Думал Ланс, что терзаться мыслями тяжелыми будет о связи своей с Рагнаром, природе противоречащей, только не получалось у него по-настоящему о том переживать да тревожится. Напротив, объятия крепкие чувствовать, рта жесткого своими губами касаться казалось отчего-то самым верным и естественным, что только быть может.
Как и разговоры ежевечерние, что они обо всем на свете вели. Не только о странах дальних, о водах больших, что морями зовут, или о сокровищах волшебных. Стал Рагнар юноше понемногу о детстве своем рассказывать, о забавах, средь мальчишек северных принятых, о том, как в пору взросления вступил, да о любви первой, так быстро его покинувшей. Чувствовал Ланс, что должен на откровенность так же честно ответить, сбивчиво стал о жизни своей в монастыре говорить, об отце Димитрии да о брате Филиппе, память о котором все еще словно ножом острым сердце резала.
Не мог Ланс чувства свои к Сверру ненавистному скрыть, да и не пытался даже. Но Рагнар не гневался на него за отвращение и презрение к родичу, обнимал только крепче да напоминал каждый раз мысли свои за двери дома его не выносить. Слышал юноша, как под мягкостью слов этих сталь острая и холодная предупреждением звучит, кивал каждый раз послушно, но злость свою только бережнее в сердце лелеял.
А иной раз спорили они с Рагнаром, то о подвигах ратных, то о поступках героев древних, а то и о делах близких да об управлении хозяйством своим немаленьким. Северянину слово поперек сказать – всё равно что против обвала горного выстоять, только от понимания этого Лансу ему возражать пуще прежнего хотелось.
Одно его тревожило: не каждую ночь Рагнар к себе звал, иной раз лишь обнимал бережно и обратно в комнату отправлял, и ревность Ланса в такие ночи мучила страшно. Изводился юноша, представляя другого на шкурах у очага или на постели. Злился сам на себя – ведь лучше прочих знал, что Рагнар чужаков в доме своем не любит и не привечает, – и все равно мучился так, что хоть под дверью комнаты северянина спать ложись, чтобы точно никто войти или выйти не смог.
Так Ланса ревность эта беспочвенная терзала, что почти счастлив был, когда зима северная решила характер свой крутой показать. Снег валить день и ночь начал, ветер поднялся, меж гор заметался, снег тот из стороны в сторону огромными горстьми швыряя, а от холода даже одежды теплые на меху спасать перестали. Яростно мороз щеки да губы кусал, словно зубками мелкими и острыми в кожу впивался. Редко-редко Ланс на улицу выходил, все в объятиях Рагнара грелся, будто у печки, да и хальварды тоже по домам прятались, от метели у очагов теплых спасались.
Оттого-то Ланс не сразу о болезни отца Гринольва узнал. Лишь когда метель поутихла, от слуг услышал, что тот почитай с полдюжины дней назад слег нежданно да до сих пор с постели не может подняться. Встревожился Ланс отчего-то, предчувствие словно какое-то нехорошее грызть его изнутри начало, места себе найти не мог, пока Рагнара не уговорил к воину сходить, больного проведать.
Неохотно Рагнар согласился, хотя читал юноша в глазах его серых, что он за Алвиса более прочих тревожится, только обиду свою старик ему каждый раз будто в лицо швырял. Вот и в этот раз на приветствие да вопросы северянина не ответил, словно не было его в комнате, отвернулся показательно, на Ланса глаза перевел:
– Гринольв мне про тебя рассказывал, – прохрипел еле слышно.
Видать, голос собственный разозлил старого воина, откашлялся он зло, кровь сплюнул, яростно на Ланса глянул – мол, не смей себя со мной, как с болезным, вести. Тот взгляд встревоженный от рта окровавленного отвел, в глаза уставился, что будто строгие синие звезды из-под бровей белых да густых на него смотрели. У Гринольва глаза цвета такого же были, только теплее и мягче.
– Я его очень любил, – проговорил негромко и добавил вдруг решительно: – Позволь посмотреть, что за хворь с тобой приключилась.
Хмыкнул было Алвис от возмущения, а потом кивнул недовольно да на подушки откинулся. Склонился юноша над стариком, спиной взгляд Рагнара изумленный почувствовал. Но не стал северянин вмешиваться, не шевельнулся даже, чтобы движением лишним новых капризов у родича не вызвать.
Вот только не было от осмотра того толку особого. Видел Ланс кожу посеревшую, глаза запавшие, слышал сердца удары неровные, дыхание рваное и хриплое, но понять не мог, чем все это вместе могло быть вызвано. Только будто нутром чуял, что не могли холода да пурга болезни этой причинами быть, но говорить не стал.
Хмыкнул воин старый, словно в глазах юноши приговор свой увидел:
– Значит, так тому и быть.
И отвернулся тут же, за горло схватился, будто дышать ему что-то помешать пыталось. Кинулись было к нему Ланс с Рагнаром, да Алвис на них так яростно глянул, словно взашей из комнаты двух мальчишек набедокуривших выгонял, так им уйти и пришлось.
А утром дня следующего умер – во сне задохнулся. Рагнар о том Лансу сам рассказал голосом сухим да отрывистым и к окну отвернулся тут же, в метель вглядываясь, что пуще прежнего разыгралась:
– По такой погоде костер не разведешь.
Посмотрел на него юноша пристально, ничего не ответил, подошел только да обнял крепко. Несколько раз сердце глухо о ребра стукнуло, а потом Ланс почувствовал, как выдохнул Рагнар, повернулся, нагнулся неловко и лбом своим широким в его плечо устало уткнулся.
Три дня еще метель бушевала, да снова на убыль пошла, и вскоре Рагнар с Илвой Ланса в город потянули, по снегу свежему пройтись, на лица людей поглядеть – не умели и не любили взаперти сидеть оба. Ланс себя шаром пушистым и неуклюжим чувствовал, в столько одежек теплых пришлось завернуться, северяне на него с явным весельем поглядывали, но и ему уже не сиделось дома. Неспешно они до площади городской дошли, где на подходе еще голос Сверра тревожный услышали:
–...умер Алвис, да будут духи горные к нему милостивы, а если и Освальд, отец мой, умрет в скорости? Что мы все по весне делать будем?
Загудел народ вокруг, загомонил.
Нахмурился Рагнар, в несколько шагов до Сверра дошел да спросил насмешливо, озабоченность пряча:
– Какая же с альдом беда может приключиться?
Развернулся тут Сверр всем телом, с гневом да вызовом в глаза дядьки своего уставился:
– Болен Освальд, с утра самого его недуг поразил, – повторил для Рагнара то, что, по лицам судя, уже все на площади от него узнали. – И по признакам всем болезнь его та же, что Алвиса погубила.
Пуще прежнего Рагнар нахмурился, задумался тяжело, только Сверр вдруг улыбнулся мерзко:
– Не знаешь ли ты, что за болезнь такая странная? Никто в наших землях ею и не болел никогда.
– Не знаю, – коротко северянин уронил.
А Сверр вдруг к хальвардам, что столпились вокруг, повернулся, руки в будто беспомощном жесте раскинул, заговорил страстно, сразу ко всем обращаясь:
– Как же так выходит? Всеми припасами нашими Рагнар ведает, пищу для наших столов щедрой рукою дарует, все учености разные постичь пытается. Неужели же и он не знает, что за недуг такой семью мою поразил? И мальчишка его, и черный человек чужой, что в доме его живет, тайнам и колдовству обучен – неужто и они ничего о том недуге не ведают? – к Рагнару опять повернулся и проговорил с угрозой в голосе: – Может, то и не болезнь вовсе, а проклятье какое или наговор?
Спокойно на него Рагнар посмотрел, спросил только негромко, ропот поднявшийся голосом тихим погасив:
– Почему же ты мне эти вопросы задаешь?
Оскалился тут Сверр:
– Да потому что выгода тебе в том прямая.
Снова ропот над площадью зазвучал, выкрики отдельные раздались, и опять Рагнар всех умолкнуть заставил, голоса не повышая:
– Ты меня обвиняешь?
– А если да?
Ни единая чёрточка на лице северянина старшего не дрогнула:
– Тогда на поединок меня вызови, и пусть воина мастерство да духи гор великих решают, на чьей стороне правда.
Отозвалась толпа на те слова криками одобрительными, а сердце Ланса холодом сковало, будто реку льдом – Сверр дядьки своего почти на голову выше был. Только не принял Сверр вызов, прорычал Рагнару сквозь зубы:
– Пусть духи великие лучше судьбою отца моего озаботятся.
В сторону сплюнул презрительно да прочь пошел сквозь толпу хальвардов, что в молчании перед ним расступились.
В тишине, без разговоров домой вернулись, к себе Рагнар сразу прошел, юношу не позвал, да Ланс всё равно упрямо за ним последовал, на ходу из одежды проклятой выпутываясь, прямо с порога комнаты заявил:
– Ненависть Сверра поедом ест, опасаться тебе его стоит.
Рагнар к нему повернулся, усмехнулся недобро:
– Сверр просто щенок злобный, и только. Даже вызов мне бросить не решился, знает, что в столкновении открытом ему против меня не выстоять. Одна беда у мальчишки – отец его любит слишком, в детстве порол меньше, чем следовало. Да и сейчас его высечь не помешает.
К Лансу шагнул, в кольцо рук юношу поймать попытался, но тот вывернулся ловко, на пару шагов назад отступил и повторил настойчиво:
– Опаснее он и страшнее, чем тебе кажется.
Тряхнул Рагнар головой, от разговора о родиче словно от мухи назойливой отмахиваясь:
– Забудь о нем.
– Но послушай!..
Сощурился хальвард вдруг, к юноше зверем метнулся, поймал да поцелуем жестким к губам прижался. Понял Ланс, что Рагнар решил способом таким спор их прекратить, но против вовсе не был – под руками горячим и нетерпеливыми тревога его быстро отступила, прочь из головы выветрилась.
В первый раз тогда Рагнар в тело его проник, полностью юношей овладел. Не удержался, даже к ложу не утянул – на стол уложил, ноги в стороны развел, пальцами, в масле перепачканными, ласкать привычными уже движениями начал. А потом наклонился над Лансом, ладонями широкими в стол упираясь, и вошел медленно.
Посмотрел юноша хальварду в глаза, яростный темный огонь в них увидел, голод волчий почувствовал. Подивился, как мог северянин себя сдерживать так долго, медленными да настойчивыми ласками его к минуте этой готовить. А еще понял вдруг ясно, что если позволит сейчас Рагнару сделать желаемое, тот навсегда в его власти окажется. Заворожено руками по телу провел, легко шрама страшного на боку коснулся, кивнул медленно, за шею обнял да сам к губам северянина потянулся.
Не думал Ланс вреда ему никакого причинить, только все равно нравилось юноше чувствовать, как сердце гордое в руках его птицей пойманной бьется, пусть даже болью за власть эту придется платить. Да Рагнар неожиданно бедрами мягко качнул, и потерялись те мысли, сбежали, в удовольствии потонули.
Огнем по телу желание разлилось нестерпимое – теснее прижаться, в тело чужое врасти, слиться с ним, себя всего целиком отдать. Ногами Ланс северянина обхватил, к ритму жесткому приноравливаясь, пальцы в волосах его запутал. Сильным себя вдруг почувствовал, как никогда раньше, словно крылья у него за спиной огромные выросли. А Рагнар глаза его взглядом своим поймал и не отпускал до тех пор, пока наслаждение, до боли почти острое, тело юноши дугой не выгнуло.
Гнал Ланс от себя мысли о Сверре тревожные, в играх любовных с Рагнаром, что все более страстными да горячими становились, пытался от мыслей тех спрятаться, только не выходило у него ничего. Как метель за окнами то стихала, то вновь начинала свирепствовать, так и слухи по городу хальвардов от двери до двери бродили – про альда болезнь непонятную да про колдуна черного и страшного, что в доме рагнаровом приют нашел.
Скоро к тем слухам Сверра стараниями и новый добавился: прознал северянин, что Ланс с Рагнаром перед Алвиса смертью проведать его заходили. Болезнь его да визит этот все чаще и чаще между собой хальварды связывали, некоторые открыто говорить начали, будто хочет Рагнар родичей всех своих в могилу свести, а для воплощения плана своего колдуна использует.
Робко пока голоса те звучали, многие северяне на защиту Рагнара вставали да Сверра слова высмеивали. Только боялся Ланс, что если Освальд болезнь эту не победит, защитников у Рагнара сильно поубавится.
Даже про нож свой вспомнил нежданно – так привычно нож тот под курткой на поясе висел, будто частью одежды или тела продолжением казался, о которых и не вспоминаешь, если не думать нарочно. Устроился как-то в комнате теплой с книгой новой, всё на Алима поглядывал, гадал про себя, мог ли человек этот темный за Рагнара спиной зло против него замыслить. Снова нож в руках вертел охотничий, опять в символы, что на рукояти затертой вырезаны, вглядывался. Казалось ему, будто символы эти к письменности близки северной, но все равно прочитать их не мог. Неправильными знаки были, словно нарочно кто их перепутал.
Так Ланс задумался глубоко, что не услышал, как Илва в комнату зашла, вздрогнул только, когда девушка рядом с ним на шкуры опустилась. Вскинул голову, увидел, что дочь Рагнара на нож в руках его пристально смотрит. Вспомнилось ему вдруг, что и хальвард удивился сильно, нож этот впервые увидев, – гадали они, наверное, откуда у южанина оружие северное появиться могло.
Протянул ей юноша нож рукоятью вперед, спросил с надеждой:
– Скажи, можешь ли ты прочитать, что на рукояти написано?
Кивнула Илва, нож в руку взяла, проговорила спокойно:
– Руны в дереве оберегом вырезаны: путь, защита, о доме своем память да удачи немного.
Пригляделся Ланс вновь к ножу охотничьему, головой мотнул:
– Если правду ты говоришь, то символы эти с ошибками написаны.
А Илва вдруг всем лицом вспыхнула, глазами сверкнула сердито:
– Потому что рука их детская вырезала! Подумать можно, что ты с рождения самого писать да читать умел правильно!
Смутился Ланс, спросить Илву хотел, чем гнев такой вызвать мог, только девушка слова ему сказать не дала, сама говорить продолжила:
– Не помню я своей матери, знаю только, что со дня смерти ее никто в доме этом не приживался, никого Рагнар к себе близко не подпускал. А потому ты слова мои крепко запомни: если ты отцу боль какую причинишь, я своими руками тебе этот нож в горло всажу!
Словно слова свои подтверждая, размахнулась девушка и нож охотничий движением резким в пол дощатый между телами их вогнала. Не дернулся Ланс, дрожь подавил, от глаз голубых взгляда не отвел. Не стал с Илвой спорить и убеждать, что северянину он что звереныш лесной беспомощный – сам хорошо понимал, о чем дочь Рагнара ему говорит.
Кивнул только медленно да разговор в сторону увел, проговорил тревожно:
– Не могу я его убедить о себе позаботиться, сына альда опасаться заставить.
Замолк юноша, руку вперед протянул, с трудом некоторым нож свой, на добрую половину лезвия в доски вогнанный, вытащил. Вспомнилось ему, как в день этот с утра самого Сверр снова родича старшего оскорблял и снова ни с чем ушел – Рагнар его словами спокойными будто водой колодезной с ног да головы окатил. А ведь ярость в глазах Сверра светилась уже неподдельная и всем взглядам открытая.
Улыбнулась Илва холодно, будто улыбку отцовскую на своем лице повторяя: и она Сверра вслед за Рагнаром только презрением удостаивала. Но юноша снова спросил настойчиво:
– Да и с чего убедить всех Сверр задумал, что Рагнар от смерти родичей своих дальних будет какую-то выгоду иметь?
Фыркнула девушка, словно простейших вещей Ланс понять не мог, но все же ответила:
– Да с того, что после смерти Алвиса Рагнар старшим в роду становится, и после Освальда альдом ему теперь быть, – удивление да страх юноши почувствовала, усмехнулась снова неодобрительно: – Мало кто понимает, что Рагнару альда обруч сверкающий да власть над народом нашим и не нужны вовсе.
Застыл тут Ланс, похолодело сердце, проговорил медленно:
– Рагнар только-только из дома ушел, сказал, Освальда навестить собирается.
Напряглась тут и Илва, как тетива натянутая, мысль юноши словами своими быстро продолжила:
– И если умрет альд после встречи этой…
– …или в то самое время, когда Рагнар у него будет…
– …решат тогда все…
Переглянулись они, на ноги оба вскочили, не сговариваясь прочь из комнаты бросились.
