Тот, кому я делаю больно...

Моя жизнь начала постепенно преображаться. Сонные утра, скучные дни и одинокие вечера забыты были напрочь, и, даже если бы мне очень захотелось их вернуть, дороги назад не было. Прощайте, серые пустые деньки, приветствую вас, сумасшедшие будни! И виновником всего этого безумия, естественно, был Даин. С самого утра он приходил, нет, скорее заваливался ко мне домой. По-хозяйски складывал ноги на стол, распивая у меня чаек или обчищая мой и без того пустой холодильник, пока я чистил зубы и одевался. А затем, не давая мне толком позавтракать, тащил в школу. Ну что за прыть?! Да и зачем бежать в школу в такую рань? Ан нет! Оказывается, очень даже надо. Дабы собрать все утренние сплетни, узнать о том, что творится среди учителей, кто кого поймал на куреве, у кого что отняли и какие намечаются перемены и запреты. И все это зачем? Правильно, чтобы в результате ни на один урок не пойти, успешно все прогуляв. А зачем сидеть весь день в школе и так бездумно тратить свое драгоценное время, когда всё, что тебе действительно интересно и нужно, ты узнал еще до уроков?

В результате, я, голодный и не выспавшийся, плелся в свой класс, пока этот поганец с довольной миной либо уходил домой спать, либо в столовую, либо еще черт знает куда. Вариантов времяпрепровождения у Даина была куча, потому что в действительности его ждали, без преувеличения, везде. Он был душой любой компании, поэтому друзей у него было ну очень много, просто до безобразия! Девчонки вокруг него так и вились! Да что девчонки! Спортсмены, музыканты, программисты: с каждым он находил общий язык. Даже местные гопы относились к нему с каким-то странным *с примесью страха* уважением.

На уроках мне так же забыть о Даине не давали. Любимые одноклассники постарались на славу. Меня буквально заваливали записками с вопросами: как давно я с ним знаком, почему я раньше скрывал, что мы с ним такие друзья *интересно, что же они имели ввиду под «Такими»?*, и не могу ли я дать его сотовый телефон. Третье, естественно, писали девчонки. Короче говоря, я стал настоящей местной звездой, от которой каждому что-то было надо. И как же меня это заколебало, скажу я вам! Сначала я терпел, стиснув зубы, сочинял ответы, мол, общаемся недавно, познакомились случайно, телефона нет. Но ведь эти сцуки не отставали! Напирали на меня всей своей гурьбой! Когда на одном из последних уроков третьего дня этого ада меня в сотый раз ткнули ручкой в спину, дабы передать очередной клочок бумаги, я, не выдержав, громко и четко предложил автору этого послания подтереться своим письмом, а затем сжечь. А злосчастную ручку отнял и выбросил в другой конец класса. Произошло это в самый разгар рассказа исторички про инквизицию, что сжигала женщин на кострах. Видимо она, чего-то недопоняв, решила, что фраза адресована ей, и выгнала меня из класса. А ведь раньше меня никогда не выгоняли и даже записей в дневнике не делали! Ну да ладно, я тогда не особо расстроился, даже как-то возгордился тем, что наконец-то смог показать свой характер. С гордо поднятой головой и, не обращая внимания на глаза-блюдца моих одноклассников, я вышел за дверь, действительно ловя кайф *по другому и не скажешь*, осознавая, что сделал то, что еще месяц назад у меня бы просто духу не хватило сотворить. Короче, у меня потихоньку срывало крышу.

После уроков моя жизнь, пропитанная Даином от и до, продолжалась. Обычно мы шли к кому-нибудь из нас. Если к нему, то об уроках можно было забыть. Часами мы болтали, казалось, обо всем на свете! Или слушали музыку, разбирались в компьютере, изучали какие-то новые программы, читали, а если сил ни на что не оставалось, то Даин брал в руки гитару, подыгрывая моим тщетным попыткам что-нибудь забацать на барабанах. Поначалу я даже удивился, насколько легко Даин подпускает меня к своим любимым инструментам, учитывая, что матери своей он даже пыль с них стирать запрещал. Думая, что его ревностное отношение к барабанам распространяется на всех без исключения, я даже не пытался попросить научить меня хотя бы нескольким бесхитростным ритмам. Так, разок поигрался с палочками, побарабаня ими в воздухе. А он, заметив это, внезапно сам усадил меня за инструменты, и преподал пару уроков. Так что теперь я кое-что умел. Самую малость.

Если же мы шли ко мне, то все обычно начиналось с готовки еды, ибо я, ясное дело, выполнял всю домашнюю работу и кормил себя сам. Готовить научился, когда мама заболела и уже была не в состоянии стоять у плиты. Честно говоря, не думал, что кому-то кроме нее еще буду готовить. Но вот теперь мои навыки были оценены по достоинству еще одним человеком. Вот только этот человек жрал, извините, как слон, еды на него не напасешься!

Вечерами так же скучать не приходилось. Почти каждый день мы захаживали в рок-бар, часами сидели там, на мягких диванчиках, попивая какую-нибудь слабоалкогольную дрянь, слушая разношерстную музыку, наблюдая за людьми. В такие моменты, слегка поддавшись алкоголю, язык мой расплетался, и фонтан воспоминаний и откровенных пьяных бредней заткнуть уже было невозможно. Я говорил, и говорил, и говорил… Но Даин никогда не перебивал и не остановил меня. *Честно говоря, у меня даже сложилось впечатление, что он специально мне подсовывает что-нибудь покрепче.* Он слушал меня, причем очень внимательно. О моем детстве, отношениях с отцом, о глупых одноклассниках и девчонке, что отшила меня в прошлом году. Один раз даже разревелся, вспомнив о маме и скудных похоронах. Ой, как на меня люди смотрели, благо сам я этого практически не помню, ибо нажрался тогда в хлам, но Даин еще несколько дней потом при виде меня давился от смеха.

Иногда, правда, в бар мы не шли, предпочитая посидеть подольше дома или погулять по ярко освещенной фонарями набережной. Тогда мы мало говорили, молча наслаждаясь присутствием друг друга. Вот в такие-то моменты я внезапно и вспоминал, что в действительности ко мне чувствует Даин. Эй! Однокласснички! Хотели узнать, как я с ним познакомился? Да тут все просто. В любви он мне признался, вот и все. С кем не бывает!

Он любит меня. Нет. Реально! Он ведь, чёрт побери, любит! Меня! Каждый раз по коже от этой мысли пробегали мурашки, и на Даина я невольно начинал смотреть по-другому, замечая, что он не всегда такой веселый и общительный, каким хотел казаться, и, что бы он ни говорил, он смотрел на меня совсем не как на друга. Я осознавал это, порой ощущая почти физически его взгляд, когда, к примеру, делал уроки или готовил. Он наблюдал. Украдкой. Отводя глаза, если я смотрел в его сторону. Он не хотел быть неправильно понятым, поэтому всегда держал дистанцию, лишний раз, боясь, прикоснутся ко мне. Меня это даже немного задевало. Но не могу же я вот так просто взять и заявить, что разрешаю ему себя трогать! Как-то нездорово это звучит!

Дни тем временем сменяли друг друга. Не успел я и глазом моргнуть, как учебный год подошел к концу, и наступили летние каникулы. Правда, наступили только для меня, у Даина же впереди были выпускные экзамены, а затем поступление в универ. Но я был уверен, что ничего из этого не изменит нашего ставшего уже таким привычным распорядка дня. Пока не вмешался отец…

— На лето я отправлю тебя к бабушке в деревню, — не тратя время на стандартные приветствия и объяснения, сообщил он мне. У меня аж челюсть отвисла от такого заявления.

— С какой это стати?! Мне и здесь хорошо! – я не был в деревне с 10 лет, и не особенно меня туда тянуло. Маленький сухой однокомнатный домик, одинокая бабушка и десятки ее уставших от жизни подруг. Из развлечений только огромный огород, а из друзей весь рогатый скот. *Выбирай любого!* Все это знаменовало лишь одно – прощайте летние каникулы, да здравствует бесплатный детский труд!

— Это не обсуждается, — спокойно сказал мне отец, — Собирай вещи, уезжаешь завтра.

— Что значит, завтра! Ты с ума сошел! Приперся впервые за два месяца и диктуешь мне тут…! – договорить я не успел. Отец внезапно схватил меня за руку и, рывком притянув к себе, зло прошипел:

— Пока еще ты живешь на мои деньги, а значит, должен выполнять мои приказы, ясно?! – с каждым словом руку мою он сжимал все сильнее, от чего, того и гляди, мои несчастные косточки готовы были переломиться. Кисть руки даже побелела от внезапно перекрытого кровотока.

— Но почему… — звонкая пощечина, от которой из глаз посыпались искры. Да-да, вот и показал папочка свою скользкую, так тщательно скрываемую им сущность. Тут же перед глазами вспыхнули воспоминания из глубокого детства, когда нечто подобное отец на моих глазах проделывал с мамой. Рукоприкладство никогда не казалось ему чем-то неправильным. Мой отец был твердо уверен, что воспитание и жены, и ребенка не может проходить без попеременного причинения боли, ибо так свою семью дрессировать получается быстрее. Да, я не оговорился. Именно Дрессировать. И затравленные глаза матери и маленького ребенка его не останавливали, наоборот, убеждали в эффективности его действий. И после всего этого мама все равно любила этого подонка!

Не дождавшись, пока я очухаюсь от удара, отец ушел. Я же еще какое-то время сидел на полу в коридоре, держась за горящую щеку и тихо посылая в его адрес всевозможные проклятья, на которые только была способна моя больная фантазия. Из некоего ступора меня вывел телефонный звонок. Это был Даин. Услышав его голос, я сам не заметил, как мое настроение улучшилось, и щека вместе с запястьем стали болеть меньше. Нет, правда!

«Магия любви?» — пронеслось у меня в голове, вызывая улыбку.

— Ну, так что? Ко мне, или к тебе? – тем временем слышался голос Даина из трубки.

— Давай к тебе, сейчас приду.

Дорога от меня до Даина была выучена мной уже наизусть, и, пока я брел в сторону его дома, лихорадочно придумывал, что бы сказать, если ему внезапно станет интересно, почему у меня одна щека пухлее и краснее другой. А ведь он по-любому спросит! На секунду пришла безумная идея съездить себе по второй щеке и тем самым добиться некой симметрии. Может, тогда щеки не будут так бросаться в глаза?

«Ага…, а еще, когда придешь, скажи, что ты хомяк, ибо именно на него и будешь похож!»

Нда… Не подходит. Тогда что же? Упал и ударился лицом об пол? Сработает ли? Инстинктивно я посмотрел на запястье, которое сжимал отец в порыве ярости и на котором теперь четко отобразились все пять пальцев в виде пока еще наливающихся синяков. Вот это Даину показывать точно нельзя. Думая обо всем этом, я уже успел дойти до его квартиры, поэтому, натянув рукав серой водолазки до ладоней, чтобы скрыть следы, оставленные папочкой, поспешно позвонил в дверь.

И вновь привычная улыбка, коридор, комната. Я уселся на кровать Даина, показательно зевая и всеми силами изображая свою безмятежность, стараясь тем самым избежать лишних вопросов. Но не тут-то было. Даин подошел ко мне совсем близко. Намного ближе, чем обычно себе позволял. Внезапно взял меня за подбородок и повернул мое лицо так, что чуть припухшая щека предстала его глазам во всей своей красе.

— Что это? – голос его был спокоен, и на губах все еще играла приветливая улыбка. Но, взглянув ему в глаза, я вздрогнул. Говорят же, что у некоторых людей, когда они злятся, словно пламя загорается. Так вот, у Даина в глазах было настоящее Пати, черти там так и плясали. Я чуть ли не увидел, как они там раздирают моего предполагаемого обидчика на части и пожирают его внутренности. Преувеличиваю? Хорошо бы, но нет. Взгляд действительно был жутким.

— Да вот, свалился с кровати утром. Ударился щекой об пол, — я старался говорить как можно спокойнее и даже выдавил из себя смешок. Даин на это никак не отреагировал. Отпустив, наконец, мой подбородок, он начал расхаживать по комнате. Затем словно очнувшись, предложил мне чай, и я уже было подумал, что тема исчерпана. Но как же я ошибался! Буря лишь надвигалась.

— Кстати! Через неделю мы снова выступаем, так что оттянемся по полной. И даже не пытайся вновь убежать домой после часу ночи! Отрываться будем до рассвета! – с этими словами Даин поставил поднос с чаем и чем-то вкусным на стол и уселся на кровать. Я в это время уже сидел за барабанами и пытался жонглировать палочками. Услышав его предложение, я внезапно вспомнил о своем завтрашнем отъезде. Вот только как теперь об этом сказать Даину?

Я положил палочки на палку рядом с барабанами и, встав со своего места, медленно подошел к нему поближе. Я все думал, как же он отреагирует на то, что я на все лето уезжаю за город? Да что думать! Ора не избежать.

— Если честно, я не смогу, — пожал я плечами, чувствуя, что во рту внезапно все пересыхает.

— Что? Почему? У тебя же каникулы? Свобода! Лафа!

— Я завтра к бабушке уезжаю, — как бы невзначай пробормотал я. Даин, в это время глотнувший было чая, поперхнулся им.

— То есть как, — просипел он, откашливаясь, — надолго?

— На все лето, — произнося это, я чувствовал, как внутри все скручивается в узел. Почему-то смотреть в глаза Даину мне не хотелось. И правильно. Чашка, что в это время была у него в руке, внезапно треснула и в следующую секунду разлетелась на куски. Чай выплеснулся на пол, частично попав на ноги Даину и мне. Но ни он, ни я на это никак не отреагировали.

— Почему ты мне раньше не сказал об этом? – его голос дрожал и казался безжизненно холодным. Он злился, и очень. Следовало сказать правду о том, что, извините, я и сам узнал об этом полчаса назад, но почему-то я был нем как рыба. Молча, прошел к дальней полке, на которой размещались сотни дисков и начал мысленно перечитывать названия неизвестных мне групп, таким образом, стараясь абстрагироваться от происходящего. Даина это, видимо, разозлило еще больше. Хотя на него я не смотрел, но явственно услышал, как он встал на ноги, как зазвенело при этом стекло чашки, что частично осталось на его коленях. Шаги, злые, угрожающие. Ни выдержав напряжения, я повернулся было к Даину, когда внезапно был им к чертовой полке прижат. Он смотрел на меня в упор, стоя настолько близко, что его живот почти касался моего, что его кончик носа, того и гляди, соприкоснулся бы с моим. Я замер, но не испугался, скорее растерявшись и смутившись.

— А если бы я не спросил про концерт, ты бы что, вообще бы мне не сказал, что уезжаешь? Вот так вот смылся бы, молча на три месяца? – от этого взгляда было невозможно скрыться. Я отводил глаза, но это не помогало.

«Нет, все совсем не так! Я бы сказал! Обязательно» — но вновь молчу. Да почему же я сказать-то ничего не могу?! Это же злит его еще больше!!!

Чувствуя, как Даин все сильнее прижимает меня к стеллажу, я, каким-то чудом взяв себя в руки, пришел в себя и наконец-то ответил:

— Я не сказал тебе, потому что сам до сегодняшнего дня не знал об этом. И я как раз хотел тебе сказать о своём отъезде, когда ты заговорил про планы на неделю, — четко проговорил я, словно отвечал зазубренный урок. — И еще, прекрати прижимать меня к стеллажу! Его полки врезаются мне в спину, и удовольствия мне это не доставляет!

Даин шарахнулся от меня как ошпаренный и теперь понуро стоял в метре от меня, не смея даже взглянуть в мою сторону. Словно я разозлившийся хозяин, а он побитая мной собака. Кажется, он даже не знал, что мне сказать. Как оправдать свое поведение и как смириться с тем, что я уезжаю на столь долгое время. Так бы мы, молча, и стояли бы, наверное, еще очень долгое время. Приходя в себя и пытаясь успокоиться, когда синие глаза внезапно остановились на моем запястье. Пока мы с ним разговаривали «по душам», рукав водолазки приподнялся, словно специально демонстрируя скрывающиеся под ней синяки. Проследив его взгляд и поняв, в чем дело, я поспешно натянул водолазку обратно до ладони, но было поздно. И без того находящийся на взводе Даин, вновь подскочил ко мне, схватил за больную руку и довольно грубо задрал рукав. Пять овальных синяков, пятерня моего любимого папочки.

— Кто? – ой, мама дорогая! Теперь и мне стало страшно. Сейчас Даин даже на человека перестал быть похожим. Скорее уж демон. Нет. Сам дьявол. Красивый и злой.

Почти физически ощутив черную ауру, концентрирующуюся вокруг Даина, я невольно съежился. Заметив это, он как-то сразу растерялся, и даже ярость его поутихла.

— Ты чего? – он явно был уже на грани эмоционального срыва, — боишься меня? – Господи, сколько же тоски было в этих двух словах. Мне сразу поплохело. Как же я умудряюсь каждый раз причинять ему такую боль? Зачем я вновь и вновь сначала говорю, а потом уже думаю? Почему я все никак не могу взять в толк, что, насколько был зол, он ни был, он никогда…

— Я ведь никогда не причиню тебе вреда, — вторя моим мыслям, прошептал он, с какой-то надеждой вновь подходя ко мне вплотную, — ты ведь понимаешь это, верно?

— Понимаю, — выдохнул я, пряча глаза за челкой.

— И ты ведь помнишь? Помнишь, что в действительности я тебя… — его руки обвились вокруг моей талии и, не чувствуя сопротивления с моей стороны, прижали к его груди настолько плотно, насколько это только возможно.

— Помню, — совсем тихо ответил я, потихоньку дурея от его запаха.

— И поэтому я не хочу, чтобы ты уезжал… И поэтому, видя синяки, я так злюсь… Всё лишь поэтому!

Я так и не смог найти слов, чтобы ответить ему, как немая кукла, стоя в его объятьях и чувствуя себя как-то по-особенному. Мне не хотелось его отталкивать. Наоборот, было тепло и спокойно. Вот только ответить Даину тем же я не мог.

*****

А ведь твое утро так хорошо начиналось! Тебе сообщили о скором выступлении, родители, внезапно расщедрившись, дали тебе денег на новые наушники и прочую мелочевку, которую ты давно хотел приобрести. И ты как всегда с нетерпением ждал его прихода, представляя, как расскажешь о намечающемся концерте.

Но все рушится прямо на глазах. Ты замечаешь слишком красную и слегка припухшую левую щеку и тут же оказываешься на взводе. Злость – термин, слишком слабо отражающий твое состояние в этот момент. Какая сука посмела дотронуться до его лица? Кипя от ярости, ты спрашиваешь, кто виновник, но он лишь отнекивается. Что-то врет, но ты особо не вслушиваешься, мысленно обещая себе, во что бы то ни стало найти эту гниду и поотрывать ей все конечности. Дабы не пугать Ёна, под каким-то предлогом уходишь на кухню. С минуту стоишь у открытого холодильника, пытаясь сбить собственную спесь с помощью вырабатываемого им холода. Спокойствие, только спокойствие. Ён, в конце концов, тоже парень и наверняка может за себя постоять. Тебе незачем лезть в его личную жизнь. От собственной мысли тут же начинает ныть в районе груди. Личная жизнь. Как бы тебе хотелось, чтобы ею был ты, и никто иной. Ярость постепенно отходит, и ты, налив чая и прихватив к нему всяких вкусностей, возвращаешься в комнату. Он в это время сидит за барабанами и неловко пытается жонглировать палочками. Ты готов часами наблюдать, как он это делает. Похожий на котенка, играющегося с бантиком. Такой милый. Такой… Вообще последнее время ты замечаешь, что, кажется, влюбляешься в Ёна все больше. Узнавая его ближе, манеру общения, привычки, интересы. А еще твое тело начинает реагировать на него все более остро и настойчиво. Проще говоря, ты хочешь его. Ночи кажется тебе нестерпимо одинокими, а днем сдерживаться становится все труднее. Не жизнь, а настоящая пытка. Но ты готов терпеть любые муки ради вот таких вот беззаботных моментов, когда он сидит в твоей комнате и пытается что-нибудь сделать. Когда он с тобой, больше никто его не видит и не слышит. В такие моменты он принадлежит только тебе. Пусть и не совсем в том смысле, в котором тебе бы хотелось. Но сейчас он твой.

Отчасти успокоившись и начиная попивать свой любимый чай, ты рассказываешь о концерте, уверенный, что Ён придет в восторг, что он улыбнется, и будет тебе, как говорится, счастье! Но и эти планы идут прахом. Сказав, что он уезжает, Ён словно бьет тебя под дых. Но, когда он сообщает, что уезжает на три месяца… То, что ты чувствуешь, слишком сложно понять даже тебе самому. Внутри все раздирает. Нестерпимо. Жестоко. Беспощадно. Безнадежно. Настолько больно, что ты задыхаешься. Пальцы сводит судорогой, и чашка с чаем, которую ты держишь в правой руке, трескается и разваливается на куски. Несколько осколков впиваются в ладонь до крови, но ты и этого не замечаешь. Завтра. Он сказал, что уезжает уже завтра! Почему он не предупредил раньше? Неужели, ты настолько ему надоел, что он хочет поскорее смотаться из города, чтобы только не видеть больше твоей рожи? Нет. Что за глупости тебе лезут в голову. Натуральный бред. Тогда почему же… только сейчас?

Спрашиваешь мучащий тебя вопрос. Но он не отвечает. Уходит в другой конец комнаты, кажется, игнорируя тебя. Конечно же, ты злишься еще больше.

Он не уедет, не уедет, если не выйдет отсюда. Сделай его только своим. Навсегда. Запри, спрячь, не позволяя никому больше видеть и знать о его существовании. Ты можешь это сделать. Это в твоих силах. И никто никогда не узнает. Он всегда будет рядом, и ты будешь счастлив. Тебе не будет больше так больно и одиноко. Разве не так? Его тело и душа будут принадлежать только тебе. Полностью. Без остатка. И до последнего вздоха! Возьми его. Прямо здесь и прямо сейчас!

Замолчи!

Зверь в твоей душе беснуется больше прежнего. Он жесток и зол, силен и бесстрашен. Или почти бесстрашен. Кое-чего он все-таки боится. Потерять Ёна ему… Вам, действительно страшно. Ты понимаешь, почему зверь предлагает тебе все это, и все же не слушаешь его. Так поступать нельзя! Насилием ничего не добиться! Привязать к себе можно, но заставить любить – никогда! Да и плевать! Если он действительно так хочет уехать, пусть выметается!

Нет… Все неправильно… Ты должен на него злиться! Ненавидеть! Но не можешь! Слишком любишь. Слишком мучаешься, осознавая, что вы расстанетесь на столь длительное время. Сам не понимаешь, как встаешь с кровати, как подходишь к нему, прижимаешь к полке. Хочешь сказать, насколько любишь, насколько нуждаешься в нем и насколько он тебе дорог, но с губ срывается раздраженный вопрос.

«Почему? Почему не сказал раньше?»

Его ответ заставляет тебя смутиться, устыдится своих действий. Ты был с ним слишком груб, простит ли он тебя? Но твои глаза внезапно замечают синяки на его запястье. Кулаки сами собой сжимаются. Вновь подходишь к нему, желая знать, кто мог сотворить с ним такое, но его реакция тебя пугает. Он прижимается к стене, стараясь отстраниться, словно закрываясь от невидимого удара. Он боится тебя?

Господи, господи, господи! Сейчас ты начинаешь понимать самоубийц. Насколько же херово должно быть, чтобы выпрыгнуть из окна? Да на это способны только больные люди! Если так, то ты болен, понимая, что твоё чувство самосохранения только что было разбито вдребезги этим испуганным взглядом желтых глаз. Не бойся! Только не ты!

Ты уже не соображаешь, что делаешь, забываешь про поставленные самим же собой границы и внезапно обнимаешь его. Утыкаешься носом в его волосы. И, прислушиваясь к его пульсу, ты готов поклясться, что ваши сердца сейчас бьются в унисон. Что-то шепчешь. Какую-то несусветную чушь про то, как он тебе нужен. Но он в ответ лишь молчит.