Ночь целую Ланс промучился, все тревогами да воспоминаниями терзался. Перво-наперво мысли о побеге к нему вернулись, не хотел юноша жуткую судьбу Жака повторить. Понимал Ланс, что бежать по осени в земли чужие, неприветливые смерти верной подобно, да только в доме Рагнара оставаться страшно было. Страшно и странно в то же время: почему не тронул его северянин, отпустил, своего не получил силой?
А еще гнев Ланса держал, неявный, в сердца глубине спрятанный, все нашептывал, что нельзя просто так уйти, злодеяния сверровы безнаказанными оставить, за друзей не отомстить. Понимал юноша, что хальварду свирепому он ничего сделать не может, вот только злости, в нем живущей, понимание это безразлично было.
Лишь под утро Ланс сном тревожным забылся, нож под подушку спрятав. Во сне том пламя видел свирепое, что Филиппа и Гринольва пожирало жадно, а языки огненные вдруг к самому небу взметнулись, над городом северян раскинулись широко, в Сверра лицо соткались. Засмеялся северянин огненный и вдруг с небес прямо на дом Рагнара обрушился. В миг один пламя постройки все охватило, камни жаром напитало, в кости проникло, потоками огненными по венам понеслось, пожирая вокруг все, тоской неясной и неожиданной жилы выкручивая.
Страх и непонятное томление Ланса над постелью словно подбросили, распахнул он глаза широко, огляделся вокруг лихорадочно, слепо всмотрелся в слабый холодный свет утренний. Никакого огня и в помине, напротив, зябко всем слугам прочим было, в одеяла кутались, друг к другу во сне прижимались. Только с Лансом тот жар остался, в глубине где-то узлом свернулся тугим да нетерпеливым.
Оделся юноша, на двор вышел тихо, к колодцу подошел, водой ключевой в лицо плеснул – полегче стало. Волосами тряхнул, поднял голову – стоит перед ним госпожа молодая, смотрит пристально, недовольство на лице проступило:
– Хорошо, что проснулся, будить не пришлось. На восходе солнца тело Гринольва за стенами городскими огню предадут, Рагнар приказал тебя с собой взять, чтобы ты попрощаться с ним мог.
Развернулась да со двора пошла, Лансу только и оставалось, что за ней следом плестись.
Навсегда Ланс тот костер погребальный запомнил. Тишину звенящую утреннюю, ветер осенний да в пение ветра голоса северян вплетенные, напев рождающие сильный и тягучий. Песня та будто из детства его прозвучала, дар, от воина спасенного полученный, напомнила. Только горше она была и яростнее, чем подаренная, скалами усиленная, эхом повторенная, словно призраков голоса меж камней мечутся, в небо высокое рвутся.
Хвороста кучу огромную помнил и людей четырех, что один за другим факелы к ней подносили – девушка Гринольва первой вперед шагнула, за ней Рагнар, следом Сверр, а последним – воин вчерашний седой и суровый, отец хальварда погибшего.
И лицо друга неподвижное и бледное, тело его обнаженное, ранами страшными иссеченное – голыми северяне покойников своих огню предавали, ненужным и грязным считали пламя священное тканью да железом давиться заставлять.
– Нагими мы в этот мир приходим, нагими и покидать его должны, – тихим голосом Рагнар ему тогда пояснил.
Северянин у самого плеча его оказался, позади на полшага. Вздрогнул всем телом юноша, оглянулся испуганно, но Рагнар не смотрел на него – взгляд его через дым да костер разгорающийся на Сверра устремлен был. А тот и не думал голову опустить – взглядом на взгляд ответил, яростным, вызывающим.
Так и стояли они, пока пламя, совсем как во сне лансовом, тело Гринольва пожирало. Лишь когда опадать огонь начал и призрачная песня стихать стала, Сверр усмехнулся криво, развернулся и прочь пошел. За ним и прочие северяне в город потянулись, Ланс за Илвой да Рагнаром один из последних ушел. У костра затухающего лишь отец Гринольва остался да девушка его, старика сурового за плечи обнимая.
В молчании вернулись домой, у самого порога Рагнар к Лансу обернулся и проговорил спокойно:
– Смышленым ты по рассказам Гринольва выходишь. Тебе и обязанности его теперь выполнять. После полудня зайдешь, переговорим, – и в двери вошел.
Замер Ланс, вновь тревога его охватила, а Илва помедлила недолго и добавила за Рагнаром вслед:
– В комнате общей, где прочие слуги ночуют, не место тебе теперь. Идем, комнату твою тебе покажу.
Илва ему помещение на втором этаже выделила. Небольшая та комната была да с самого краю, у лестницы, с оконцем крошечным, только у Ланса никогда раньше своей комнаты не было, не привык он один спать и жить, оттого помещение огромным казалось. Тревожно ему первые ночи было, но усталость да впечатления новые быстро валить юношу с ног начали, едва удавалось голову до подушки донести.
Вопреки опасениям, Рагнар целовать его не пытался больше, к себе не притягивал, ни к чему не принуждал. Разговоры вел деловые, сухие, в малейшую мелочь вникать заставлял, за ошибку любую выговаривал строго, и скоро Ланс понимать начал, почему Гринольв так гнева хозяйского боялся. Бить его северянин не бил, кричать не кричал, никуда не гнал, но взгляда сурового да голоса холодного с лихвой хватало, чтобы мороз по коже пробирал. Словно те глаза да голос понять давали, что когда решит северянин гневу своему волю дать, оправдываться и обещать ошибку исправить поздно будет. И судьба управляющего того, что весною Ланса у конюшен высек, живым примером в памяти стояла, красноречивее любых слов говорила.
И старался Ланс ошибок как можно меньше делать да исправлять как можно скорее. А спустя какое-то время, как притерпелся к хальварду суровому да опасаться насилия с его стороны поменьше стал, особенности в его поведении замечать начал неожиданные.
Лицо Рагнара будто понятнее и подвижнее с каждым днем становилось, все легче и легче мысли его можно было угадать. То рта уголок дернется намеком на улыбку, то радость морщинами тонкими от глаз пробежит, то дума тяжелая складкой на лбу заляжет. А иной раз северянин руку ему на плечо тяжелую клал, словно одобрение выражая, и улыбался совсем открыто. Вскоре Лансу самому уже странно было, что когда-то лицо хальварда ему неживым казалось и непроницаемым, да только никто, кроме них с госпожой молодой, знаков тех очевидных как будто не замечал.
А вскоре и Илва его удивить надумала. Перехватила во дворе как-то утром, взгляд свой строгий в него вперила:
– Что, забыл про меня и о просьбе моей? Думал, сама не вспомню, так и тебе ко мне приходить не следует?
Опешил юноша, вспомнить попытался, в чем ошибку допустить мог, да только все приказания госпожи он в срок выполнял, никаких нареканий не заслужил.
А та взглядом полюбовалась его потерянным, сощурилась хитро и проговорила:
– Книжку ты мне почитать обещал, помнишь? – за руку схватила и в дом за собой поволокла: – И не отговаривайся даже, – бросила на бегу, – зимой ярмарок нет, купцы в горы не ходят. Так что и у тебя время есть, и у меня передышка.
Более прежнего Ланс поразился тому, что Илва будто бы про все-все дела в доме знает, даром что молодая совсем. А хозяйка дверь дальней комнаты верхнего этажа распахнула, Ланса вперед толкнула да дверь ту за своей спиной и затворила тут же.
Огляделся Ланс – помещение небольшое, но светлое, с двумя окнами, да еще и свечи среди бела дня зачем-то горят. И тепло очень, почти как на кухне у очага. И стены тканями странными покрыты, и даже на стульях и сундуках тряпицы какие-то лежат. Пол шкурами теплыми устлан – столько шкур даже в хозяйских покоях не было...
А в глубине комнаты шевельнулся кто-то, чихнул громко, и Ланс с изумлением в человека того вгляделся. Невысокий он был, кожа на лице темная-темная, черная почитай, а сам в сотню одежек закутан. И глаза с темного лица глядят большие, черные и неодобрительные.
Но не дала Илва юноше долго оглядываться, а на человека странного и вовсе внимания не обратила, к стене за собой поманила. У стены той шкаф стоял в несколько полок, на нижних Ланс бумагу, перья да чернила разглядел, а сверху две полки сплошь книгами заставлены были. Так юноша перед этим шкафом и встал, будто остолбенев, забыв и про человека черного, и про убранство странное: никогда еще так много книг не видел.
– Откуда все это? – прошептал еле слышно.
А Илва спокойно к полке шагнула, уверенно одну из книг взяла и заговорила так странно и серьезно, будто по писаному:
– Привозят воины из походов разных. Им они без надобности, но знают все, что в этом доме книгам всегда рады, – уселась с книгой на шкуры и Ланса к себе поманила.
Но тот продолжал стоять – на шкаф книжный пялиться:
– И что, ты все это прочитала?
Илва снова нос наморщила, как в самом начале лета, когда в первый раз с книгой к Лансу пришла. И вновь у нее это страшно забавно вышло:
– Куда там. Языки все разные, даже Рагнар большую часть прочитать не может. Но все равно книги собирает да бережет, – и спохватилась тут же, про роль суровую госпожи вспомнила: – Кому сказала, сюда иди!
Сел Ланс рядом с ней послушно, книгу раскрыл, письменность родную узнал. Илва к нему придвинулась, голову над книгой склонила, и снова сердце от боли зашлось, вспоминая, как они так же с отцом Филиппом над картами склонялись, едва лбами не сталкиваясь. А девчонка его снова поторопила:
– Ну! Читай!
И Ланс послушно читать начал, увлекся вскоре, так они до вечера в комнате и просидели, а со дня следующего непременно хоть по часу, но урывали с хозяйкой вместе, в комнату заветную к книге сбегали. Илва в часы те совсем юной девчонкой становилась, веселой, нетерпеливой и такой же любопытной, каким Ланс когда-то был.
А как зима в силу входить стала да воины из походов вернулись все, поручил Рагнар Лансу дело нежданное: посчитать, сколько какой отряд коней, оружия да припасов с собой брал и какую награду на службе у государей чужих получил.
Увлекло Ланса поручение, не таким простым оказалось, как он сначала подумал. Понял юноша быстро, что по расчетам его можно будет каждый отряд оценить, доблесть воинскую да умения ратные в хлебе с золотом измерить. Тревожно ему от мысли той стало, да только всё равно будто нутром чуял, что правильно так считать будет. Гадал он, прикидывал, как поручение Рагнара получше выполнить – не торопил его северянин, ответа правильного, а не спешного ждал.
Дюжину дней Ланс прикидывал да раздумывал, как ловчее посчитать и узнать все, чего ему для оценки верной недостает, а как понял, так сразу к Рагнару направился, сказал прямо с порога:
– Не понравится главам отрядов твоих, что ты их через зерно меж собой меряешь.
Поднял Рагнар на него глаза свои серые, побежали от них тонкие смешливые лучики, а потом вдруг улыбнулся весело и будто бы зло чуть-чуть:
– Конечно же, не понравится. Да только я им про расчеты те говорить не собираюсь. Ты что же, уже посчитать все сумел?
– Нет, – Ланс к самому столу подошел, бумаги на стол положил, пояснять увлеченно начал: – Не хватает мне знаний о том, сколько в каком отряде воинов было, в какие страны они путь держали и сколько до тех стран дней пути. А без знаний тех оценить не получится.
Посмотрел на него северянин пристально, вновь улыбнулся одобрительно. Карту вдруг из ящика достал да по столу развернул, бумагу с чернилами к Лансу придвинул и спокойно рассказывать начал.
Не один вечер они так провели, не одну запись юноша в свитках своих сделал, и вскоре и сам понял, для чего расчеты те Рагнару нужны. Не воинов меж собой сравнивать, но понимать, как отряды в походы будущие снаряжать, сколько кому добра с собой давать, чтобы ни нужды не было ни в чем, ни роскоши лишней.
Улыбнулся Рагнар, когда Ланс догадку свою озвучил, посмотрел довольно да за плечи коротко обнял:
– Вот ты эти записи и будешь вести.
Не сразу тогда Ланс понял, что в словах этих крылось, был слишком сильно раздумиями увлечен. Лишь спустя еще дней дюжину, когда расчеты свои хальварду принес и обсуждать вместе с ним начал, догадка его пронзила. Глянул на Рагнара пристально, гадать начал: понимает ли северянин, какую власть ему над собою и всеми прочими воинами дает? Ведь из записей тех не только про северян богатства все выведать можно, но и своим умом дойти, какой отряд куда путь держит, да в каком составе и как серьезно снаряжен.
Только Рагнар его взгляда и не заметил будто, все свитки его изучал, добавлял да убирал что-то и все больше и больше Лансу про быт походный да про глав отрядов рассказывал.
Допоздна они тем вечером засиделись – среди гор зимой рано ночь настает, а свечи горят ярко, вот и не заметили, как время пролетело. Поднял Рагнар вдруг голову, карту свернул, вместе с бумагами Ланса в сундук у стола сложил да проговорил спокойно и ласково почти:
– Ты, поди, спишь уже на ходу. К себе иди, отдохни, завтра до полудня ты мне не понадобишься.
Хотел было Ланс возразить, только понял вдруг, что и правда устал сильно. Кивнул, но не пошел сразу прочь, будто ждал чего. А северянин стоял у стола и смотрел на него взглядом нежданно мягким, бровь приподнял вопросительно – мол, чего ждешь?
Развернулся юноша, прочь направился, лишь у двери самой сообразил вдруг, что не так было. Доволен был северянин, только сегодня против манеры своей обычной не сжал одобрительно плечи, не выразил своей радости от работы хорошей прикосновением. А тело Ланса будто касания того ждало и теперь напряглось недовольно, желаемого не получив.
Краска юноше в лицо вдруг бросилась, порадовался он, что из комнаты выйти успел, к себе кинулся, на постель упал, думал, уснет быстро, только вот тело его пуще прежнего протестовать начало, ласки неясной требовало, огонь по венам разливало. Вспомнил Ланс рассказы отца Димитрия про плоть, разум предающую, пожалел горько, что нет у него запасов сон-травы больше, нечем ему пожар в крови погасить.
Не смог, как ни пытался, с бедой справиться, рубаху скинул, ладонями плеч и груди коснулся, да быстро руку вниз между ног опустил. Сжал себя бездумно, выгнулся, губу закусил, чтобы молчание сохранить, зажмурился от стыда крепко. Лишь после того, как пальцы семенем перепачкало, жар поутих чуть-чуть и юноша уснуть смог.
