажется, придерживался иного мнения. Отложив бритву, он пробормотал как бы

самому себе:

- Вы плохо поддаетесь маскировке. Важность осталась, чопорная складка

на лбу тоже никуда не делась, и посадка г-головы... Хм, Зюкин, вы на меня

совсем непохожи, ни чуточки - разве что рост примерно совпадает... Ну да

ничего. Линд знает, что я мастер по части перевоплощений. Столь очевидное

несходство как раз может укрепить его людей в уверенности, что вы - это я.

Кем бы вас нарядить? Пожалуй, сделаем вас чиновником, класса этак

шестого-седьмого. На меньший чин вы никак не смотритесь. П-посидите тут, я

схожу на Сретенку в магазин готового платья для военных и чиновников. Заодно

и себе что-нибудь присмотрю. У нас в России человеку легче всего спрятаться

за мундиром.

Вчера вечером, в той же газете "Грош", где поместил свое развязное

объявление доктор Линд, Эраст Петрович нашел извещение о сдаче квартиры:

 

Сдается на коронацию квартира из семи комнат с обстановкой, посудой и

телефоном. У Чистых прудов. 500 рублей. Возможно пользование прислугой за

отдельную плату. Архангельский пер., дом стат. сов-цы Сухоруковой. Спросить

в швейцарской.

 

Количество комнат показалось мне чрезмерным, а цена - с учетом того,

что коронационные торжества уже почти закончились - невообразимой, но

Фандорин меня не послушал. "Зато близко от почтамта, " - сказал он. И еще до

исхода вечера мы обосновались в хорошей барской квартире, расположенной на

первом этаже нового каменного дома. Швейцар был так рад получить плату

вперед, что даже паспортов не спросил.

Выпив чаю в пышно, но довольно безвкусно обставленной столовой, мы

обсудили план дальнейших действий. Впрочем, наша беседа скорее являла собой

монолог Фандорина, я же в основном слушал. Подозреваю, что для Эраста

Петровича так называемое обсуждение было просто размышлением вслух, а

обращения ко мне за мнением или советом следовало считать не более чем

фигурами речи.

Правда, начал разговор именно я. Демарш Линда и обретение крыши над

головой подействовали на меня самым ободряющим образом, так что от прежнего

уныния не осталось и следа.

- Дело кажется мне не таким уж сложным, - объявил я. - Мы отправим

письмо с изложением условий обмена и займем наблюдательный пост близ окошка,

где выдают корреспонденцию для востребования. Когда появится предъявитель

казначейского билета, мы незаметно за ним проследим, и он выведет нас к

новому убежищу Линда. Вы сами говорили, что у доктора осталось всего два

помощника, так что справимся и сами, без полиции.

На мой взгляд, план был весьма дельный, однако Фандорин взглянул на

меня так, будто я сморозил какую-то глупость.

- Вы недооцениваете Линда. Фокус с предъявителем имеет совсем иной

смысл. Доктор, конечно, ожидает, что я стану выслеживать его г-гонца. Линду

наверняка уже известно, что я веду собственную игру и что власть мне больше

не помогает, а наоборот, за мной охотится. То, о чем знает вся городская

полиция, секретом уже не является. Стало быть, Линд думает, что я действую в

одиночку. Я буду сидеть на почтамте, высматривая докторова связного, а тем

временем кто-то другой высмотрит меня. Ловец сам попадет в ловушку.

- Как же быть? - растерянно спросил я.

- Идти в ловушку. Д-другого способа нет. Ведь у меня есть козырь, о

котором Линд не догадывается. Этот козырь - вы.

Я приосанился, потому что, не скрою, слышать такое из уст

самодовольного Фандорина было приятно.

- Линд не знает, что у меня есть п-помощник. Я загримирую вас таким

хитрым образом, что вы будете похожи - нет, не на Фандорина, а на

загримированного Фандорина. Мы с вами почти одного роста, и это самое

г-глав-ное. Вы существенно корпулентней, но это можно скрыть за счет

просторной одежды. Всякий, кто слишком долго будет торчать подле

пресловутого окошка, вызовет подозрение, что он-то и есть замаскированный я.

- Однако при этом нетрудно будет опознать и человека Линда - ведь он

тоже станет, как вы выразились, "торчать" где-то неподалеку.

- Вовсе необязательно. Люди Линда могут с-сменяться. Мы знаем, что у

доктора осталось по меньшей мере два помощника. Они меня интересуют почти

так же, как сам Линд. Кто они? Как выглядят? Что нам про них известно?

Я пожал плечами:

- Ничего.

- К сожалению, это действительно так. Спрыгнув в

подземный склеп усыпальницы, я не успел ничего разглядеть. Как вы,

должно быть, помните, на меня сразу накинулся тот увесистый господин,

к-которому я был вынужден раздавить шейную артерию. Пока я с ним возился,

Линд успел ретироваться, так и сохранив полнейшее инкогнито. Что же все-таки

хотела сообщить нам про него Эмилия? "Это..." Что "это"? Он недовольно

поморщился.

- Да что гадать. Про п-помощников же можно сказать только одно. Кто-то

из них русский, или во всяком случае много лет прожил в России и в

совершенстве владеет языком.

- С чего вы взяли?

Эраст Петрович взглянул на меня с сожалением.

- Текст объявления, Зюкин. По-вашему, иностранец написал бы про "алмаз

яхонтовый"?

Он встал, прошелся по комнате. Достал из кармана нефритовые четки,

пощелкал зелеными шариками. Пе знаю, откуда эти четки взялись - вероятно, из

саквояжа. Оттуда же несомненно появилась и белая рубашка с отложным

воротником, и легкий кремовый пиджак. А бутылка виски, подарок мистера

Фрейби, перекочевала из саквояжа на буфет.

- Завтра, а в-верней уже сегодня, у нас с Линдом состоится решительное

сражение. Мы оба это понимаем - и я, и он. Ничья исключается. Такова уж

особенность нашего т-товарообмена: каждый твердо намерен забрать все, ничем

при этом не поступившись. Что такое в нашем случае означала бы "ничья"? Мы с

вами спасаем заложников и лишаемся "Орлова". - Фандорин кивнул на саквояж,

куда накануне он спрятал камень. - Линд остается жив, я тоже. Это не

устраивает ни его, ни меня. Нет, Зюкин, ничьей не будет.

- А вдруг мадемуазель и Михаил Георгиевич уже мертвы? - произнес я

вслух то, чего страшился больше всего.

- Нет, они живы, - уверенно заявил Фандорин. - Линд отлично знает, что

я не д-дурак - камня не отдам, пока не удостоверюсь в том, что заложники

живы. - Он еще разок щелкнул четками и спрятал их в карман. - Стало быть,

действуем так. Вы в к-качестве мнимого Фандорина следите за окошком. Люди

Линда следят за вами. Истинный Фандорин следит за ними. Все очень просто, не

правда ли?

Его самоуверенность вселила в меня надежду, но в то же время и

взбесила. Именно в эту минуту мучительное сомнение, терзавшее меня со

вчерашнего вечера, разрешилось: я не стану передавать ему слова Ксении

Георгиевны. Господин Фандорин и без того слишком высокого мнения о своей

персоне.

Он сел к столу и, немного подумав, набросал несколько строк

по-французски. Я смотрел ему через плечо.

Для меня, в отличие от Вас, люди значат больше, чем камни. Вы получите

свой алмаз. Сегодня в четыре часа пополуночи привозите мальчика и женщину на

пустырь, что у поворота с Петербургского шоссе к Петровскому дворцу. Там и

совершим обмен. Я буду один. Сколько людей будет с Вами, мне безразлично.

Фандорин.

- Почему именно там и почему в такое странное время? - спросил я.

- Линду п-понравится: глухой предрассветный час, пустынное место. В

сущности это не имеет никакого значения. Дело решится раньше... Ложитесь

спать, Зюкин. Завтра у нас будет интересный день. А я схожу брошу письмо в

почтовый ящик на Почтамте. Корреспонденция, поступившая утром, выдается с

трех часов дня. Тогда вы и заступите на свой пост. Но сначала мы

п-преобразим вас до неузнаваемости.

От этих слов я поежился. И, как выяснилось, не напрасно.

 

 

X x x

 

 

Московский почтамт показался мне нехорош, с петербургским и не сравнить

- темноватый, тесный, безо всяких удобств для посетителей. Городу с

миллионным населением, на мой взгляд, следовало бы обзавестись главной

почтовой конторой непрезентабельней. Однако для моих целей

убожество этого казенного заведения оказалось очень даже кстати. Из-за

скученности и неважного Освещения мое бесцельное блуждание по залу меньше

бросалось в глаза. Фандорин вырядил меня коллежским советником Министерства

земледелия и государственных имуществ, так что смотрелся я важно. К чему бы

такому солидному человеку, с чисто выбритыми брылями, подпертыми крахмальным

воротничком, столько часов кряду фланировать меж обшарпанных стоек?

Несколько раз я как бы ненароком вставал у щербатого зеркала, чтобы

незаметнее наблюдать за приходящими. Чего греха таить - хотелось и себя

получше разглядеть.

По-моему, обличье особы шестого класса было мне очень даже к лицу. Я

словно родился при бархатных, украшенных золотым позументом петлицах и

Владимире на шее (орден был все оттуда же, из саквояжа). Никто из

посетителей не пялился на меня с удивлением или недоверием - чиновник как

чиновник. Разве что служитель, сидевший в окошке корреспонденции до

востребования, со временем стал бросать в мою сторону внимательные взгляды.

И то - ведь я маршировал мимо него с трех часов пополудни. А присутственные

часы на почтамте в коронационные дни по случаю обилия почтовых отправлений

были продлены аж до девяти, так что вышагивать мне пришлось долгонько.

Но служащий-то ладно, оно и Бог бы с ним. Хуже было то, что время шло

впустую. Никто из подходивших к окошку не предъявлял казначейских билетов.

Никто не вертелся поблизости подозрительно долго. Не заметил я и того, о чем

предупреждал Фандорин: чтобы кто-то выходил из зала, а затем появлялся в нем

вторично.

К исходу дня мною понемногу стало овладевать отчаяние. Неужто Линд

раскусил наш замысел и все сорвалось?

А без пяти минут девять, когда на почтамте уже готовились к закрытию, в

двери быстрой, деловитой походкой вошел седоусый, осанистый моряк в

темно-синей тужурке и фуражке без кокарды - по виду, отставной боцман или

кондуктор. Не глядя по сторонам, сразу направился к окну с надписью Poste

restante и пророкотал сиплым, пропитым голосом:

- Мне тут письмецо полагается. На предъявителя купюры за нумером... -

Он, порывшись, достал из кармана бумажку, дальнозорко отодвинул ее подальше

и прочел. - Один три семь нуль семь восемь восемь пять девять. Есть чего?

Я бесшумно приблизился, тщетно пытаясь унять дрожь в коленях.

Почтовый пялился на моряка во все глаза.

- Не было таких писем, - произнес он наконец после изрядной паузы. -

Ничего такого нынче не поступало.

Как не поступало? - мысленно ахнул я. А куда же оно делось? Неужто я

зря здесь битых шесть часов проторчал!

Заворчал и боцман:

- Ишь, гоняют старого человека почем зря. Тьфу!

Сердито зашевелил густыми бровями, провел рукавом по пышным усам и

зашагал к выходу.

Ясно было только одно - нужно следовать за ним. На почтамте более

оставаться незачем, да и присутствие закончено.

Я выскользнул на улицу и двинулся за стариком, держа внушительную

дистанцию. Впрочем, моряк ни разу не оглянулся. Он держал руки в карманах,

шел вроде бы не торопясь, вразвалочку, но при этом удивительно ходко - я

едва за ним поспевал.

Увлеченный слежкой, я не сразу вспомнил, что по плану мне отведена

совсем иная роль - подсадной утки. Нужно было проверить, не идет ли кто за

мной. Руководствуясь полученной инструкцией, я вынул из жилетного кармашка

часы, в которые Фандорин специально для этой цели вставил маленькое круглое

зеркальце, и сделал вид, что разглядываю циферблат.

Вот оно! Сзади, шагах в двадцати, шел подозрительный субъект: высокий,

ссутуленный, с поднятым воротником, в широком картузе. Он явно не сводил с

меня глаз. На всякий случай, я чуть повернул часы, чтобы осмотреть другую

сторону улицы, и обнаружил еще одного, не менее подозрительного - такого же

громилу и тоже проявлявшего недвусмысленный интерес к моей персоне. Неужто

клюнуло?

Сразу двое! А может быть, и сам доктор Линд неподалеку?

Видит ли все это Фандорин? Я-то роль наживки исправно исполнил, теперь

дело за ним.

Боцман повернул в переулок. Я - за ним. Те двое - за мной. Сомнений уже

не оставалось: они, голубчики, докторовы помощники!

Вдруг моряк свернул в узкую подворотню. Я замедлил шаг, охваченный

понятным смятением. Если те двое пойдут за мной, а Фандорин отстал или

вообще куда-то отлучился, очень вероятно, что живым мне из этой темной щели

не выбраться. Да и старик-то, похоже, не так прост, как показался вначале.

Неужто самому лезть в ловушку?

Не сдержавшись, я оглянулся в открытую. В переулке кроме двух бандитов

не было ни души. Один сделал вид, что рассматривает вывеску бакалейной

лавки, второй со скучающим видом отвернулся. И никакого Эраста Петровича!

Делать было нечего - двинулся в подворотню. Она оказалась длинной:

двор, потом еще арка, и еще, и еще. На улице уже начало смеркаться, а здесь

и подавно царила темень, но все же силуэт боцмана я бы разглядел. Только вся

штука была в том, что старик исчез, будто под землю провалился!

Не мог он так скоро преодолеть всю эту анфиладу. Разве что припустил

бегом, но в этом случае я услышал бы гулкий звук шагов. Или повернул в

первый двор?

Я замер на месте.

Вдруг откуда-то сбоку, из темноты, раздался голос Фандорина:

- Да не торчите вы тут, Зюкин. Идите не спеша и держитесь на свету,

чтобы они вас видели.

Окончательно перестав что-либо понимать, я послушно зашагал вперед.

Откуда взялся Фандорин? И куда делся боцман? Неужто Эраст Петрович уже успел

его оглушить и спрятать?

Сзади загрохотали шаги, отдаваясь под низким сводом. Вот они

участились, стали приближаться. Кажется, преследователи решили меня догнать?

Тут я услышал сухой щелчок, от которого разом вздыбились волоски на

шее. Этаких щелчков я наслышался предостаточно, когда заряжал револьверы и

взводил курки для Павла Георгиевича - его высочество любит пострелять в

тире.

Я обернулся, ожидая грохота и вспышки, но выстрела не последовало.

На фоне освещенного прямоугольника я увидел два силуэта, а потом и

третий. Этот самый третий отделился от стены, с неописуемой быстротой

выбросил вперед длинную ногу, и один из моих преследователей согнулся

пополам. Другой проворно развернулся, и я явственно разглядел ствол

пистолета, но стремительная тень махнула рукой - снизу вверх, под косым

углом - и язык огня метнулся по вертикали, к каменному своду, а сам

стрелявший отлетел к стене, сполз по ней наземь и остался сидеть без

движения.

- Зюкин, сюда!

Я подбежал, бормоча: "Очисти ны от всякия скверны и спаси души наша".

Сам не знаю, что это на меня нашло - верно, от потрясения.

Эраст Петрович склонился над сидящим, чиркнул спичкой.

Тут обнаружилось, что никакой это не Эраст Петрович, а знакомый мне

седоусый боцман, и я часто-часто заморгал.

- П-проклятье, - сказал боцман. - Не рассчитал удара. Все из-за этой

чертовой темноты. Проломлена носовая перегородка, и кость вошла в мозг.

Наповал. Ну-ка, а что с тем?

Он приблизился к первому из бандитов, силившемуся подняться с земли.

- Отлично, этот как огурчик. П-посветитека, Афанасий Степанович.

Я зажег спичку. Слабый огонек высветил бессмысленные глаза, хватающие

воздух губы.

Боцман, который все-таки был никем иным как Фандориным, присел на

корточки, звонко похлопал оглушенного по щекам.

- Где Линд?

Никакого ответа. Только тяжелое дыхание.

- Ou est Lind? Wo ist Lind? Where is bind? - с перерывами повторил

Эраст Петрович на разных языках.

Взгляд лежащего уже был не бессмысленным, а острым и злым. Губы

сомкнулись, задергались, вытянулись трубочкой, и в лицо Фандорину полетел

плевок.

- Du, Scheissdreck! Kuss mich auf... (Ты, дерьмо! Поцелуй меня в...!

(нем.))

Хриплый выкрик оборвался, когда Фандорин коротко пырнул смельчака

прямой ладонью в горло. Злой блеск в глазах погас, голова глухо стукнулась

затылком о землю.

- Вы его убили! - вскричал я в ужасе. - Зачем?

- Он все равно ничего не скажет, а у нас очень м-мало времени.

Эраст Петрович вытер со щеки плевок, стянул с убитого куртку. Бросил

ему на грудь что-то белое, маленькое - я толком не разглядел.

- Скорей, Зюкин! Снимите свой мундир, бросьте. Наденьте это.

Он оторвал свои седые усы и брови, швырнул на землю боцманскую тужурку

и оказался под ней в полусюртуке с узкими погончиками, на фуражку прицепил

кокарду, и я вдруг понял, что фуражка вовсе не морская, а полицейская.

- Вам не хватает шашки, - заметил я. - Полицейский офицер не может быть

без шашки.

- Будет вам и шашка. Чуть п-позже. - Фандорин схватил меня за руку и

потащил за собой. - Быстрей, Зюкин, быстрей!

Жалко было бросать добротный мундир на землю, и я повесил его на ручку

ворот - кому-нибудь пригодится.

Эраст Петрович оглянулся на бегу:

- Орден!

Я снял с шеи Владимира, сунул в карман.

- Куда мы спешим? - крикнул я, бросившись вдогонку.

Ответа не последовало.

Мы выбежали из переулка обратно на Мясницкую, однако перед самым

почтамтом повернули в какие-то ворота. За ними оказался узкий каменный двор,

в который выходило несколько служебных дверей.

Утащив меня в угол, за большие мусорные ящики, доверху набитые

коричневой оберточной бумагой и обрывками шпагата, Фандорин вынул часы.

- Девять минут д-десятого. Быстро управились. Он наверняка еще не

выходил.

- Кто он? - спросил я, тяжело дыша. - Линд?

Фандорин сунул руку прямо в мусорный бак, достал оттуда узкий и длинный

сверток. Внутри оказались портупея и полицейская шашка.

- Наш знакомый из Poste restante. Это он, разве вы не поняли?

- Он - доктор Линд? - поразился я.

- Нет, это человек Линда. Все оказалось очень просто, проще, чем я

п-предполагал. И загадка с письмами разъясняется. Теперь понятно, почему

письма попадали в Эрмитаж без штемпеля. Почтовый служитель, работающий на

Линда - назовем этого человека для краткости Почтальоном - просто

подкладывал их в мешок с корреспонденцией для Калужской части. И наше с вами

сегодняшнее письмо тоже сразу попало к нему в руки. Он з-заметил, как вы

курсируете подле окошка и дал знать Линду, а тот подослал своих людей,

которые терпеливо д-дожидались вас на улице. Вернее, дожидались они

Фандорина, поскольку думали, что это я.

- Но...Но как вы обо всем этом догадались? Он самодовольно улыбнулся.

- Я сидел в чайной напротив почтамта. Ждал, пока вы выйдете за

человеком, который заберет п-письмо. Время шло, а вы все не выходили. Такая

медлительность со стороны Линда показалась мне странной. Ведь он

заинтересован во встрече не меньше, чем я. Из входивших в почтамт никто там

долго не задерживался и никого подозрительного я не заметил. Интересное

началось с появления двух известных вам господ, которые прибыли без четверти

четыре. Причем пришли они вместе, а затем разделились. Один сел в моей

чайной, через два стола, попросив по-немецки место подле окна. Г-глаз не

сводил с дверей почтамта, по сторонам не смотрел вовсе. Второй на минутку

заглянул в здание и присоединился к первому. Получалось, что вы обнаружены,

однако интереса к содержанию письма люди Линда почему-то не проявляют. Я

думал об этом довольно долго и в конце у меня возникла г-гипотеза. Перед

самым закрытием я отправился ее проверить. Вы видели, как Почтальон на меня

уставился, когда я назвался предъявителем казначейского билета? Это явилось

для него полнейшей неожиданностью, поскольку никакого предъявителя быть не

могло - уж он-то это знал доподлинно. Почтальон не совладал с мимикой и тем

самым себя выдал. Надо полагать, что он-то и есть русский помощник доктора,

составивший игривое объявление в газету. Именно Почтальон и выведет нас к

Линду.

- А что, если, встревоженный явлением загадочного боцмана, он уже

побежал предупредить доктора?

Фандорин посмотрел на меня, как на неразумного младенца.

- Скажите, Зюкин, вам когда-нибудь доводилось получать письма до

в-востребования? Нет? Оно и видно.

Почта хранит письмо или посылку в течение трех дней бесплатно, а затем

начинает начислять пеню.

Я подумал-подумал, но не обнаружил в этом обстоятельстве никакой связи

с высказанным мною опасением.

- Ну и что?

- А то, - терпеливо вздохнул Эраст Петрович, - что там, где принимают

плату, существует финансовая отчетность. Наш с вами п-приятель не может

уйти, пока не отчитается и не сдаст кассу - это выглядело бы чересчур

подозрительно. Вон та дверь - служебный выход. Минут через пять, самое

позднее, через десять, Почтальон выйдет оттуда и очень быстро отправится

прямиком к Линду. А мы пристроимся за ним. Очень надеюсь, что больше у

д-доктора помощников не осталось. Очень уж они мне надоели.

- Зачем вы убили того немца? - вспомнил я. - Только за то, что он в вас

плюнул? Ведь он был оглушен, беспомощен!

Фандорин удивился:

- Я вижу, Зюкин, вы меня считаете монстром почище Линда. С какой стати

я стал бы его убивать? Не г-говоря уж о том, что это ценный свидетель. Я

всего лишь усыпил его, и надолго, часа на четыре. Полагаю, этого времени

хватит, чтобы обоих г-голубчиков нашла полиция. Разве не интересная находка:

труп и рядом человек без сознания с револьвером в кармане. А я еще и оставил

свою визитную карточку с припиской "Это человек Линда".

Я вспомнил белую бумажку, которую Фандорин бросил бандиту на грудь.