Акафист Святому праведному отроку Артемию, Веркольскому чудотворцу Клуб православной семьи: http://vk.com/club43902602 15 страница

кораблям нос утрем. Нет, право. Переведетесь с придворной службы в морские

чиновники, это можно устроить. Будете приняты в кают-компании на равных, а

то сколько можно в чужие чашки кофей разливать.

Славно поплаваем, ей-богу. Я же помню, вы качку отлично переносите. Эх,

Зюкин, не были вы в Александрии! - Лейтенант закатил глаза. -

Himmeldonnerwetter, какие бордели! Вам там непременно понравится с вашим

вкусом на петиток - попадаются такие финтифлюшечки, прямо на ладошку

посадить, но при этом с полной оснасткой. Верите ли, талия - вот

такусенькая, а тут все вот этак и вот этак. - Он показал округлыми жестами.

- Я-то сам всегда обожал женщин в теле, но понимаю и вас - в петитных

тоже есть своя привлекательность. Расскажите мне про Снежневскую, как

товарищ товарищу.

- Эндлунг положил мне руку на плечо и заглянул в глаза. - Чем эта

полька всех так проняла? Верно ли говорят, что в минуты страсти она издает

некие особенные звуки, от которых мужчины сходят с ума, как спутники Одиссея

от пения сирен? Ну же! - Он подтолкнул меня.локтем и подмигнул. - Полли

говорит, что во время их единственного свидания никаких особенных песнопений

от нее не слышал, но Полли еще совсем щенок и вряд ли сумел распалить в

вашей полечке истинную страсть, а вы мужчина опытный. Расскажите, что вам

стоит! Все равно живыми мы отсюда не выберемся. Очень любопытно узнать, что

за звуки такие. - И лейтенант пропел. - "Слышу, слышу звуки польки, звуки

польки неземной".

Ни о каких страстных звуках, якобы издаваемых Изабеллой Фелициановной,

мне, разумеется, ничего известно не было, а если б и было, то я не стал бы

откровенничать на подобные материи, что и постарался выразить

соответствующим выражением лица.

Эндлунг огорченно вздохнул:

- Значит, врут? Или скрытничаете? Ну ладно, не хотите говорить, и не

надо, хоть это и не по-товарищески. У моряков этак секретничать не принято.

Знаете, когда месяцами не видишь берега, хорошо посидеть в кают-компании,

рассказывая друг дружке всякие такие истории...

Издалека, будто из самих земных недр, ударил могучий гул колоколов.

- Половина десятого, - взволнованно перебил я лейтенанта. - Началось!

- Несчастный я человек, - горько пожаловался Эндлунг. - Так и не увижу

венчания на царство, даром что камер-юнкер. В прошлую коронацию я еше из

Корпуса не вышел. А до следующей уж не доживу - царь моложе меня. Так

хотелось посмотреть! У меня и билет на хорошее место запасен. Аккурат

напротив Красного крыльца. Сейчас, поди, как раз из Успенского выходят?

- Нет, - ответил я. - Из Успенского это когда еще будет. Я обряд в

доскональности знаю. Хотите, расскажу?

- Еще бы! - воскликнул лейтенант и подобрал ноги по-турецки.

- Стало быть, так, - начал я, припоминая коронационный артикул. -

Сейчас к государю с паперти Успенского собора обращается митрополит

Московский Сергий и вещает его величеству о тяжком бремени царского

служения, а также о великом таинстве миропомазания. Пожалуй, что уже и

закончил. На самом почетном месте, у царских врат, среди златотканых

придворных мундиров и расшитых жемчугом парадных платий белеют простые

мужицкие рубахи и алеют скромные кокошники - это доставленные из Костромской

губернии потомки героического Ивана Сусанина, спасителя династии Романовых.

Вот государь и государыня по багряной ковровой дорожке шествуют к тронам,

воздвигнутым напротив алтаря, и особый трон установлен для ее величества

вдовствующей императрицы. Император нынче в Преображенском мундире с красной

лентой через плечо. Государыня в серебряно-белой парче, ожерелье розового

жемчуга, а шлейф несут четыре камер-пажа. Царский трон - древней работы,

изготовлен еще для Алексея Михайловича и именуется Алмазным, потому что в

него вставлены 870 алмазов, да еще рубины и жемчужины. Первейшие сановники

империи держат на бархатных подушках государственные регалии: меч, корону,

щит и скипетр, увенчанный прославленным бриллиантом "Орлов". - Я вздохнул,

зажмурился и увидел перед собой священный камень, как наяву. - Он весь

чистый-чистый, прозрачнее слезы и немножко отливает зелено-голубым, как

морская вода на солнце. В нем почти 200 каратов, формой он как половинка

яйца, только больше, и прекрасней бриллианта нет на всем белом свете

Эндлунг слушал, как завороженный. Я, признаться, тоже увлекся и еще

долго расписывал такому благодарному слушателю весь ход великой церемонии,

то и дело сверяясь по часам, чтобы не забегать вперед. И как раз, когда я

сказал: "Но вот государь и государыня, поднявшись на Красное крыльцо,

свершают пред всем народом троекратный земной поклон. Сейчас грянет

артиллерийский салют, " - вдали и в самом деле грянул гром, не

прекращавшийся в течение нескольких минут, ибо, согласно церемониалу, пушки

должны были произвести 101 выстрел.

- Как замечательно вы все описали, - с чувством произнес Эндлунг. -

Будто видел все собственными глазами, даже лучше. Я только не понял про

лаковый ящик и человека, который крутит ручку.

- Я сам не очень про это понимаю, - признался я, - однако собственными

глазами видел в "Дворцовых ведомостях" извещение, что коронация будет

запечатлена на новейшем синематографическом аппарате, для чего нанят

специальный манипулятор - он будет крутить ручку, и от этого получится нечто

вроде движущихся картинок.

- Чего только не придумают... - Лейтенант тоскливо покосился на серое

оконце. - Ну вот, перестали палить, и теперь слышно, как бурчит в брюхе.

Я сдержанно заметил:

- В самом деле, очень хочется есть. Неужто мы умрем от голода?

- Ну что вы, Зюкин, - махнул рукой мой напарник. - От голода мы не

умрем. Мы умрем от жажды. Без пищи человек может выжить две, а то и три

недели. Без воды же мы не протянем и трех дней.

У меня и в самом деле пересохло в горле, а в нашей камере между тем

становилось душновато. Женское платье Эндлунг снял уже давно, оставшись в

одних кальсонах и обтягивающей нательной рубахе в сине-белую полоску, так

называемой "тельняшке". Теперь же он снял и тельняшку, и я увидел на его

крепком плече татуировку - весьма натуралистичное изображение мужского срама

с разноцветными стрекозьими крылышками.

- Это мне в сингапурском борделе изобразили, - пояснил лейтенант,

заметив мой смущенный взгляд. - Еще мичманишкой был, вот и умудрил. На спор,

для куражу. Теперь на приличной барышне не женишься. Так, видно, и помру

холостяком.

Последняя фраза, впрочем, была произнесена без малейшего сожаления.

Всю вторую половину дня я нервно расхаживал по камере, все больше

мучаясь голодом, жаждой и бездействием. Время от времени принимался кричать

в окно или стучать в дверь - без какого-либо результата.

А Эндлунг в благодарность за описание коронации занимал меня

бесконечными историями о кораблекрушениях и необитаемых островах, где моряки

различных национальностей медленно умирали без пищи и воды.

Уже давно стемнело, когда он завел душераздирающий рассказ про одного

французского офицера, который был вынужден съесть товарища по несчастью,

корабельного каптенармуса.

- И что вы думаете? - оживленно говорил полуголый камер-юнкер. - После

лейтенант Дю Белле показал на суде, что мясо у каптенармуса оказалось

нежнейшее, с прослойкой сальца, а на вкус вроде поросятины. Суд лейтенанта,

конечно, оправдал, учтя чрезвычайность обстоятельств, а также то, что Дю

Белле был единственным сыном у старушки матери.

На этом месте познавательный рассказ прервался, потому что дверь камеры

вдруг бесшумно отворилась, и мы оба замигали от яркого света фонаря.

Расплывчатая тень, возникшая в проеме, произнесла голосом Фомы

Аникеевича:

- Прошу прощения, Афанасий Степанович. Вчера, конечно, я узнал вас под

рыжей бородой, но мне и в голову не пришло, что дело может закончиться так

скверно. А нынче на приеме в Грановитой палате я случайно услышал, как двое

здешних завсегдатаев шептались и смеялись, поминая некую острастку, которую

они задали двум "Блюстителям". Я и подумал, уж не про вас ли это. - Он вошел

в темницу и участливо спросил. - Как же вы тут, господа, без воды, еды,

света?

- Плохо! Очень плохо! - вскричал Эндлунг и кинулся нашему избавителю на

шею. Полагаю, что Фоме Аникеевичу такая порывистость, проявленная потным

господином в одних кальсонах, вряд ли могла прийтись по вкусу.

- Это камер-юнкер нашего двора Филипп Николаевич Эндлунг, - представил

я. - А это Фома Аникеевич Савостьянов, дворецкий его высочества московского

генерал-губернатора. - И, покончив с необходимой формальностью, скорей

спросил о главном. - Что с Михаилом Георгиевичем? Освобожден?

Фома Аникеевич развел руками:

- Об этом мне ничего неизвестно. У нас собственное несчастье. Князь

Глинский застрелился. Такая беда.

- Как застрелился? - поразился я. - Разве он не дрался с лордом

Бэнвиллом?

- Сказано - застрелился. Найден в Петровско-Разумовском парке с

огнестрельной раной в сердце.

- Значит, не повезло корнетику. - Эндлунг стал натягивать платье. -

Англичанин не промазал. Жаль. Славный был мальчуган, хоть и бардаш.

 

15 мая

 

-... А еще помощник буфетчика расколотил блюдо для дичи из севрского

сервиза. Я пока распорядился оштрафовать его на половину месячного

жалованья, а остальное на ваше усмотрение. Теперь о горничной ее высочества

Петрищевой. Лакей Крючков донес, что она была замечена в кустах с

камердинером господина Фандорина в весьма недвусмысленном виде. Я никаких

мер предпринимать не стал, ибо не знаю, как у вас заведено обходиться с

подобного сорта вольностями...

- На первый раз - внушение, - пояснил я Сомову, отрываясь от тарелки. -

На второй раз - взашей. Если понесла - выходное пособие. У нас с этим

строго.

За окнами светало, а в кухне горел свет. Я с большой охотой съел

разогретый суп и принялся за котлетки де-Роган. Больше суток без маковой

росинки во рту - это вам не шутки.

После того, как Фома Аникеевич извлек нас с Эндлунгом из заточения,

наши с лейтенантом пути разошлись. Он отправился в Варьете, чтобы

переодеться. Звал и меня, говорил, что девочки ночуют в комнатах при театре

- и накормят, и напоят, и приласкают.

Но у меня имелись дела поважней. Причем хозяйственные заботы в число

сих важных дел не входили, и помощника я выслушивал довольно невнимательно.

- Как прошла коронация? - спросил я, прикидывая, может ли Сомов

что-либо знать о вчерашней операции. Вроде бы не должен, но человек он,

кажется, неглупый, проницательный. Во всяком случае о причинах моего

отсутствия не задал ни единого вопроса. Как бы этак понебрежнее

поинтересоваться, не привезли ли из Ильинского Михаила Георгиевича?

- Полное великолепие. Но, - Сомов понизил голос, - среди наших

поговаривают, что были нехорошие предзнаменования...

Я насторожился. Нехорошие предзнаменования в такой день - это не

пустяки. Коронация - событие исключительное, тут каждая мелочь имеет

значение. У нас среди дворцовых есть такие гадальщики, что весь ход

церемонии по часам раскладывают, чтоб определить, как будет проистекать

царствие и на каком его отрезке следует ожидать потрясений. Это, положим,

суеверие, но бывают приметы, от которых не отмахнешься. Например, в

коронацию Александра Освободителя на вечернем приеме ни с того ни с сего на

столе вдруг лопнула бутылка с шампанским - будто бомба взорвалась. Тогда, в

1856 году, бомбистов еще и в заводе не было, поэтому никто не знал, как

истолковать этакий казус. Лишь много позже, через четверть века,

прояснилось. А на прошлой коронации государь раньше положенного возложил

корону на чело, и наши зашептались, что царствие будет недолгим. Так и

вышло.

- Сначала, - оглянувшись на дверь, стал рассказывать Сомов, - когда

куафер прилаживал ее величеству корону к прическе, от волнения слишком

сильно ткнул заколкой - так что государыня вскрикнула. До крови уколол... А

потом, уже после начала шествия, у его величества внезапно оборвалась цепь

ордена Андрея Первозванного, и прямо наземь! Про заколку только наши знают,

но оказию с орденом заметили многие.

Да, нехорошо, подумал я. Однако могло быть куда хуже. Главное -

венчание на царство состоялось, все-таки доктор Линд не сорвал этого

высокоторжественного события.

- Что англичане? - неопределенно спросил я, не зная, известно ли в

Эрмитаже о дуэли.

- Лорд Бэнвилл уехал. Вчера, в полдень. Даже на коронации не

присутствовал. Оставил записку его высочеству и съехал. Бледный весь и

сердитый. То ли обижен, то ли заболел. Оставил щедрейшие наградные всему

старшему персоналу. Вам, Афанасий Степанович, золотую гинею.

- Поменяйте на рубли и от моего имени раздайте поровну Липпсу и обоим

кучерам, они хорошо поработали, - сказал я, решив, что от этого душегуба мне

наградных не нужно. - А что же мистер Карр?

- Остался. Лорд и своего дворецкого ему оставил - отбыл в одиночестве.

- Что мадемуазель Деклик, не скучает без воспитанника? - с деланой

небрежностью наконец подступился я к самому важному.

В коридоре послышались тихие шаги. Я обернулся и увидел Фандорина. Он

был в домашней венгерской куртке с шнурами, с сеточкой на волосах, в

войлочных туфлях. Весь гладкий, мягко ступающий, с мерцающими в полутьме

глазами - ну чисто кот.

- Ночной швейцар сказал мне, что вы в-вернулись. А где Эндлунг? -

спросил он безо всякого приветствия.

Из вопроса об Эндлунге следовало предположить, что Павел Георгиевич

рассказал Фандорину о нашей экспедиции. Несмотря на сильнейшую неприязнь,

которую вызывал у меня этот человек, мне не терпелось с ним поговорить.

- Ступайте, Корней Селифанович, - сказал я помощнику, и тот, умный

человек, немедленно удалился. - С господином камер-юнкером все в порядке, -

коротко ответил я, и чтобы предупредить дальнейшие неприятные расспросы,

добавил. - К сожалению, мы попусту потратили время.

- У нас тоже не все гладко, - сказал Фандорин, присаживаясь. - Вы ведь

исчезли п-позавчера вечером, когда Эмилия еще не вернулась. Она отлично

справилась с заданием, и мы с точностью определили тайное убежище Линда.

Оказалось, что он прячет ребенка в усыпальнице княжны Бахметьевой, это такая

часовня с подземным склепом, выстроенная близ стены Новодевичьего монастыря.

Княжна покончила с собой от несчастной любви лет сто тому назад, хоронить в

монастыре ее не дали, вот безутешные родители и возвели нечто вроде

мавзолея. С тех пор род Бахметьевых пресекся, часовня обветшала, на двери

ржавый замок. Однако это одна видимость. Мадемуазель рассказывает, что,

когда ее вводили с завязанными глазами в холодное помещение, она всякий раз

слышала звук хорошо смазанных петель. Архитектурного плана часовни раздобыть

не удалось, известно лишь, что сама усыпальница находится в п-подземелье.

Эраст Петрович стал чертить пальцем на столе:

- Вчера еще на рассвете п-приготовились. Это [он поставил хлебницу] -

монастырь. Вот - часовня [сбоку Пристроил солонку]. Вокруг пустырь, тут -

пруд [он плеснул на клеенку немного чаю]. В общем незаметно не подберешься.

Расставили людей по изрядному периметру, замаскировали. Внутрь лезть не

стали.

- Почему? - спросил я.

- Дело в том, Зюкин, что вокруг Новодевичьего монастыря еще со Смутных

времен вся земля изрыта подземными лазами. То поляки осаждали, то

Лжедмитрий, то позднее стрельцы подкапывались, чтоб царевну Софью из неволи

вызволить. Я уверен, что Линд, как субъект п-предусмотрительный и

осторожный, выбрал именно это место неспроста. Там должен быть путь отхода,

это всегдашняя его тактика. Поэтому я решил действовать по-другому. Он

сдвинул брови, вздохнул.

- Вчера передача камня была назначена на пять часов п-пополудни, так

как венчание должно было завершиться в два. Сразу после церемонии "Орлова"

вынули из скипетра...

- Дозволение на обмен получено?! - воскликнул я. - Значит, она

ошиблась, и Михаила Георгиевича все-таки решено спасти!

- Кто она? - сразу же вцепился Фандорин, однако понял по моему виду,

что ответа не будет, и продолжил.

- "Орлова" мне вверили с одним условием. Я дал гарантию, что камень ни

в каком случае у Линда не останется. Ни в каком случае, - со значением

повторил он.

Я кивнул:

- То есть, если придется выбирать между жизнью его высочества и

бриллиантом...

- Вот именно.

- Но как можно быть уверенным, что "Орлов" не достанется доктору? Разве

госпожа Деклик сможет ему помешать? И потом, вы сами говорите, подземные

ходы...

- Я поставил Линду условие, переданное Эмилией еще позавчера. Поскольку

речь идет не об обычной драгоценности, а о священной реликвии, б-бриллиант

не может быть доверен слабой женщине. Гувернантку будет сопровождать

хранитель. Один, без оружия, так что нападения Линду можно не опасаться...

- Кто же этот хранитель?

- Я, - грустно молвил Фандорин. - Хорошо было придумано, правда?

- И что же?

- Ничего не вышло. Я загримировался старым, сутулым камер-лакеем, да,

видно, недостаточно тщательно. Мы с Эмилией больше часа простояли в Храме. К

нам никто не подошел. А позавчера, когда она была одна, никаких затруднений

не возникло. Снова записка, закрытая карета в одном из ближних п-переулков,

и так далее. Вчера же мы прождали до четверти седьмого и вернулись обратно

не солоно хлебавши.

- Неужто Линд отказался от обмена? - упавшим голосом спросил я.

- Как бы не так. В Эрмитаже нас поджидало письмо, доставленное прежним

порядком - через почтальона, но без штемпеля. Вот, п-прочтите, тем более что

это имеет самое непосредственное отношение к вашей персоне.

Я настороженно взял листок, от которого едва уловимо веяло ароматом

духов.

- "Граф Эссекс"?

- Он самый. Да вы ч-читайте, читайте.

"Я решил сделать династии Романовых щедрый подарок к коронации", -

прочел я первую французскую фразу, и у меня все поплыло перед глазами.

Неужто...?

Но нет, моя радость была преждевременной. Похлопав ресницами, чтобы

разогнать туман, я прочитал записку до конца:

Я решил сделать династии Романовых щедрый подарок к коронации. Цена

подарку - миллион. Ведь именно в эту сумму оценивается обговоренный

ежедневный взнос за "Орлова", любезно одолженного мною российской монархии.

Итак, можете владеть камнем еще один день, и совершенно бесплатно. В конце

концов, омрачать вам такой торжественный день с моей стороны было бы по

меньшей степени неучтиво.

Мы совершим нашу маленькую трансакцию завтра. Пусть гувернантка будет в

соборе в семь часов вечера. Я понимаю ваше нежелание доверять этой женщине

такое сокровище и не возражаю против одного сопровождающего. Однако это

должен быть человек, которого я знаю, а именно - мсье Собачьи Бакенбарды.

Искренне ваш, доктор Линд.

Сердце у меня заколотилось часто-часто.

- Так вот почему вы мне все это рассказываете? - Да. - Фандорин

испытующе посмотрел мне в глаза. - Я хочу просить вас, Афанасий Степанович,

принять участие в этом опасном деле. Вы не полицейский агент и не военный,

вы не обязаны рисковать жизнью ради г-государственных интересов, однако

обстоятельства складываются так, что без вашей помощи... - Я согласен, -

перебил его я. В этот миг мне совсем не было страшно. Я думал только об

одном: мы с Эмилией будем вместе. Кажется, именно тогда я впервые мысленно

назвал мадемуазель по имени. После недолгой паузы Эраст Петрович поднялся.

- Тогда отдыхайте, у вас усталый вид. В десять часов будьте в

г-гостиной. Я проведу с вами и Эмилией инструктаж.

 

 

X x x

 

 

Позднее солнце нагрело бархатные шторы, и от этого в затененной

гостиной явственно запахло пылью. С бархатом вечно трудности - такой уж это

материал: если провисит годами без регулярной стирки, как, например, здесь,

в Эрмитаже, то въевшуюся намертво пыль до конца уже не вычистишь..Я

мысленно пометил себе сегодня же распорядиться о замене занавесей. Если,

конечно, вернусь с операции живым.

А благополучный исход затеваемого мероприятия представлялся мне весьма

сомнительным. На последнем

- надо полагать, уже самом последнем совещании - присутствовали лишь

те, кто непосредственно участвовал в операции: мы с мадемуазель, господин

Фандорин и два полковника, Карнович и Ласовский, державшиеся тише воды, ниже

травы и внимавшие Эрасту Петровичу с подчеркнутым почтением, уж не знаю,

подлинным или фальшивым.

На широком столе была разложена схема местности меж Новодевичьим

монастырем и Новодевичьей набережной, причем исполненная честь по чести, не

так, как давеча, на клеенке. Заштрихованными кружками были отмечены тайные

пикеты, окружавшие пустырь со всех сторон: старший агент (Фандорин назвал

его фамилию - Кузякин) в дупле старого дуба на углу Вселенского сквера;

шестеро "служителей" в бараке Детской клиники, что выходила окнами на пруд;

одиннадцать "монахов" на стене монастыря; семеро "лодочников" и "бакенщиков"

на реке; один под видом торговки на выезде с Погодинской улицы; трое "нищих"

у ворот монастыря; двое "рыбаков" на пруду - эти ближе всего, итого в первом

кольце оцепления расположился тридцать один агент.

- Порядок обмена должен быть такой, - объяснил Фандорин, показав

пикеты. - Вас двоих подвозят к часовне, вводят внутрь. Вы т-требуете снять

повязки. Там наверняка имеется свой ювелир. Вы отдадите ему "Орлова" на

экспертизу, после чего отнимете обратно. Тогда госпожа Деклик спустится в

склеп и заберет мальчика. Когда ребенка к вам выведут, вы передаете камень.

На этом ваша, Зюкин, миссия закончена.

Я не поверил собственным ушам. Авантюрный склад господина Фандорина был

мне уже достаточно известен, но даже от него я не предполагал подобной

безответственности. Самое же поразительное было то, что начальник дворцовой

полиции и обер-полицмейстер выслушали этот безумный план с самым серьезным

видом и ни словом не возразили!

- Какая чушь! - с несвойственной мне (но вполне оправданной

обстоятельствами) резкостью воскликнул я. - Я буду один, без оружия,

мадемуазель тоже не в счет. Да они просто отберут у меня бриллиант,

убедившись, что он настоящий. А возвращать Михаила Георгиевича и не

подумают! Просто уйдут каким-нибудь подземным ходом, а нас всех троих

зарежут. Отличная выйдет операция! Не лучше ли, дождавшись, пока нас с

госпожой Деклик заведут внутрь, взять усыпальницу штурмом?

- Не лучше, - кратко ответил Фандорин. А Карнович пояснил:

- Уж при штурме-то его высочество наверняка будет убит. А заодно и вы

двое.

Я замолчал, взглянул на Эмилию. Надо признать, она держалась гораздо

спокойнее меня и, что было особенно больно видеть, взирала на Фандорина с

полным доверием.

- Эхаст Петхович, - тихо произнесла она, - доктох "Линд очень хитхый.

Вдхуг меня и мсье Зьюкин сегодня повезут в дхугое место, совсем новое? Если

так, то ваша Ambuscade (Засада (фр)) будет пустой.

- Впустую, - по старой привычке поправил я и обернулся к многоумному

Фандорину, ибо вопрос был, как говорится, в самую точку.

- Вот это не исключено, - признал он. - Но на сей счет мною

предусмотрены некоторые м-меры. И ваши, Зюкин, опасения, что камень отберут,

а мальчика не отдадут, тоже вполне резонны. Здесь все будет зависеть от вас

самого, и теперь я перехожу к г-главному.

С этими словами он подошел к деревянному ларцу, стоявшему на столике

близ окна, и двумя руками достал оттуда гладкий и сияющий золотой шар

размером с маленькую крымскую дыню.

- Вот ваша гарантия, - сказал Эраст Петрович, кладя шар передо мной.

- Что это? - спросил я и наклонился. В зеркальной поверхности шара

отразилось, мое потешно растянутое лицо.

- Бомба, Афанасий Степанович. Страшной разрушительной силы. Внутри там

есть такая маленькая к-кнопочка. Если ее надавить, высвобождается

взрыватель, а после этого д-достаточно любого сотрясения - к примеру, просто

уронить шар на каменный пол - и произойдет взрыв, после которого не

останется ни вас, ни Линда с его людьми, ни самой часовни. "Орлов", впрочем,

уцелеет, потому что он вечен, и п-позднее мы непременно найдем его среди

обломков... Вот это выл должны будете объяснить доктору. Скажите, что при

малейшем п-признаке нечестной игры вы бросите шар на пол. Это единственный

аргумент, который на Линда подействует. Так сказать, наш маленький сюрприз.

- Но бомба ненастоящая? - догадался я.

- Уверяю вас - самая что ни на есть н-настоящая. Заряд состоит из

гремучей смеси, изобретенной химиками Императорской минно-артиллерийской

лаборатории. Комиссия Главного артиллерийского управления не одобрила смесь

из-за ее чрезмерной взрывоопаснос-ти. Если вас станут обыскивать при посадке

в к-карету, вы скажете, что шар - это футляр для "Орлова", и открывать его

ни в коем случае не позволите. Заявите, что иначе поездка отменяется.

Впрочем, если за вами приедет тот же самый безмолвный кучер, дискуссия

маловероятна.

Эраст Петрович взял в руки шар, поддел ногтем едва заметную крышечку.

- "Орлов" и в самом деле хранится внутри, в верхнем отделении сферы.

Вынимая камень, чтобы передать его д-для проверки, вы нажмете вот сюда и тем

самым задействуете механизм. В карете этого ни в коем случае не делайте -

иначе от тряски может произойти взрыв. А уже нажав кнопку, вы сообщите Линду

или его людям о том, что это за игрушка.

Я заглянул внутрь шара. В круглой выемке, поблескивая голубоватым,

неярким светом, лежала бесценная реликвия дома Романовых. Вблизи чудесный

камень показался мне похожим на резную хрустальную ручку вроде тех, которыми

украшен комод в гардеробной великой княгини. Честно говоря, гораздо большее

впечатление на меня произвела красная металлическая кнопочка, почти

незаметная на фоне алого бархата.

Вытерев пот со лба, я посмотрел на Эмилию. При неудачном обороте дела,

или же если я совершу оплошность, мы погибнем вместе, и куски наших тел

перемешаются. Она спокойно кивнула мне, словно говоря: ничего, я в вас верю

и все непременно закончится благополучно.

- Но что дальше? - спросил я. - Взрываться Линд не захочет, это ясно, и

правил игры не нарушит. Он вернет нам Михаила Георгиевича, а сам уйдет

каким-нибудь хитрым лазом. И "Орлов" будет навсегда утрачен.

- Этого не должно произойти ни в коем случае! - впервые вступил в

разговор Карнович. - Помните, господин Фандорин, за "Орлова" вы поручились

головой.

Словно не слыша полковника, Фандорин улыбнулся мне:

- На этот случай, Зюкин, у меня предусмотрен для доктора еще один

сюрприз.

Однако улыбка, и в самом деле совершенно неуместная в данной ситуации,

сразу же исчезла, сменившись выражением смущенным и, пожалуй, даже

сконфуженным.

- Эмилия, Афанасий Степанович... Риск, которому вы подвергаетесь,

б-безусловно велик. Линд - человек парадоксального ума, его поступки и

реакции часто непредсказуемы. План планом, но может произойти все что

угодно. А ведь вы, Эмилия, дама и к тому же даже не являетесь российской

подданной...

- Пусть хиск, это ничего. Нужно спасать маленький пхинц, - с величавым

достоинством сказала мадемуазель. - Но мы, я и мсье Зьюкин, будем больше

спокойны, если знать, какой еще surprise вы пхидумали.

Фандорин осторожно закрыл золотую крышку, и голубоватое сияние,

мерцавшее над столом, погасло.